Детские годы. Прошлое моего рода 8 глава

Полевая форма идёт только с сапогами, и я надел хромовые сапоги, которые тоже разыскали с большим трудом (у меня был 45 размер ноги, кстати, очень маленький для моего роста, к моему счастью). Кто служил в армии, тот поймёт хорошо, что такое сапоги с портянками в августовскую жару на побережье Чёрного моря. Ноги были, как в бане. Все остальные офицеры и прапорщики, которым «повезло» с их габаритами, «прохлаждались» в туфлях. По уставу я не должен быть в полевой форме в обычных условиях, поэтому я был отправлен в славный город Одессу, в военное ателье, где мне пошили по моей фигуре повседневную и парадную форму. Я также нашёл и купил уставные туфли и другие принадлежности. Где-то недели через три я забрал форму из ателье и только с тех пор стал «соответствовать» должности по уставу...

Кто-то может спросить, кого волнует этакая дребедень!? Во-первых, два года службы в армии, тоже часть моей жизни и биографии. А, во-вторых, многое, произошедшее в армии за эти два года, самым непосредственным образом относится к событиям, некоторые из которых стали поворотными в моей жизни. И кто знает, если бы я попал в какой-нибудь закрытый институт по распределению, сложилась бы так же моя жизнь или нет, скорее всего, нет, или пошла бы по другой дорожке. И хотя это и была бы похожая дорога познания, я сомневаюсь, чтобы она была такой же. Может быть в альтернативном варианте я бы и пришёл к тем же понятиям и открытиям, но, скорее всего, гораздо позже. Судьба распорядилась по-другому, и первый её подарок я получил там, где меньше всего ожидал.

* * *

Где-то через месяц службы, квартира в офицерском общежитии освободилась и лейтенант Миленко перебрался туда, я же — отказался, я никогда не был любителем общежитий, да ещё, когда втроём в одной квартире. Итак, я стал снимать комнату один, что, в принципе, меня очень устраивало. Хозяйка квартиры, пожилая женщина, как-то пригласила меня на чай. Будучи на пенсии, ей не хватало человеческого общения и хотелось переброситься «парой» слов с кем-то. Как-то за чаем, слово за словом, разговор перешёл на необычное, и я ей рассказал историю Вольфа Мессинга, о которой я читал в каком-то журнале. Я пересказывал содержание статьи, в том числе и о том, как он впервые узнал о своих способностях, будучи ещё ребёнком. В статье говорилось о том, как, будучи мальчишкой, он забрался в поезд без билета и когда в поезд зашёл контролёр он с перепугу протянул ему обёртку конфеты вместо билета и контролёр прокомпостировал её, как билет, да ещё и сказал, что, с таким билетом, нечего залазить на верхнюю полку или под полку (точно не помню), что безмерно удивило Вольфа.

Во время рассказа я наверно подсознательно вошёл в состояние воздействия и, в результате этого произошло нечто, что удивило уже меня. Во время этого разговора я двинул кистями своих рук, на что моя квартирная хозяйка среагировала самым неожиданным образом. Она посмотрела с удивлением на меня и спросила: «Чего это твой тапок вдруг прыгнул!?» Я посмотрел на свои тапки — они были там же, где и раньше, т.е. на моих ногах. Ещё одно движение — и ещё один возглас хозяйки: «...смотри и другой прыгнул!» Я решил провести эксперимент и немедленно отправился в свою комнату, где нарезал несколько бумажек, по размеру близких к размеру денег. Вернулся на кухню и, держа руки за спиной, сказал квартирной хозяйке следующее: «Я сейчас из-за спины достану денежную купюру и не были бы Вы столь любезны сказать мне её достоинство». Она согласилась, и я достал и дал ей в руки одну из бумажек, думая о ста рублях. Каково же было моё удивление, когда она совершенно спокойно мне говорит: «Давно я не держала в руках сотенную купюру». Меня это настолько ошарашило, что я спросил её, не ошибается ли она? Хозяйка с ухмылкой посмотрела на меня, поднесла бумажку к лампочке и сказала: «Я, что ли, в первый раз держу деньги в руках. Смотри, здесь водяные знаки и физиономия Ленина!»

