Внутренний герой следующих этюдов явно «повзрослел», и нетрудно заметить, что проявления его соответствуют изменившемуся мироощущению и психологическому содержанию внутренней жизни их авторов.

Опять идет дождь. Дома делать нечего, все разъехались по лагерям и дачам. Пойти, что ли, поесть? Как всегда, - картошка с сыром. Лучше пойти почитать. Интересная книга – «Два капитана» Каверина.

Наконец-то, дождь кончился. Надо сходить в магазин, и можно гулять на пристани. К пристани ведут ступеньки. После дождя они скользкие, и на них прыгаешь, как лягушка на лилиях.

Как приятно посидеть на ступеньках у самой воды и помечтать или представить себе всю эту гладь в виде зеркала, в котором отражается жизнь в разных частях света. Сидишь, уже солнце закатилось за зеркало воды, и ступеньки высохли, а ты все сидишь и мечтаешь… («Ступеньки у самой воды». Ю.Р., 6 кл.).

Уф! Сколько пыли! Ап-чхи! О, сколько старых книг моих! Я помню их. О, и эту! Я, когда была маленькая, всегда смотрела в этой книжке картинки. Ой, а на эту я компот пролила. Надо переложить их на другую полку, поставить их все вместе. И не забывать про них.

О! Тут мои старые тетради! Вот эту я очень хорошо помню. Тетрадь общая. С толстой кожаной обложкой. Листы соединены уже проржавевшей искривленной железной пружиной. Я эту тетрадь завела уже во втором классе. Должна была она принадлежать для записи уроков по математике. Одно время в ней я писала уравнения, примеры. Но потом я ее так полюбила, что начала в ней писать почти все предметы. Вразброс, в полном беспорядке…

Сейчас, конечно, это очень смешно вспоминать, тем более, что и сейчас мои тетради не очень сильно отличаются от этой. Но какой у меня тут красивый почерк! Тут, наверное я очень старалась, а тут… Фу! Грязь какая-то! Ой! А тут рисунки-то, рисунки… Смех один! Кривые какие-то…

О, сколько тут еще интересного! Листочки, тетради… Фу! Пыли сколько! («Общая тетрадь». Д.Р., 8 кл.).

Хм! Какой я вам предмет? Я – анти… анти… не прикасайтесь ко мне, не тяните руки, зачем мне жирные пятна!

Э-э-э… Я – антикварная вещь! Редчайшая вещь в единственном экземпляре (может быть)! Прошу вас, не поднимайте меня – мне страшно! Конечно, я единственная и неповторимая! Ну где вы еще видели этакую бутылочку!?

Отойдите, отойдите от света, меня не видно! Я хочу, чтобы меня поставили на солнце. Вот так! Ну, каково? Не правда ли, я хороша? А какая я хрупкая и миниатюрная! А стекло мое, стекло редчайшей работы - оно ведь светится, играет…

Я вообще – большая затейница, хотя и немолода. Но это меня не пугает. Единственное, что я в себе не люблю, так это наклейку сбоку – она портит мой силуэт.

Как бы там ни было, я все-таки стройна и изящна! Но где вам описать меня! («Антикварная вещь». Д.Р., 10 кл.).

Основное новообразование данного этапа, по мнению М.М.Бахтина, может быть описано следующим образом: «жизнь становится понятной и событийно весомой только изнутри, только там, где я переживаю ее как «я» <…>… понять – значит вжиться в предмет, взглянуть на него его же собственными глазами, отказаться от существенности своей вненаходимости ему…» [М.Б., 176].

Нужно особенно подчеркнуть, что задача «вживания» в героя – это первая и неизменная задача каждого творческого задания в этом курсе литературы. Качественный уровень ее реализации – это 3-й тип героя. (Все дети по-разному приходят к нему, хотя можно говорить и о каком-то общем возрасте, когда эта форма в наибольшей степени отвечает задачам личностного роста ребенка).

Здесь степень приближения автора к своему герою максимальная, и приближение это имеет в виду абсолютное внутреннее героя, которое на этом этапе, по другому выражению М.М.Бахтина, «как бы все сплошь повернуто наружу, к автору, и проработано им» [М.Б., 146].

Если внимательно вглядеться в героя этого периода, легко заметить, что точки соприкосновения с внешним миром, миром физического события сильно ограничены. Герой лишь изредка «бросает» взгляд в мир, констатируя в его (мира) и в собственном внешнем облике какие-либо изменения. Самым значительным здесь является поглощенность происходящим там, внутри, его динамикой, его напряжением, его самодостаточностью.

