Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика

говорил!..» Не надо. Во-первых, нужно каждый раз говорить по-разному, а во-вторых, как будто впервые. Можно на первом курсе сказать: дважды два — четыре. А на третьем снова: знаете, ребята, а дважды два — четыре!!! И они скажут: ой, как интересно!.. И это нормально.

Конечно, нельзя сказать, что отрывки совсем уж не получаются. Я просто подчеркиваю особенности следующего этапа обучения. Оказывается, нельзя учить слова, не ощутив характер текста. Теперь возникает необходимость почувствовать стиль автора. Потому что текст Шекспира — это одно, текст Чехова — другое, текст Голь-дони — третье, текст Шолом-Алейхема — четвертое, и так далее. Текст, конечно, прежде всего связан с содержанием. Но и в самой лексике есть своя особенность. Я не могу сказать, что мы раньше не обращаем внимания на стиль, на первом и в начале второго курса. Но именно в этот момент стиль становится главным предметом нашего внимания.

Мы снова делаем этюды, но постепенно мы просим студентов, в тех случаях, когда речь идет, скажем, о Шекспире: Играй своими словами, но говори стихами! И он начинает говорить именно так, и, как ни странно, у него получается. Лаэрт говорит: «Подлец ты, Гамлет, сволочь, негодяй, за что отца ты моего убил, собака?!» Импровизация в стихах. И это уже что-то другое, чем в прозе, грубовато, конечно, но в стихах..

К этому времени курс уже должен прочитать, работая над «Гамлетом», и другие пьесы Шекспира, по возможности, все трагедии, можно пригласить специалиста по Шекспиру, литературоведа, который поможет разобраться в стиле Шекспира, в его поэтике.

— А ваши студенты вообще читают пьесы?

— Они ужасно мало читают! «Евгения Онегина» читал?» — «Читал.» — «В чем там дело?» — «Онегин совершил какую-то ошибку в жизни...». Все! «Война и мир» чем кончается?» — «Как чем? Наташа Ростова и Андрей Болконский поженились, в конце была хорошая свадьба...» Сейчас поступают такие серые абитуриенты... Конечно, у них мало времени. Очень много времени уходит на мастерство... Но читают. Кстати, на нашем курсе замечательные педагоги по литературе. Сейчас я решил: с первого сентября начну с вопросов по «Гамлету», которого они должны были прочитать летом. Пока не появится убеждение, что они прочли «Гамлета», «Ромео и Джульетту», «Три сестры», «Чайку» — я не начну заниматься. Не буду, и все!

Итак, стиль автора. Когда мы занимались Чеховым, мы специально пригласили профессора литературы, который провел с ними

Этапы обучения

целый семинар. Теперь уже они делают отрывки, нащупав стиль, и у них получается. Вернее, они теперь все знают, и если у них не получается, то просто потому, что не получается... В театре бывает так. Это уже не относится к теме «Стратегия обучения». Это, так сказать, законные муки творчества.

— Когда они изучают стиль автора, это соединяется с танцем, с этикетом?

— Конечно. Все эти два года продолжаются и танец, и речь, и вокал, и хор, и акробатика — все предметы. Педагоги внимательно следят за тем, что происходит на уроках актерского мастерства. И все, что мы делаем на мастерстве, находит у них отклик.

— Продолжаются ли отдельные уроки импровизации?

— А зачем? Все, что мы делаем на актерском мастерстве — это импровизация. Все этюды — импровизация.

— У нас импровизация и мастерство — это разные предметы.

— Как же это может быть? Здесь я видел на work-shope один показ но Шекспиру. Педагог перед началом показа очень много говорил об импровизации, а когда студенты стали показывать, там не было даже тени импровизационной игры. Все было выучено так, что от зубов отскакивало! И такое впечатление, что если бы они показывали еще раз, было бы то же самое. Если бы они показали пять раз, было бы то же. Будто снято на кинопленку. Я видел, что все выучено наизусть, и никакого момента импровизации нет. Так что, не может быть отдельно мастерство, отдельно импровизация. Все, что мы делаем, должно быть импровизационное, живое, в сию секунду возникающее, и каждый раз другое. Если этого нет — это самая большая беда. Более того. Если в театре спектакль идет в сотый раз, он должен оставаться импровизационным — отличаться от девяносто девятого.

— Какой зачет второго курса?

— Отрывки.

— В чем состоит экзамен по речи?

— Там есть упражнения на дыхание, исправление дефектов речи, очень много всего. У нас было раньше так, что речь заканчивалась на втором курсе. Теперь у нас речь преподается все четыре года. Как и танец.