Такой её ответ потряс меня ещё больше, я стал доставать из-за спины другие бумажки и мысленно думал — десять, двадцать пять, пятьдесят рублей — и каждый раз она точно говорила мне их «достоинство». Я достал из-за спины одновременно несколько бумажек и сказал ей, что это — пачка денег в пять тысяч рублей и попросил проверить это. И вновь, как ни в чём не бывало, она совершенно серьёзно и спокойно перетасовывала эти бумажки и сказала мне, что всё точно и в пачке действительно пять тысяч. И даже спросила меня, откуда у меня такие большие деньги? Всё происходящее меня потрясло, но я не остановился на эксперименте с бумажками. Я мысленно представил, что её телевизор стал невидимым, и тут же она заявила: «Смотри, телевизор куда-то исчез, а ваза с цветами, стоящая на нём, висит в воздухе!» Потом для неё стал прозрачен шкаф и вещи оказались висящими в воздухе. Под моим воздействием, стены дома стали прозрачными также и тут я решил проверить ещё одну свою догадку. Я попросил посмотреть на мою руку и представил себе, что рука стала прозрачной и видны кости руки и сосуды. Практически немедленно моя хозяйка уставилась с вытаращенными от удивления, даже больше, чем от вида летающих по воздуху вещей, глазами на мою руку и сказала: «Смотри — твоя рука стала прозрачной, и я вижу кости и сосуды!» Любопытно и то, что хозяйка моей квартиры не блистала ни образованием, ни интеллектом. И, тем не менее, она, под моим воздействием видела и передавала в деталях вещи, которые она не могла знать или придумать.

Это было невероятно, но факт, и я понял, что под моим воздействием человек может «видеть» невидимое обычным глазом. Теперь мне предстояло проверить это открытие на других и убедиться в его повторяемости.

* * *

Несколько раз в неделю мне приходилось проводить политзанятия с солдатами своего взвода. И как-то раз, изложив необходимый материал довольно быстро о каком-то «очень» интересном пленуме ЦК КПСС, я предложил желающим поучаствовать в эксперименте. Все мои солдаты сразу проснулись и с интересом уставились на меня. Я провёл уже известные мне тесты и отобрал наиболее чувствительных к воздействию солдат. А затем попробовал ввести их в состояние, аналогичное состоянию, в котором моя хозяйка видела невидимое, и обнаружил, что не все из них входят в это состояние. Но некоторые всё же входили. Мои политзанятия после этого стали очень популярны среди солдат, многие спрашивали, когда я проделаю что-нибудь «эдакое» снова. Обычно, быстро изложив никому не интересный материал о партийных съездах, конференциях и их решениях, я переходил к своим экспериментам, которых все с нетерпением ждали (включая и меня).

Скоро, слухи о моих «политзанятиях» распространились среди солдат, прапорщиков и офицеров. И многие просили меня показать что-нибудь. Тогда каждую ночь в казарме оставался офицер или прапорщик, для пресечения неуставных отношений. Несколько раз в месяц дежурил и я. Задача была простая — сидеть в ленинской комнате и наблюдать за соблюдением уставных взаимоотношений. После отъезда остальных офицеров и прапорщиков по домам, в части оставался наряд и, так называемые, ответственные (об их обязанностях я только что поведал). В своё свободное до отбоя время часто солдаты собирались в группы и просили меня показать что-нибудь. Среди солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров со временем выявились «звёзды» оригинального жанра.