Ниже для сравнения приводим несколько фрагментов из произведений, авторы которых в разные годы были отмечены Нобелевской премией за выдающиеся достижения в области литературно-художественного слова. То, что в детском творчестве мы называем внутренним героем, в произведениях этих писателей квалифицируется как прием, позволяющий усилить психологическое звучание и подчеркнуть индивидуальность данного момента внутренней жизни каждого из героев.

“Кречмар вцепился в живое, в шелковое, и вдруг - невероятный крик, как от щекотки, но хуже и сразу: звон в ушах и нестерпимый толчок в бок, как это больно, нужно посидеть минуту совершенно спокойно, посидеть, потом потихоньку пойти по песку к синей волне, к синей, нет, к сине-красной в золотистых прожилках волне, как хорошо видеть краски, льются они, льются, наполняют рот, ох, как мягко, как душно, нельзя больше вытерпеть она меня убила, какие у нее выпуклые глаза, базедова болезнь, надо все-таки встать, идти, я же вижу, - что такое слепота? отчего я раньше не знал ... но слишком душно, булькает, не надо булькать, еще раз, еще, перевалить, нет, не могу … Он сидел на полу, опустив голову, и потом вяло наклонился вперед и криво упал на бок”. (В.Набоков. «Камера обскура»).

В этом фрагменте рассказчик начинает свое повествование о герое отстранено, и по первым репликам, по характеру фиксирования им минимально внешнего с резким последующим переходом к регистрации ощущений («звон в ушах», «нестерпимый толчок в бок») начинает казаться, что далее анализ будет углубляться, внимательно следуя за сменой ощущений, чувств, мыслей. Т.е. мы почти уверены, что перед нами – герой 2-го типа. И вдруг понимаем, что речь рассказчика «плывет», вернее – резко, без видимых орфографических границ перетекает к герою. И сразу становится неясно: «звон в ушах» – речь рассказчика «извне» или же это уже внутренняя речь самого героя. И далее – захватывающая своей исключительностью картина внутреннего состояния, динамика этого состояния, характер сознания героя.

Многообразны формы психологического самоуглубления героя, разработанные писателями в искусстве художественного слова.

«Все разошлись и легли рано, в доме не осталось ни одного огня. Всюду стало темно и мертво. Незаметно ускользнув тотчас после ужина в свою комнату, дверь которой выходила на передний балкон, он стал совать свое бельишко в свой заплечный мешок, думая: выведу потихоньку велосипед, сяду – и на станцию. Возле станции лягу где-нибудь на песок в лесу до первого утреннего поезда… Хотя нет, так нельзя. Выйдет бог знает что, – сбежал, как мальчишка, ночью, ни с кем не простясь! Надо ждать до завтра – и уехать беспечно, как ни в чем не бывало: «До свидания, дорогой Николай Григорьевич, до свидания, дорогая Клавдия Александровна! Спасибо, спасибо за все! Да, да, в Могилев, удивительно, говорят, красивый город… Зоечка, будьте здоровы, милая, растите и веселитесь! Гриша, дай пожать твою «честную» руку! Валерия Андреевна, всех благ, не поминайте лихом…». Нет, не поминайте лихом ни к чему, глупо и бестактно, будто какой-то намек на что-то…

Чувствуя, что нет ни малейшей надежды заснуть, он тихо спустился с балкона, решив выйти на дорогу к станции и промаять себя, прошагать версты три» (И.А.Бунин. «Зойка и Валерия».) (6, С.83-84).

В этом фрагменте внутренний мир героя, план его сознания, тип эмоциональной жизни дан автором через мысль героя. Казалось бы, вот оно, самое интимное, но вдруг мысль эта делает еще один виток вглубь – расцветает образом фантазии героя: мысленно же (мысль в мысли) он моделирует новую ситуацию с целым рядом героев, строит фразы, и вся эта воображаемая «конструкция» открывает еще одну, дополнительную, перспективу в его психологическом облике.

В произведениях с рассказчиком-героем мы часто сталкиваемся с прямой речью, принадлежащей говорящему герою, но иногда речь эта (в отличие от речи РГ в приведенном выше тексте) не заключена в кавычки – как того требуют все орфографические нормы. Такая речь в науке о языке называется «несобственно-прямой». Подобное речевое самопредъявление героя дает автору возможность игнорировать границу между внешним и внутренним «я» героя и выступает в качестве приема, позволяющего усилить впечатление интимности от встречи с этим внутренним «я». (Подобно тому, как это делает РП у В.Набокова [«Камера обскура»], «сваливаясь» в героя: здесь рассказчик не просто уходит в сторону – он именно неожиданно, не «по правилам» исчезает, оказывается поглощенным этим нахлынувшим потоком сознания героя).

