Семиотика за пределами аудитории

Елена Бразговская

Цикл заметок о том, как всё то, что «и так ясно», теряет свою очевидность

Изучение семиотики не похоже на прямую дорогу. Сначала всё замечательно, в том смысле, что даётся без

напряжения. Тебе говорят о вещах, которые ты и так знаешь, которые настолько очевидны, что, кажется, отсутствует необходимость их обсуждения. Например, что язык есть система знаков и инструмент коммуникации, что знак указывает на предметы и понятия, замещая их. Список этих очевидностей, конечно, неполон. Слушая преподавателя, мы даже испытываем лёгкое раздражение или скуку: о чём здесь говорить, это и так ясно, зачем вообще эта наука – семиотика. Единственно, что вызывает непонимание, так это странный, излишне сложный (как кажется) язык, на котором проговариваются эти очевидности.

А потом вдруг всё то, что понималось однозначно и «до конца», оборачивается парадоксом, антиномией, становится семантически неопределённым. Неожиданная сторона семиотики, которая часто не обсуждается в аудитории, привлекает меня гораздо больше, нежели система её аксиом. Тому, так ли очевидны семиотические очевидности, будет посвящён ряд заметок. Сегодня это разговор

О знаках и вещах.

Или о том, что «замылилось» и потому перестало осознаваться.

Предметом семиотики является всё, что может быть воспринято как знак, то есть как объект, замещающий собой нечто другое[1]: слово «птица», изображение птицы и др. вместо самой птицы. Расширения и усложнения семиотики начинаются буквально с этой первой аксиомы о знаке.

- Утверждая, что одно употребляется вместо чего-то другого (aliquid stat pro aliquo), мы должны осознавать, что в реальности знак не существует как самостоятельный (то есть не зависимый от нашего сознания) объект. Это мы, в лице Х.Л.Борхеса, допускаем возможность

Считать, что каждый день и год – лишь символ,

Скрывающий другие дни и годы <…> («Искусство поэзии»)[2]

Ничто не является знаком, пока его не начинают интерпретировать как знак[3].

- Как замещающий феномен, знак не есть предметная сущность, как это может показаться на первый взгляд. Знак – это не «что». Мы выбираем объект мира, посредством которого представляем некоторую идею, понятие. Здесь знак наделяется нами значением, которое мы вместе со знаком передаём своему собеседнику. Тот, в свою очередь, совершает операцию «распаковки» знака – соотнесения носителя знака с той идеей, что стала его оборотной стороной, или основанием (ground). Интерпретатор выражает эту идею посредством другого знака. Так, один из смыслов слова время интерпретируется Борхесом посредством слова река:

Глядеться в реки – времена и воды –

И вспоминать, что времена, как реки,

Знать, что и мы пройдём, как эти реки,

И наши лица минут, словно воды. («Искусство поэзии»)[4]

В итоге, знак не предметен, а исключительно процессуален. Он, в определённом смысле, является частью нас самих: порождением наших когнитивных способностей. Но также и частью физического мира. В качестве знака могут выступать слово, жест, вещь, картина, текст, – любой объект, который мы можем назначить на роль носителя информации. Материальность носителя – обязательное условие, обеспечивающее восприятие знака. Знак «используется организмом в бесконечном кольце субъект-знак-мир», не позволяя нам прочертить чёткую границу между собой, языком и реальностью[5]. Соответственно, и сам человек существует в многомерной среде: на пересечении своего сознания, языка и вещного мира.

- Ещё одна семиотическая «очевидность»: знак указывает на нечто вне самого себя, например, на вещь, принадлежащую физической реальности. Так, слово «кот» протягивает нить между собой и каким-либо из действительных котов. Но так ли всё просто? В действительности слово соотносимо лишь с понятием, представлением о коте, но не с ним самим. В нашем сознании знак репрезентирует не сам объект мира (референт), но определённую идею, которую мы с ним связываем, или хотим высказать посредством этого объекта. Это, например, позволяет, вслед за Борхесом,

Провидеть в смерти сон, в тонах заката

Печаль и золото <…>. («Искусство поэзии»)[6]

Спаянность знака с понятием или идеей, которые не существуют вне языкового выражения, лишает нас возможности рассматривать положение о том, что знак отсылает к сущности, лежащей за границами самого себя (то есть и за границами языка), как очевидное и не содержащее подводных камней сомнения.