Я придумывал всё новые и новые эксперименты и тут же их проверял на практике. Используя свои умения и возможности влияния на людей, я никогда никого не унижал, не заставлял делать что-нибудь оскорбительное. Поэтому все с большим энтузиазмом соглашались на участие в моих опытах. Всегда было смешно, но не обидно и все без исключения и зрители, и участники, и я сам, получали здоровый заряд веселья. И кроме этого, мои эксперименты вносили некоторое оживление в солдатские и офицерские будни. Мне приходилось заступать и в наряд по части, сначала помощником, а потом и дежурным по части. Причём, порой было по десять нарядов в месяц, в наряд заступали в 18.00 и сдавали дежурство следующему наряду в 18.00 следующего дня. Точнее — приём и сдача начинались в 18.00, а порой приёмо-сдача наряда завершалась через два часа, и тогда приходилось топать на своих двоих до квартиры. За эти суточные дежурства удавалось поспать, в лучшем случае, четыре часа. Кровать для отдыха наряда была тут же в дежурке, за фанерной перегородкой. Время отдыха помощника дежурного приходилось на ночь, и можно было хоть немного отдохнуть.

Время отдыха дежурного приходилось на время после утреннего развода и приходилось «отдыхать» при звуковом бедламе штаба, непрерывных звонках, отдаваемых по телефону и лично приказов командира части, начальника штаба и других старших офицеров. Меня поймёт хорошо тот, кто служил и слышал, как командир части требует подачи своей машины из парка к штабу, особенно, когда он отдал приказ пять минут назад, а машины ещё нет... Когда все покидали службу, помощник или дежурный постоянно находился в дежурке, «сидя» на телефонах. Сидишь и смотришь на телефоны и вспоминаешь анекдот про чукчу, который сидит и смотрит на телефон и говорит: «Телефона-телефона чукча кушать хочет...» Ночью телефоны «молчали» вообще, иногда только раздавались звонки из караулки или подразделений. Зато с утра и до обеда телефоны не смолкали ни на минуту.

Как-то раз в наряде во время «мёртвого сезона» ко мне подошли несколько офицеров и прапорщиков и попросили показать мои чудеса. Я вызвал из подразделений своих «звёзд», отобрал среди прапорщиков и офицеров хорошо реагирующих, и начал своё «представление» в дежурке части. На этот раз я решил придумать что-нибудь новенькое. Я создавал перед ними кирпичные стены и просил пройти сквозь них, результат был такой же, как если бы я попросил их пройти через реальные каменные стены. Я представлял, что отрезаю себе голову и держу её у себя подмышкой. Создавал своих двойников и посылал их на все четыре стороны. И делал многое другое, как очень смешное, так и не очень (снятие своей головы).

Когда потом я спрашивал участников своего «шоу» о том, как они видели мои действия, ответ удивил меня самого. Когда я представлял, что отрезаю свою голову — они видели всё в мельчайших деталях. Видели, как я отделяю голову от своего тела, беру её подмышку, видели, как текла кровь и как у «отрезанной» головы двигались глаза и шевелились губы. Такой реальности я даже не предполагал и был рад тому, что никто не сошёл с ума от увиденного. Но чаще всего я делал что-нибудь смешное: «приклеивал» ноги к полу, руки к стенам или друг к другу, создавал роту своих маленьких двойников и приказывал им маршировать на столе. Я сам, участники опытов и просто зрители покатывались со смеху. Как-то я решил «сместить» своих помощников в прошлое, во времена динозавров. Когда для них исчезла привычная реальность, и они оказались в прошлом Земли, их реакция была неповторима. Особенно, когда они увидели Тиранозарус Рекс или Т-Рекс. Увидев и услышав рёв Т-Рекса, они реагировали по-разному. Кто-то тихонько сполз по стенке вниз, кто-то превратился в неподвижную статую, кто-то тихонько-тихонько двинулся от динозавра и, достигнув «безопасного» расстояния, стал «брать на грудь» мировые рекорды по бегу на малые и большие дистанции одновременно.