Особенность такой речи – простота построения фразы и приближенность ее к разговорному, т.н. «бытовому», языку и интонациям, свойственным этому языку.

«Чудесный старик, чудесный дом», – думал я, входя за ним в столовую, в открытые окна которой глядела зелень утреннего сада и все летнее благополучие деревенской усадьбы. Служила старая нянька, маленькая и горбатая, улан пил из толстого стакана в серебряном подстаканнике крепкий чай со сливками, …я ел ломоть за ломтем черный хлеб с маслом и все подливал себе из горячего серебряного кофейника; улан, интересуясь только собой, ни о чем не спросив меня, рассказывал о соседях-помещиках, на все лады браня и высмеивая их, я притворялся, что слушаю, глядел на его усы, баки, на крупные волосы на конце носа, а сам так ждал Натали и Соню, что не сиделось на месте: что это за Натали и как мы встретимся с Соней после вчерашнего? чувствовал к ней восторг, благодарность… Может, Соня все-таки сказала Натали что-нибудь о нашей начавшейся вчера любви? Если так, то я чувствую нечто вроде любви и к Натали, и не потому, что она будто бы красавица, а потому, что она уже стала нашей с Соней тайной соучастницей, – отчего же нельзя любить двоих? Вот они сейчас войдут во всей своей утренней свежести, увидят меня, мою грузинскую красоту и красную косоворотку, заговорят, засмеются, сядут за стол, красиво наливая из этого горячего кофейника…». (И.А.Бунин. «Натали».) (6, С.140).

Несобственно-прямая речь героя (см. подчеркнутое) – это вопрос, это – слово, в широком смысле, обращенное самому себе, направленное, скорее, вовнутрь, чем вовне. Оно ярче всего ощущается как новый виток откровения о внутреннем пласте жизни при «переходе» – к другой интонации, теме, другому типу предъявления героя.

«Ах, как давно я не был там… С девятнадцати лет. Жил когда-то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и не велик был труд проехать каких-нибудь триста верст. А все не ехал, все откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия. Но вот уже нельзя больше откладывать: или теперь, или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо час поздний и никто не встретит меня.

И я пошел по мосту через реку, далеко видя все вокруг в месячном свете июльской ночи». (И.А.Бунин. «Поздний час».) (6, С.36).

«И я пошел по мосту через реку…» – интонация меняется, в силу вступает 2 тип героя, а «лирический» (здесь – герой состояния) отступает на другие рубежи изображаемого здесь художественного события.

Тип - сложный герой.

«Там, где нужно изобразить и выразить значимое обретение последнего смысла, смирение до традиционной условности необходимо…» [М.Бахтин. С.162].

В литературно-художественной практике такой «традиционной условности» в наибольшей мере соответствует форма эпического повествования. Именно она позволяет, с одной стороны, охватить динамическое многообразие значимых феноменов жизни; с другой – реализовывать в пространственно-временных границах художественного мира произведения все уровни проявления индивидуальности героя одновременно.

На этом этапе художественно-эстетического развития говорящее лицо перестает играть ведущую, формообразующую роль в тексте; на первый план выступает «индивидуальное и ценностное целое…внутренней жизни» героя, данное в контексте события его внешней жизни.

В силу этого обстоятельства структура художественного текста здесь сложнее (минимум – 2 героя), а основную идею, как правило, автор не рассказывает, а делает ее явной при помощи прямого столкновения или встречи-диалога различных настроений героев и многообразных планов сознания (подобно тому, как это делает драматург). При этом, все остальные формы (типы) предъявления героев также активно реализуются, – что составляет отличие таких текстов от «чистых» драматургических форм.

Сложный герой этого периода, как и на предыдущих этапах, может быть воплощен в условной и в жизнеподобной форме.

«Две кастрюли».

Жила-была женщина. У нее была маленькая новая кастрюля, ее звали Кастрюленок. А еще у нее была большая старая, но очень удобная кастрюля. Ее звали Пешеход. А Пешеход ее звали потому, что она очень много ходила в пешие походы. Вот ее так и прозвали – «Пеший ход», а, чтобы было покороче, стали ее называть «Пешеход».