У каждого предмета своя программа. Например, по танцу: танец классический, характерный и так далее. По вокалу: песни, романсы, арии из опер. По речи: упражнения на дыхание, на скорость речи, стихи, проза, бывают даже целые «речевые» спектакли. На пашем курсе, например, были «Пер Гюнт», «Евгений Онегин». В акробатике тоже есть разные разделы: жонглирование, фляки, прыжки,

10 Заказ № I775

Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика

клоунада. Все эти предметы должны быть очень тесно связаны с актерским мастерством и пронизаны драматическим искусством — быть осмысленными, содержательными. За содержательностью этих предметов нужно следить с самого начала. Потому что у них есть тенденция становиться бессодержательными. У меня раньше иногда бывали споры с другими педагогами. Например, с педагогом по танцу (а надо сказать, у меня замечательный, просто выдающийся педагог, он преподает и в Австралии, и во Франции)... Я говорил: встал к станку в третью позицию — это уже должно быть с душой и воображением. Мне отвечали: дайте сперва выучить все движения, а потом добавится душа. Я говорю: потом может быть поздно. Теперь-то мы с этим педагогом отлично понимаем друг друга. Или педагогу но вокалу говорю: пусть студент начинает петь сразу с душой и воображением. Он отвечает: подождите, сперва выучим ноты, потом прибавим душу. Нет, опыт показывает, что если механически заучишь ноты или движения, потом душу прибавить трудно. Поздно уже душу прибавлять. Выучишь поты или движения — ты уже стал марионеткой, пока выучивал. Желательно о содержании думать сразу. Взяли песню разучивать — должен быть параллельный процесс: да, изучение нот, мелодии, но и — что за композитор, что за слова, что хотел выразить автор в этой песне? Со мной не все согласны. Даже многие. Но мой опыт показывает, что надо действовать так.

Но вот наступает момент, когда мы переходим к последнему этапу — спектаклю. Это занимает третий, четвертый и пятый курсы. Что мы будем ставить — выясняется примерно к концу второго курса. Обычно мы идем от удачных отрывков. Они подсказывают нам, что из такого-то материала может получиться спектакль. Это очень важно — точно выбрать материал для дипломных спектаклей. Пьесы должны быть посильными, исходить из состава курса, например, если на курсе, что очень редко, есть Гамлет — тогда можно ставить «Гамлета», а если нет Гамлета, а есть Хлестаков, тогда лучше ставить «Ревизора».

Каков принцип работы над спектаклем? Есть такая теория: режиссер — главный человек в театре. Режиссер приказывает: ты иди туда, ты иди сюда. Театральный спектакль делается режиссером как командиром и актерами как исполнителями. Или еще говорят так: артист должен быть в руках режиссера пластилином, чтоб режиссер мог из него делать все, что заблагорассудится. Это ужасные точки зрения.

Мы считаем, что артист — не исполнительская профессия. Артист не исполнитель воли режиссера. Режиссер и артисты — одна

Этапы обучения

команда, и артист — это профессия соавторская. Мы в пашей мастерской пытаемся привить артисту ощущение, что он — соавтор. У режиссера и артистов есть главный человек — автор: Чехов или Островский, или Шекспир. И вместе, режиссер и артисты, пытаются постичь автора. Но даже и автор ие должен быть слишком главным, потому что режиссер и команда артистов иногда придумывают такое, что и автору не приходило в голову. Лучшие спектакли получаются тогда, когда все увлечены одной идеей, фантазируют, думают, волнуются вместе, вместе переживают, вместе сочиняют.

В этом году у нас один театровед защищал диссертацию, посвященную теме мизансцены. Он ссылался на книгу О. Ремеза «Мизансцена — язык режиссера». Я выразил протест: в нашей мастерской мы даже с этим названием не согласны. Очень часто мизансцену придумывают сами артисты в результате этюдов, импровизаций. Правильно сказать, мизансцена — это язык творческого коллектива, а не одного режиссера. Там, где артисты с режиссером или студенты с педагогом вместе работают этюдным методом, спектакль — общее сочинение. Иногда в программках нашей мастерской написано: «Автор спектакля — весь курс». Например, спектакль «Веселится и ликует...». Он весь состоит из наблюдений за бедными, несчастными людьми, над наркоманами, проститутками. Это спектакль про боль и про положение, в котором оказалась Россия. Но в начале все поют веселую песенку: «Веселится и ликует весь народ». И в конце поют эту песенку, правда, в конце — очень тихо. Все сочинено самими студентами. Поэтому справедливо, что на программке написано: «Автор спектакля — весь курс». Спектакль «Дядя Ваня» — большинство мизансцен придумано самими студентами. Я вовсе не хочу сказать, что я ничего там не делал. Я делал замечания, давал советы, подсказывал какие-то мизансцены, конечно, у меня опыта больше, чем у студентов, но все-таки многое они придумали сами. В общем, спектакли курса должны быть соавторскими.

Эти спектакли импровизационны и по способу изготовления, и по результату — если процесс импровизационный, то и результат живой. Это вовсе не значит, что на каждом спектакле меняются мизансцены. Если получилась хорошая мизансцена, ее менять глупо.

Когда мы работаем над спектаклями, возникает много вопросов не только но сути профессии: триада, наблюдения (все это обсуждается в работе над спектаклем), но и тысяча других проблем, связанных с вопросами дисциплины, организации. Например, денег у