Всё это и многое другое было безумно смешно, так как все участники «представления» были в полном сознании, продолжали мыслить независимо, имели своё собственное мнение, только... действовали в реальностях, в которые я их перемещал. Всё это было безумно интересно. Да, кстати, я нашёл и некоторое практическое применение этим эффектам. К примеру, я обнаружил, что моя квартирная хозяйка стала «одалживать» у меня деньги, то десять рублей, то двадцать пять. Она видно решила, что у меня денег «куры не клюют» и какие-то десять или двадцать пять рублей я даже не замечу. Меня подобный «побочный эффект» моих опытов с деньгами явно не устраивал, и я решил положить конец подобному недоразумению. Я «просто» создал на входе своей комнаты невидимую стену для хозяйки. После того, как я это сделал, «мистическое» исчезновение денег прекратилось. Через некоторое время моя квартирная хозяйка выразила недовольство тем, что не может в моё отсутствие, войти в мою комнату и заняться «уборкой». Меня подобная «забота» не очень радовала, и я решил найти другую квартиру для съёма. С помощью моего брата, который гостил у меня, я снял двухкомнатную квартиру до конца своей службы...

Между всем этим — службой, поиском квартиры и т.д. — я продолжал свои эксперименты. Однажды, наблюдая, как разные люди реагируют на моё воздействие, я задумался над вопросом: почему один человек видит всё создаваемое мною, а другой, даже достаточно чувствительный — нет? Ведь все имеют одинаковое число нейронов, тождественную структуру мозга и т.д. Способность видеть и реагировать на воздействие не зависело от образования или умственных способностей. И я задался для себя целью понять причину этого явления. Я поступил очень просто, ввёл одного человека в «активное» состояние и сравнил его мозг с мозгом человека, который в этом состоянии не находился. Я сравнил ... и обнаружил качественные отличия мозга человека в активном состоянии от мозга человека в пассивном состоянии.

Следующим закономерным шагом было желание создать качественные изменения у мозга человека в пассивном состоянии. Первая же попытка удалась, работая по принципу «образа и подобия», к разочарованию верующих, не божественного, а самого, что ни на есть, человеческого: через десять-пятнадцать минут созидания качественно нового мозга у человека в пассивном состоянии, я добился желаемого результата. Оба стали видеть одинаково и синхронно. Меня подобная удача окрылила, мне нужно было убедиться в том, что произошедшее не было случайностью или каким-нибудь психическим явлением. Я попробовал сделать подобное снова... и у меня всё получалось раз за разом. Отличия заключались лишь во времени, которое мне нужно было тратить на преобразование мозга конкретного человека. Все имеют разную генетику, сущность, образование и воспитание, таланты и качества, и поэтому мне требовалось разное время и разные усилия с моей стороны, чтобы «привести» мозг конкретного человека к желаемому качественному состоянию.

Для простоты понимания этого процесса, я часто привожу пример с мозаикой. Каждый человек имеет разное число нужных для трансформации мозга «фрагментов мозаики». Для качественного преобразования мозга за две-три минуты у человека должно быть не менее девяносто пяти фрагментов мозаики, из ста необходимых. У кого-то есть только пять фрагментов из ста, необходимых для качественного преобразования мозга, и мне необходимо было «добавить» недостающие девяносто пять фрагментов для осуществления оного преобразования. Когда я это совершал, всегда появлялись новые качества, и эти новые качества были отнюдь не иллюзорными. После преобразования мозга человек приобретал, к примеру, возможность видеть внутренние органы других. Я обнаружил это ещё в первый свой эксперимент с моей квартирной хозяйкой. И это было не просто моё внушение. В этом состоянии человек видел не просто внутренние органы, а внутренние органы конкретного человека, со всеми особенностями и патологиями данного человека, а не кого-то вообще.

Это моё открытие стало тем ключом, с помощью которого я начал открывать один закон природы за другим. Но это будет несколько позже, а тогда было только Начало, причём, Начало с большой буквы, по крайней мере, для меня...