В одну ясную ночь Кастрюленок сидел у себя на сувенирной полке и думал: «Интересно, что там внизу, на хозяйственной полке, кто там все время гремит?» И он решил туда очень тихо спрыгнуть. И прыгнул прямо в Пешехода.

Пешеход очень удивился и немного испугался. Кастрюленок в первый раз увидел чайник, Пешехода, сковородку и прочие хозяйственные вещи. А Пешеход очень захотел познакомиться с Кастрюленком, но очень стеснялся и прятался за другими кастрюлями. А потом он пересилил себя и вышел перед Кастрюленком и сказал:

- Давай дружить!

Кастрюленок сначала хотел сказать «нет» - потому что это была старая кастрюля, а Кастрюленок был молоденький.

Пешеход опять сказал:

- Давай дружить!

Тогда Кастрюленок минут пять подумал: «Да, интересно, чего это такая старая кастрюля со мной дружить захотела?». И спрашивает:

- Ты чего ко мне пристаешь, а? Если будешь ко мне приставать, я Гжель позову!».

Пешеход немного испугался и подумал: «Что же получается? Что я какому-то королю сказал?».

А Кастрюленок подумал: «Надо ему сказать, что я пошутил».

Пешеход как-то растерялся и сказал:

- А вы кто?

- Я-то? – сказал Кастрюленок, – я Кастрюленок Сувенир (Сувенир – это его фамилия).

Тогда Пешеход сказал:

- Кастрюленок? А меня – Пешеход. Кастрюленок, давай дружить!». (М.Т., 2 кл.).

Трудно не согласиться с тем, что рассказчик-повествователь виртуозно владеет формами речевого выражения, характерными для всех типов героя. Мы наблюдаем точный и детальный анализ переживаний героя (РП перечисляет эмоции героев,сменяющие друг друга в зависимости от ситуации; 2-ой тип); непосредственно дан внутренний план мысли героев, а также эпизодически выраженные вовне (в диалогически организованной речи) «фрагменты» состояний, эмоционально-волевой тон каждого из героев (3-ий тип). И, разумеется, – 1-й тип, предъявляющий, «удерживающий» в себе и облик героя, и событийно-предметный фон с точки зрения их внешне выраженной (в широком смысле слова) «телесности».

«Неожиданное разочарование».

Витька – это мой старший брат.

В одно прекрасное утро мы с Витькой пошли в лес за грибами. Мы очень долго шли и, наконец, дошли. Когда мы вошли в лес, там было очень холодно, и сыро, и прохладно, так как солнце еще не полностью взошло. Оно было в это время на горизонте.

Мы прошли метров пять, и я начал ныть, говорить, что устал. Я тащился сзади. Мне казалось, что мы идем уже так давно и не нашли еще ни одного гриба.

Вдруг Витька вскрикнул:

- Отгадай, что я нашел?

И он ЭТО положил в корзину.

Я очень долго гадал, что это. Я говорил, что ЭТО – гриб, ягода и многое другое. Мне уже казалось, что я перечислил все, что растет в лесу.

- Эх ты, - сказал Витька. – Иди сюда! Лучше посмотри, что я поймал. А то, я смотрю, ты так в жизни не отгадаешь, что это!

Я подошел – и с большим любопытством. Я шел осторожно и, когда наконец подошел, увидел что-то круглое и колючее, что никак не походило на гриб, ягоду или на какую-нибудь другую растительность леса. И вдруг ЭТО как фуфыркнет! Я даже вздрогнул.

- Ты понял, что – ЭТО? – сказал Витя.

- Не-а, - ответил я.

ЭТО вдруг стало овальным, с носиком и иголками.

- Это же ежик! – сказал Витя.

И я разочаровался. Ну, конечно, я был рад, что я увидел ежика. И вообще, можно было уговорить Витьку, чтобы ежик пошел вместе с нами назад, домой.

… Мы еще долго шли, ища грибы, но ничего больше не нашли. Ежика мы тоже отпустили и вернулись домой только к обеду не солоно хлебавши». (Л.Б., 5 кл.)

Поскольку здесь речь идет о новой форме проявления авторского отношения, где «встречаются» освоенные и отшлифованные на предыдущих этапах типы героя, нам представляется, что мы вправе выделить этот период в особый качественный уровень. Этот новый уровень владения формами выражения авторского отношения в материале словесно-изобразительного искусства имеет свойство оставаться «сохранным» во всех последующих творческих поисках и экспериментах детей, т.е. о нем можно говорить как о стойком новообразовании – свидетельстве важных достижений ребенка в области его литературно-эстетического развития.