- Указывая на вещь, называя её, знак тем самым подтверждает присутствие названного в мире и, в этом смысле, обеспечивает существование вещи. Так, у Ч.Милоша:

И предстали пред ним очевидности, формы, вещи,

обещая, что, если даст им истинные имена, «возникнут» и будут ему служить. («Теологический трактат»)[7]

Знак «оживляет» вещь, вводя её в контекст нашего восприятия (систему определённого языка, ситуативный дискурс и др.). Нет знака – нет вещи. Scripta manent – не исчезает лишь написанное, обращённое в знак. Однако мы сразу же оказываемся в ситуации, когда, «возникнув», вещь перестаёт быть самой собой, превращаясь в знак другой вещи. Так, у Борхеса трость, ключ, веер карт, ворох забытых комментариев, блеклый ирис на странице – уже не вещи, значимые сами по себе, но незрячие, молчаливые слуги времени, знаки вечности:

Им нашу память пережить дано,

Не ведая, что нас уж нет давно. («Предметы»)[8]

Что же из всего этого, с точки зрения семиотики, следует? Как ни парадоксально, но начало обоснований недостоверности наших знаний о мире. Мы даём вещам мира имена. Но понимаем, что любое «имя» (знак любого из языков – вербальных, языков визуальных коммуникаций, жестовых языков, языка музыки и др.) в определённой степени произвольно, не адекватно сущности вещи. Имя влияет на восприятие вещи, но при этом не оказывает прямого воздействия на само её физическое существование. А значит, вещь продолжает своё таинственное, не доступное нам бытие вне своего имени-знака, оставаясь недостижимой «вещью-в-себе». Отсюда ряд борхесовских вариаций:

Луна не знает, что она луна,

И светится, не ведая об этом. («Неведомое»)[9]

Ты, под луной пантерою маяча,

Вовек недосягаемость хранишь. («Кот»)[10]

Та роза, которая вне тленья и стиха <…>

И для стиха недосягаемая роза. («Роза»)[11]

В итоге, человек в большей степени, если не исключительно, включён в систему знаков и языков, нежели в физическую реальность. Человек есть существо, производящее значения и смыслы, означивающее мир, видящее реальность как систему знаков, читающее мир как великую книгу Природы. У Джона Клэра, английского поэта XVIII века:

Есть язык, на котором Божественный карандаш

В величественном молчании начертал книгу земли и неба <…>.

Глас природы – то глас Бога,

Что слышим мною в каждом дереве и цветке.

Вдыхаю Его славу величие и мощь,

Открывая книгу природы, читаю и постигаю уроки небесной красоты[12].

И где же тогда сам мир? Он – недосягаемая реальность за пределами текста, что пишет природа. В частности, и об этом говорит семиотика – наука не просто о знаках и знаковых системах, как можно прочесть в учебниках, но о человеке homo significans, человеке, истинное существование которого состоит в производстве и интерпретации знаков, в постижении мира посредством создания текстов.

Примечания

[1] Eco, U. A Theory of Semiotics. Bloomington: Indiana University Press, 1976. Р. 7.

«Очевидные» аксиомы семиотики выделены в тексте мною. – Е.Б.

[2] Борхес Х.Л. Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: НФ Пушкинская библиотека, 2003. С. 46.

[3] Nothing is a sign unless it is interpreted as a sign. – Peirce Ch.S. The Essential Peirce: Selected Philosophical Writings (2 vols). Bloomington, IN: Indiana University Press, 1998. V. 2. P. 172.

[4] Борхес Х.Л. Указ. соч. С. 46.

[5] Тарасенко В.В. Фрактальная семиотика. М.: URSS, 2009. С. 62.

[6] Борхес Х.Л. Указ. соч. С. 46.

[7] Oto jesteśmy tutaj, oczywistości, kształty, rzeczy, domagające się jedynie podlegać tobie, służyć tobie. – Miłosz Cz. Traktat teologiczny // Miłosz Cz. Druga przestrzeń. Kraków: Znak, 2002. S. 74. Вольный перевод в контексте всего указанного Трактата. – Е.Б.

[8] Борхес Х.Л. Указ. соч. С. 66.

[9] Борхес Х.Л. Указ. соч. С. 77.

[10] Борхес Х.Л. Указ. соч. С. 73.

[11] Борхес Х.Л. Сочинения в трёх томах. Том 3. Рига: Полярис, 1994. С. 12.

[12] Clare J. Selected Poems. London: Everyman, 1984. Подстрочный перевод мой. – Е.Б.

There is a language wrote on earth and sky

By Gods own pen in silent majesty <…>.

The voice of nature as the voice of God
Appeals to me in every tree and flower,
Breathing his glory, magnitude and power.
In nature's open book I read and see
Beauty's each lesson. («The voice of nature»)

Сведения об авторе

Бразговская Елена Евгеньевна, д.ф.н., профессор кафедры общего языкознания Пермского государственного педагогического университета.