Красная Армия. Окончание

Служба в армии офицером в войсках радиоэлектронной борьбы наверно отличалась от службы лейтенантом в мотострелковых или танковых войсках, но, тем не менее, не была «малиной», как может показаться некоторым. Практически всё время приходилось находиться на службе, и даже летом, хотя Чёрное море было за забором части в нескольких сотнях метров, мне было не до купаний. Конечно, я мог сказать в роте, что пошёл в автопарк, а там договориться с дежурным прапорщиком о том, что если меня будут искать, сказать дежурному по части, что я «только что» ушёл на боевое дежурство, а на боевом дежурстве... думаю продолжать не надо, и так понятно, а самому отправиться купаться на море. Но у меня не возникало желание поступать так. И не потому, что я был фанатом службы, а потому, что это не резонировало с моей душой. В выходные, которые были свободны от службы, я предпочитал хорошенько выспаться и заняться хозяйственными делами.

Да, я перебрался с первой квартиры на другую, где я был сам себе хозяин. Я снял квартиру на всё время моей службы, гораздо ближе к месту моей службы и дальше от моря. Хотя это и не имело принципиального значения, ибо я не имел возможности, да и желания «пропадать» на море. Квартира была двухкомнатной, что мне совершенно было не нужно. Но в этом «удружил» мой брат Владимир, когда по делам своей работы он прилетел в Одессу и проведал меня. Он немедленно занялся поиском квартиры и нашёл мне именно двухкомнатную квартиру и заплатил за неё вперёд, поставив меня перед фактом. Таким образом, я въехал в двухкомнатную квартиру без мебели. Из своей части я привёз кровать и постельные принадлежности, закупил кое-что для кухни и... мой быт был организован. Благо, что холодильник и кухонный стол со стульями, хозяева квартиры всё-таки оставили. В принципе, я появлялся в своей квартире во время обеденного перерыва и на ночь, если не был в наряде.

В редкие выходные, я отправлялся в Одессу, на знаменитый Привоз и закупал всё необходимое для своих кулинарных изысканий. Эти «изыскания» не были чем-то уж супер, но моя зарплата позволяла мне покупать деликатесы, которые я не мог себе позволить, будучи студентом. Могу сказать только, что колбасы с Привоза были просто изумительные. На Привозе был большой колбасный ряд, и обычно я обходил его и выбирал колбасы, которые казались мне хорошими. Обычно я пробовал понравившуюся мне колбасу, и довольно скоро я уже знал, у какой колбасницы какая колбаса, да и они меня уже знали. Закупал там же мясо, душистое растительное масло, крестьянскую сметану, в общем ... картина понятная. Студентом, я это не мог себе позволить, зато теперь мог себя немного побаловать. Когда я был студентом, я видел, как продавцы на базаре гоняли студентов, которые ходили по рядам и «пробовали» у торговцев их товар. «Попробовав» у десяти-двенадцати торговцев, студенты пытались таким образом наполнить свои пустые желудки, так как в большинстве случаев они «спускали» свою стипендию очень быстро, а потом искали способ «дотянуть» до следующей. Поэтому, мне очень не хотелось, чтобы меня кто-то принимал за такого «пробовальщика» и когда был студентом, и позже. Если для кого-то подобное было развлечением, то для меня это было унизительно. Каким бы голодным я не был, я считал непозволительным для себя подобное унижение или даже чей-то намёк на нечто подобное. На Привоз я довольно часто ездил в форме, и в таком виде ни у кого не возникало мыслей о моём желании «объесть» «бедных» торговцев. Сейчас смешно вспоминать о своих ощущениях и мыслях того времени, но это было, и было со мной.