Далее приводятся два классических текста, где отмеченные выше типы героя «работают» на создание сложного образа – мира художественного произведения, и в разных констелляциях легко прослеживаются в этом «взрослом» тексте.

«Грум Джон, на сей раз правивший лошадьми, не пожелал спуститься с козел, чтобы позвонить, и попросил пробегавшего мимо мальчишку-молочника исполнить за него эту обязанность. Когда раздался звонок, между створками ставен в столовой показалась чья-то голова, и вслед за тем дверь открыл человек в линялых штанах и гетрах, в грязном старом сюртуке и обтрепанной косынке вокруг заросшей волосами шеи, плешивый, с плутоватой физиономией, на которой поблескивали серые глазки и плотоядно ухмылялся рот.

- Здесь живет сэр Питт Кроули? – окликнул его с козел Джон.

- Да, здесь, - отозвался человек у двери, утвердительно кивнув головой.

- Стащи-ка тогда пожитки, - сказал Джон.

- Тащи сам, - ответил швейцар.

- Не видишь, что ли, мне нельзя отойти от лошадей. Ну, бери, любезный, авось мисс даст на пиво, - прибавил Джон и насмешливо заржал, уже нисколько не стесняясь, так как отношения мисс Шарп с его хозяевами были прерваны, и она ничего не дала слугам, уезжая.

Лысый человек в ответ на это обращение вынул руки из карманов, подошел к экипажу и, вскинув на плечо чемодан мисс Шарп, понес его в дом.

- Возьмите-ка эту корзину и шаль и откройте мне дверцу! – сказала мисс Шарп и вышла из кареты в страшном негодовании. – Я напишу мистеру Седли и сообщу ему о вашем поведении, - пригрозила она груму.

- Ах, пожалуйста, не пишите, - ответил носитель этой должности. – Надеюсь, вы ничего не забыли? А как насчет платьиц мисс Эмили, которые должны были пойти барыниной горничной? Захватили их? Надеюсь, они вам будут впору? Закрой дверцу, Джим, из нее ничего не выжмешь, - продолжал Джон, указывая большим пальцем на мисс Шарп. – Плохая от нее пожива, скажу тебе, плохая! – И с этими словами грум мистера Седли тронул лошадей. Сказать по правде, он был влюблен в названную горничную и негодовал, что ее ограбили, отдав другой то, что ей полагалось по штату». (У.Теккерей. «Ярмарка тщеславия»).(16, С.94-95).

Этот фрагмент – подчеркнуто незагруженный в «идейном» отношении, содержит описание очень простого события, в которое все герои, волею автора, «вступают» по-разному. Швейцар: вначале дан только внешне, характер проглядывает позже, через его действия. Грум Джон: мы ничего не знаем о том, как он выглядит, но внутренне – это очень определенный типаж (насмешливый, грубоватый, самостоятельный, временами – циничный и способный на шантаж). Состояние души и сознания человека Джона с явной примесью типа сознания своей эпохи и социального положения становятся понятными читателю только через речь этого героя (3-й тип). Лишь изредка звучит скупое слово рассказчика о нем – т.е. некоторый взгляд извне и из прошлого Джона. Действие его (вернее – недействие) – минимальное: он не сходит с козел, продолжает упорно стоять на своем там, где груму должно поступать иначе. И это – дополнительный штрих к его портрету. Мисс Шарп – ее образ проступает через «зеркало» сознания другого персонажа, грума. И только короткая реплика свидетельствует о ее собственном состоянии именно в данный момент времени.

Очевидно, что «удельный вес» каждого героя в разных текстах – разный. Поправку можно сделать и на индивидуальные пристрастия авторов. Неизменным фактором в текстах со сложными формами выражения героев является наличие сюжета. Именно фабула выступает в роли непосредственного «двигателя» художественного события, «вовлекающего» фактора, провоцирующего героя на психологический поступок и активные внутренние изменения.

«Я оглянулся. В уголке, приютившись в крошечном деревянном балаганчике, старушка вязала чулок и косилась на нас через очки. Она продавала туристам пиво, пряники и зельтерскую воду. Мы уместились на лавочке и принялись пить из тяжелых оловянных кружек довольно холодное пиво. Ася продолжала сидеть неподвижно, подобрав под себя ноги и закутав голову кисейным шарфом; стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался на ясном небе; но я с неприязненным чувством посматривал на нее. Уже накануне заметил я в ней что-то напряженное, не совсем естественное… «Она хочет удивить нас, – думал я, – к чему это? Что за детская выходка?». Словно угадавши мои мысли, она вдруг бросила на меня быстрый и пронзительный взгляд, засмеялась опять, в два прыжка соскочила со стены и, подойдя к старушке, попросила у ней стакан воды.

- Ты думаешь, я хочу пить? – промолвила она, обратившись к брату, – нет; тут есть цветы на стенах, который непременно полить надо.

Гагин ничего не отвечал ей; а она, с стаканом в руке, пустилась карабкаться по развалинам, изредка останавливаясь, наклоняясь и с забавной важностью роняя несколько капель воды, ярко блестевших на солнце. Ее движенья были очень милы, но мне по-прежнему было досадно на нее, хотя я невольно любовался ее легкостью и ловкостью. На одном опасном месте она нарочно вскрикнула и потом захохотала… Мне стало еще досаднее.

- Да она как коза лазит, – пробормотала себе под нос старушка, оторвавшись на мгновенье от своего чулка.

Наконец, Ася опорожнила весь свой стакан и, шаловливо покачиваясь, возвратилась к нам. Странная усмешка слегка подергивала ее брови, ноздри, губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза.

«Вы находите мое поведение неприличным, – казалось, говорило ее лицо, – все равно: я знаю, вы мной любуетесь».

- Искусно, Ася, искусно, – промолвил Гагин вполголоса.

Она вдруг быстро застыдилась, опустила свои длинные ресницы и скромно подсела к нам, как виноватая. Я тут в первый раз хорошенько рассмотрел ее лицо, самое изменчивое лицо, какое я только видел. Несколько мгновений спустя оно уже все побледнело и приняло сосредоточенное, почти печальное выражение; самые черты ее мне показались больше, строже, проще. Она вся затихла. Мы обошли развалину кругом (Ася шла за нами следом) и полюбовались видами». (И.С.Тургенев. «Ася».) (17, С.222-223).

Итак, мы сделали попытку описать основные типы героев детских творческих работ, а также соотнести их (своего рода – «контрольное» измерение) с «образцами», т.е. с текстами из классической художественной литературы, что можно считать аналогом эталонной группы. Диагностические возможности, которые открываются при таком подходе к анализу литературно-художественной деятельности школьников, чрезвычайно интересны. Попробуем описать, какими нам представляются возможные перспективы.

С самого начала мы отказались от мысли об одном «главном» критерии, который обычно «эксплуатируется» критиками и экспертами (в том числе – и в сфере становящегося творческого процесса) – художественности, художественной ценности образа в произведении словесного искусства. Вместо этого мы сузили задачу и остановились на одном из его аспектов, одном из проявлений художественности – образе героя, полагая его основным показателем уровня зрелости, степени овладения литературно-художественной формы. А затем, при анализе образа героя, мы воспользовались рядом четко определенных признаков, каждый из которых прослежен на большом массиве детских творческих работ.

Очевидно, что при подобном подходе гораздо легче высказывать некоторые оценочные суждения относительно того, успешно или недостаточно успешно протекает тот или иной психолого-педагогический процесс, ведет ли он к ожидаемым изменениям (говоря словами П.Я.Гальперина, – к «образу результата») или нет.

Не спрашивая себя «в лоб», что представляет собой вообще художественность, свойственная образу героя в детском творчестве, мы задаемся как бы частными, промежуточными вопросами и в конечном итоге получаем вполне зримые ответы, свидетельствующие об адекватности и эффективности психолого-педагогического процесса и уровне развития специальной литературно-художественной одаренности ребенка, включенного в этот процесс.

Перед тем, как предложить читателю вопросы нашего практикума, подчеркнём ещё раз, что рассмотренные четыре типа героев детских сочинений, будучи стадиями единого процесса литературного развития, с известной долей условности, могут рассматриваться как четыре уровня развития, с учётом возраста ребёнка и опыта литературного творчества:

Первый уровень. Внешний герой.

Второй уровень. Внешне-внутренний герой.

Третий уровень. Внутренний герой.

Четвёртый уровень. Сложный герой.

ПРАКТИКУМ

В этом разделе на экспертный суд читателя представлены литературно-творческие работы школьников, которые обучались по программе «Литература как предмет эстетического цикла».

.

Ниже мы предлагаем также примерный Вопросник, призванный облегчить ориентацию читателя в не совсем обычном для него материале. Логика, которой мы придерживались при составлении вопросника, должна помочь читателю в конечном итоге ответить на вопрос, какой тип героя перед нами и о чем все это может свидетельствовать применительно к литературно-творческому развитию каждого конкретного ребенка.