Жизнь офицера не была для меня чем-то невыносимо тяжёлым, как об этом говорят прошедшие армию молодые парни. Я конечно был офицером, а не солдатом, но не думаю, что дело только в том, кем ты служишь, но и как ты служишь. Приходилось мне слышать о тяготах службы и от офицеров-двухгодичников, и от солдат. Конечно, в армии было много дурости и несуразицы, но и много того, что действительно необходимо и что действительно делает из мальчишки мужчину. Были у нас в части офицеры, которые к солдатам относились, как к трамплину для своей карьеры. К примеру, дежурный или помощник дежурного, проверяя по уставу караульную службу, каждый раз объявлял «тревогу», а это означало, что и отдыхающая и бодрствующая смены караула поднимались «в ружьё», по команде нападение на охраняемый объект и неслись на этот объект. Таких офицеров солдаты не уважали, и я с ними был солидарен в этом вопросе. Но это не значит, что я сам делал какие-то попущения, совсем наоборот. Только я старался действовать справедливо, как я сам понимал это.

Когда по семь-десять суток в месяц проводишь в наряде, довольно быстро усваиваешь многие нюансы службы. Как «зелёный» лейтенант, я, проводя по уставу проверку караульной службы, приходил в караулку, брал начальника караула или разводящего и караульного из бодрствующей смены, отправлялся на проверку часовых. По мере приближения к охраняемым объектам, почти всегда были слышны звуковые сигналы, назначение которых я понял довольно-таки быстро. Оставшиеся в караулке этими сигналами предупреждали часовых об идущем проверяющем, и когда я достигал каждого охраняемого объекта, часовые бодрым голосом докладывали мне о том, что происшествий нет. Меня, да и не только меня, просто и не без смекалки, «обводили вокруг пальца». Это было весьма остроумно, но роль «лопуха» меня не очень устраивала. Поэтому я изменил свою тактику. Вместо того, чтобы зря бегать по охраняемым объектам, я, придя в караульное помещение, напрямую шёл в комнату начальника караула, где висела электронная схема охраняемых объектов. На ней были лампочки, каждая из которых зажигалась тогда, когда часовой, обходя объект по заданному маршруту, нажимал очередную кнопку. Поэтому, находясь в караульном помещении можно было наблюдать за движением часового по охраняемому объекту.

Так вот, зная расстояния между точками, я садился напротив этой схемы и наблюдал за лампочками. Если очередная лампочка не зажигалась через время, которое требуется на прохождение между двумя точками маршрута часового, плюс время на выкуривание сигареты и добавку на «черепашью» скорость, я объявлял тревогу. И что самое интересное, солдаты никогда не считали мои действия неправильными. Очень часто, когда я просил прислать мне горе-часового после смены, солдаты мне говорили: «Тов. лейтенант, не стоит Вам этим заниматься, мы сами разберёмся». Думаю, что этот часовой не спал в положенное время отдыха, а со шваброй наводил блеск в караулке. Иногда сержанты и солдаты второго года службы смывались из казармы на море или к своим девушкам. Обычно, на свою койку они клали шинель и прикрывали её одеялом. Если не пройдёшь между койками, то и не заметишь подобной подмены. У дежурного по роте всегда был готов ответ, что данный сержант, ефрейтор или солдат пошли облегчиться. Я, понимая, куда они шли «облегчаться», давал дежурному полчаса на то, чтобы «облегчающийся» доложил о своём прибытии мне в дежурку.

Я знал, что только я покидал расположение роты, к «облегчающемуся» нёсся посыльной из роты и прерывал «облегчение» отсутствующего, вне зависимости от степени «облегчения». После чего, появившись в дежурке «застуканный» на самоволке молодец, докладывал мне, и я сам определял ему наказание за проступок, которое чаще всего заключалось в мытье полов в штабе части. Я никогда не докладывал о происшествии ни командиру той роты, ни командиру части, потому что я уже наказал за нарушение. Мои штрафники всегда считали, что если я их «застукал» — наказание справедливо и всегда качественно мыли полы сами. Другие офицеры поступали в подобных ситуациях иногда по-другому, докладывали командиру части. В результате этого, вся часть стояла на плацу добрых часа полтора, слушая ораторские речи командира части и, в результате чего, очередные наряды вне очереди очень часто получали совсем не те, кто был причиной происшествия. По стойке «смирно» всё это время стояла вся часть, включая офицеров и прапорщиков. Думаю, картина ясна...