1) «Говорящее лицо» в тексте: рассказчик-повествователь, рассказчик-герой?

2) Есть ли в данном этюде герой?

3) Если есть, то какой он:

А) внешний, внешне-внутренний , внутренний или сложный?

Б) жизнеподобный или условный?

1) «Привет, дорогая бабочка. Я сегодня попал в муравейник, и меня хотели съесть муравьи. Они набросились на меня. Я хотел убежать, но не получилось. А потом один муравей залез мне на голову и сильно укусил. И я незаметно взлетел и полетел вверх, а потом упал в траву и убежал домой». (Дм.М., 2 кл. «Кузнечик»).

2) «…Если я лягу на этот диван, то мое сознание начинает постепенно улетучиваться, через некоторое время мне уже придется поднапрячься, чтобы понять, где я нахожусь. А когда я засну, мне будет сниться странный мир: чьи-то дети, братья и сестры, кабинеты, столы, старые книги и маленький мальчик, который умеет аккуратно с ними обращаться… Я проснусь и увижу над собой стену с пятнами наклеенных на нее картинок, белый потолок и клетчатый плед, которым покрыт диван. На потолке от лампы – большой паук с двадцатью ногами. Он не страшный и глупый. Я могу его выключить…». (Настя Д., 8 кл. «Чья комната?»).

3) «Когда я была молода, меня привезли из Сухуми и подарили Марине – моей будущей хозяйке. Сначала она меня очень любила, я была для нее бессменная обувь, я была белая с синим. Даже когда она ложилась спать, она ставила меня около своей кровати. А теперь я лежу на антресолях, потому что Марина выросла, ей теперь не 5-6 лет, а целых восемь. Теперь у нее нога большая, а я кроссовочка-то маленькая!..». (Маня Т., 1 кл. «Старая кроссовка»).

4) «Человек бежит. И устал. А потом он сел на лавку отдохнуть. Потом увидел мороженное и пошел себе покупать. Потом его съел и опять побежал дальше. А потом опять он устал, сел на лавку, а потом побежал. Потом пришел домой и сел отдохнуть. А потом стал кушать. А потом наступил вечер, он лег спать». (Дина Р., 1 кл.).

5) «Маленькая водяная капелька упала на травку и сияет на солнышке. Вдруг к ней подошла собака и захотела ее выпить. А капелька сказала, что не надо, потому что она хочет увидеть море. А собака ей не поверила. Капелька сказала, что она все равно увидит море. Собака с ней не согласилась и пошла по своим делам. А капелька побежала по тропинке. Вдруг она увидела еще одну капельку, потом еще, еще, потом маленький ручей. Потом ма-а-ленькую речку. У них получилась речка большая. И теперь они стали сильные и могли преодолеть все трудности. Они все преодолели и попали к морю...». (Маня Т., 2 кл.).

6) «Она сидела со скучающим видом перед мольбертом и думала о том, как надоела ей эта художественная школа с ее гипсовыми головами, конусами и шарами, с ее чучелами птиц и с этими дурацкими парафиновыми яблоками невыносимо яркого цвета.

- Скучно, – тихо сказала она и, прислонившись к стене, стала смотреть в потолок, оглядывая все трещины и осыпавшуюся штукатурку. «Интересно, есть ли тут тараканы? – думала она. – С ними бы и то веселее было бы». И она опять посмотрела вверх. Прямо над ней висело кашпо с цветком, свисавший лист цветка вьюнка неприятно щекотал ей лоб.

Тут вошла Татьяна Даниловна, держа что-то в руках, и сказала, обращаясь к ученикам:

- Посмотрите, какую мне тыкву подарили. Моя приятельница сама дома вырастила. Какая прелесть, правда?!

- Покажите, – прозвучал чей-то голос, а затем раздался странный звук упавшего предмета.

- Ксения! Что случилось? – испуганно закричала Татьяна Даниловна. – Что упало?

- Горшок, – испуганно сказала Ксения.

- Ой! Мое любимое кашпо!

- Да, я под ним сидела, а потом вы вошли, я резко встала и ударила его об свою голову, он перевернулся … и … упал.

- Ой, бедная, ты сильно ударилась? И зачем я его так низко повесила.

- Да нет, ничего. Извините.

- Цветок, наверное, нужно пересадить в новый горшок, а то от этого почти ничего не осталось. Пойду схожу попрошу у кого-нибудь, что ли… И зачем я его так низко повесила… На подержи, – сказала она Ксении, протягивая ей тыкву и выходя из класса.