Во время, так называемого, паркового дня по субботам, я солдатам своего взвода давал план работ на день и ставил условие, что, если они качественно сделают всю работу раньше времени, всё остальное время — их личное время. Условием было только проверка качества работы. Такая постановка вопроса давала стимул для солдат сделать хорошо работу, им было выгодно сделать всё быстро и качественно, а не «тянуть» резину, имитируя кипучую деятельность, потому, что обычно, если они завершали одну работу раньше времени, им тут же находили новую. Если завершали и эту, находили вновь, даже если это была бессмысленная работа. Таким образом у солдат «убивали» любую инициативу, желание и необходимость делать что-нибудь быстро и качественно.

В моём взводе был один солдат, который был просто человеком-проблемой. У него была солдатская смекалка, только наоборот. К примеру, когда одна из станций стояла на боевом дежурстве, он решил погреться в теплоте дизельного электрогенератора. По инструкции, во время работы дизеля, там нельзя долго находиться из-за высокого содержания угарного газа. Так мой «Тёркин»-наоборот решил поспать на маскировочных сетях, лежащих в дизельной. А чтобы не угореть, надел противогаз. Казалось бы, остроумно, если бы не одно маленькое «но». Противогаз не защищает от угарного газа. Если бы прапорщик, начальник этой станции и его прямой командир, случайно не заглянул бы в дизельную установку, был бы из «сообразительного» солдата «тёпленький» труп.

Но «приключения» бравого солдата на этом не закончились, он каким-то непонятным образом устроил пожар на станции, находящейся на боевом дежурстве. Благо, что пожар обнаружили быстро и потушили. Как командир взвода, я нёс материальную ответственность за технику своего взвода и мне, вместе с начальником пострадавшей станции, пришлось восстанавливать её после пожара. Станция стоила многие миллионы, можно только себе представить, что бы было, если бы пожар не потушили вовремя. Кое-какое пострадавшее от пожара оборудование удалось списать по износу, но кое-что пришлось оплатить из своего кармана мне и начальнику станции. «Герой» получил только несколько нарядов вне очереди. После этого случая горе-солдата уже на пушечный выстрел не подпускали к технике. Его определили служить в котельную, где он вновь отличился, чуть не взорвав котёл отопления казарм. Он вновь уснул в тепле, а когда это обнаружили температура в котле была в красной зоне, ещё бы немного и ... котёл бы взорвался вместе со сладко спящим солдатом. Благо, что этот солдат дослуживал свой второй год, и мне не пришлось наблюдать его «изобретательность» во второй год своей службы...

* * *

Мой брат несколько раз приезжал ко мне, ему очень понравился Ильичёвск и Одесса. Это привело к тому, что он уволился со своей работы и устроился на работу там, так что, вторая комната, как и вся снимаемая мной квартира, весьма пригодилась ему, ведь порядка семидесяти процентов своего времени я проводил в нарядах или на службе, а оставшееся от службы время в основном приходилось на вечер и ночь, когда я предпочитал отдыхать. Ведь, в лучшем случае я, как и все остальные офицеры и прапорщики, не занятые в наряде, попадали к себе домой не раньше восьми часов вечера, а то и позже. Отведав приготовленного мной ужина, я делал необходимые хозяйственные дела, такие, как стирка и глажка своей формы, чистка сапог и туфель, иначе командир части делал замечание за помятые брюки или пыль на сапогах или туфлях. Помятые брюки означали, что нет чётких «стрелок». В остальное свободное время я много читал, благо, что у одного прапорщика моего взвода, ранее служившего в Восточной Германии, была очень хорошая библиотека. Очень много читал и в нарядах по ночам, когда был вынужден «сидеть» на телефонах. Вернее при телефонах, готовый немедленно ответить на любой звонок, как по коммутатору части, так и внешних линий.

После десяти вечера практически все телефоны «засыпали» до шести утра. А дежурный по части или помощник дежурного, коим я ходил в первые несколько месяцев своей службы, «охраняли» сон телефонов. Чтение книг в подобной ситуации было просто спасением. Но после нескольких часов чтения, вне зависимости от содержания книги, глаза начинают закрываться сами по себе. Крепкий кофе или чай тоже не очень помогали, и приходилось откладывать книги в сторону. Чтобы хоть как-то прогнать сон, приходилось выходить на крыльцо штаба, чтобы свежий морской бриз немного освежил засыпающие мозги. Это помогало на некоторое время, но стоило только усесться за пульт дежурного по части и уставиться на молчащие телефоны, сонливость возвращалась очень быстро, с этим просто ничего нельзя было поделать. Так что, прогулка на свежем воздухе при проверке караульной службы, было просто спасением. После неё минут тридцать-сорок чувствуешь себя свежим, а потом сон вновь тихо-тихо подкрадывается из-за спины. Борьба со сном — занятие не из приятных. Нельзя было заснуть, но и сидя в дежурке ночью, в полнейшей тишине, не заснуть было очень тяжело, особенно, если заступаешь в наряд через день или через каждый второй день. Если в наряде удавалось поспать четыре часа — это было даже очень хорошо.

Вообще-то, я с детства любил спать в полной тишине, даже работающий в соседней комнате телевизор, включённый на малую громкость, не позволял мне быстро уснуть. Ещё я любил спать в тёмной комнате, если свет попадал мне в глаза или даже светилась полоска света из под закрытой двери — мне было сложно уснуть. Будучи студентом, я «придерживался» тех же привычек. Так что, легко представить себе, как я воспринимал ситуацию, когда отдыхать приходилось за тонкой фанерной перегородкой, под трезвон телефонов и «тихие» приказы, передаваемые голосом командира части или других офицеров. Думаю, ситуация ясная...

Пришлось учиться отдыхать в любых условиях. Благодаря столь «комфортным» условиям для отдыха, я научился отключаться от всего и вся практически в любых условиях. Вне зависимости от звукового «сопровождения», внешнего освещения и положения моего тела, я мог отключиться на необходимое мне время и буквально за секунды мог вернуться в активное состояние. После длительных «тренировок» я мог выключиться сидя на стуле в дежурке и немедленно включиться при звуке открываемой двери или другом звуке, который я считал стоящим внимания. Дошло до того, что я не слышал трескотни телефонов и гула голосов, а просыпался от тихого звонка будильника. Так что, когда жизнь заставит, можно привыкнуть практически ко всему.

В некоторой степени, я себя подготовил к подобному еще, будучи студентом, когда, готовясь к экзаменам, через каждые пятьдесят минут отключался на десять, реагируя только на звонок будильника. Это позволяло быстро усваивать огромные объёмы информации. Подобные студенческие навыки пригодились и ещё больше развились в армии. И я считаю это весьма положительным приобретением... Так что, служба протекала, хоть и несколько напряжённо, но и не была для меня чем-то отрицательным, во многом скорее наоборот. Армия, которая в принципе должна была стать могилой моей научной карьеры, на самом деле для меня сделала очень многое. Я, конечно, не занимался теорией волновых процессов, как это принято в классической школе теоретической физики. К моему огорчению, математические уравнения, с которыми «играются» физики-теоретики, являются в большей степени игрой ума, а не наукой в полном смысле этого слова. Постулаты, вводимые в науке, так навечно и остаются белыми пятнами, на которые учёные не обращают внимания, забывая, что за ними ничего не стоит. Так что, попав в армию, «умерла» моя научная карьера именно такого плана, в которой я и не был, в принципе, заинтересован. Зато, цепь случайных и не совсем событий произошла со мной только благодаря тому, что я оказался в армии. И поэтому я только премного благодарен декану своего факультета за то, что кому-то из блатных нужно было моё место, и кто-то не хотел идти в армию, и только благодаря этому я оказался в армии!