С головной болью Ксения сидела и рассматривала тыкву. Какая симпатичная, маленькая – такой интересной раскраски! Вверху она цвета охры, нет, не просто охры – темнее, и с зелеными… нет, с темно-зелеными полосами. Сверху она такого приятного тона, а внизу – неожиданно яркого, зелено-желтого цвета, и кожа у нее там нежная, будто у нее там живот… нет, лучше – пузо, широкое и плотное.

- М-да… А горшок жалко. Два куска отвалилось, – вырвалось вдруг у нее.

- Да ладно тебе, Ксюш, этот глупый горшок разглядывать. Садись уже рисовать, – сказала ей рядом сидящая девочка, давно уже наблюдавшая за ней.

Ксения небрежно положила тыкву в горшок и поставила на подоконник, усмехнулась и, недовольная, села за свой мольберт. Никак она не могла начать рисовать, она уже видеть не могла голову запечатленного в гипсе. Она стала смотреть в окно, потом на подоконник, где стоял горшок с тыквой. Рядом стоял темный глиняный сосуд с осенним букетом из засушенных веток, трав и цветов. Этот букет собрала давным-давно Татьяна Даниловна. Она очень любила заниматься этим.

Тут Ксения увидела, как красиво все эти предметы смотрятся вместе. Это похоже на романтический натюрморт. Эта тыква, живая, с длинным извивающимся хвостиком в коричневом с белыми точками горшке и с отбитой ножкой темном керамическом сосуде. Красиво!

- А я буду вот это рисовать! – выкрикнула она.

Ксения сразу повеселела, и головная боль ее прошла, глаза ее радостно заблестели, и она, счастливая, начала рисовать, не замечая удивленных взглядов остальных учеников, смотревших на нее». (Дина Р., 9 кл. «Кашпо и тыква»).

7) «Кончаются билеты на 16.00. Кончаются, товарищи, очередь не занимать!»

Ну …Ах! Не хватит… Ой, как жалко! …так …какой фильм ведь! Может, еще хватит? Немного осталось… Раз, два …пять… Ой, одиннадцать! Одиннадцать человек впереди! Ну, может, кто на другой сеанс возьмет? Ой, как все медленно… И ни одного ребенка, на детский фильм одни старики пришли… Ишь ты, переживают еще!.. О, молодой к кассе подходит. Может, на 13 часов возьмет … или на 21?… Может, вечером со своей знакомой пойдет? Ну?!..». (Дина Р., 8 кл. «Очередь за…»).

Литература

1. Андерсен Г.Х. Любимые сказки. – М., 1992.

2. Андерсен Г.Х. Сказки и истории. – М.: Поматур, 1992.

3. Бах Ричард. Избранное: В 2-х томах. Том 1. – К.: Фита ЛТД, 1993. – 476 с.

4. Бах Ричард. Избранное: В 2-х томах. Том 2. – К.: Фита ЛТД, 1993. – 573 с.

5. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1979.

6. Бунин. И.А. Темные аллеи. – М.: Художественная литература, 1990. – 252 с.

7. Бунин И.А. Собрание сочинений в 8 томах: Том пятый. Жизнь Арсеньева. Юность. Рассказы, 1924-1931. – М.: Московский рабочий, 1996. – 592 с.

8. Гротовский Е. От Бедного Театра к Искусству-проводнику: Сборник статей. – М.: Артист. Режиссер. Театр, 2003.

9. Житков Б. Как мы ездили в зоосад. – М.: Изд-во «Малыш», 1969.

10. Паустовский К.Г. Рождение рассказа. – М.: Изд-во «Русский язык», 1979.

11. Милн Алан А. Двое: Роман; Когда-то, давным-давно: Сказка для взрослых. – М.: Республика, 1996. – 400 с.

12. Набоков В.В. Романы. – М.: Современник, 1990. – 542 с.

13. Набоков В.В. Рассказы. Воспоминания. – М.: Современник, 1991. – 653.

14. Пастернак Б.Л. Доктор Живаго. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. – 702 с.

15. Пино К. Сказки. – М.: Республика, 1993. – 319 с.

16. Теккерей У. Ярмарка тщеславия: Роман без героя. Том 1. – М.: Известия, 1960. – 487 с.

17. Тургенев И.С. Собрание сочинений: В 15 т. Том 6: Повести и рассказы 1854-1860. – М.: ТЕРРА, 1998. – 384 с.

18. Янссон Туве. Муми-тролль и все остальные. – М.: «Семья и школа», 1994.

ГЛАВА VI