Проверка истинности суждений в науке

Мы должны задать следующий вопрос: что обусловливает достойные причины выбора гипотез и теорий и что устанавливает достойные основания их принятия? Здесь в центре внимания оказывается критерий проверки суждений, а не процедуры или методы, которыми он вырабатывается.

Я не думаю, что можно легко заранее сформулировать эти критерии или правила. Нам нужно обращать скептицизм на саму науку и опровергать любой миф о том, что наука или научный метод непогрешимы и безошибочны.

Ученые так же ошибаются, как и другие люди. Наука несет на себе недостатки своей традиции и заблуждений. Ученые могут быть догматичными и с предубеждением относиться к нововведениям своих коллег. Стремление защищать свои заскорузлые привычки свойственно не только религии, социальному классу или этнической группе, но всем людям.

И все же существуют определенные стандарты проверки суждений. Они могут быть теоретическими или практическими. Существуют по меньшей мере три важных критерия: (1) доказательность, (2) логическая строгость, (3) технологические и экспериментальные результаты.

Доказательность

Принцип подтверждения. Логические позитивисты пытались вывести строгие критерии, которые, как они думали, позволят нам определять адекватность научных гипотез. Эти критерии с тех пор подверглись строгой критике, в частности, принцип доказуемости (verifiability), который был рекомендован в качестве теории значения и предложен, чтобы помочь

¹ Цит. по Klemke, et al., Introductory Readings in the Philosophy of Science, p.208, from «Theory Choice», Criticism and Growth of Knowlege, ed. I.Lakatos and A. Muserave (New York: Cambridge University Press, 1970), pp. 260-62.

нам отличать истинные суждения от ложных. Эмпирическое или синтетическое суждение, говорили позитивисты, осмысленно, если и только если существуют условия, при которых его истинность может быть проверена. Критики указали, что этот критерий слишком строгий. Многие суждения в науке являются теоретическими и не имеют легко подтверждаемого содержания. Более того, обычно нельзя заранее определить, что проверяемо, а что нет.

Вообще цель принципа доказуемости была достойной: помочь нам избавиться от явно бессмысленных утверждений в метафизике, теологии и псевдонаучных суждений в осмысленных гипотезах. К сожалению, этот критерий оказался слишком узким, стесняющим научное познание; было бы большим упрощением сказать, что анализом, предшествующим познанию, можно определить, какие суждения являются истинными, а какие бессмысленными. Часто этот анализ ограничен предсуществующей парадигмой, которая делает его односторонним.

Принцип верификации, как отличный от принципа доказуемости, является вариантом опытного критерия. Он выступает существенным компонентом научной методологии. Принцип верификации имеет как позитивный, так и негативный аспект. Во-первых, гипотеза является истинной (в отличие от имеющей смысл), если она прямо или косвенно проверена и если существует область очевидности, которая может свидетельствовать в ее поддержку. Тем не менее, как указал Юм, мы никогда не можем сказать с определенностью, что наши выводы полностью основаны на наблюдении и опыте. Из этого следует, что никакая гипотеза не является полностью подкрепленной, но только вероятностной. Мы не можем подтвердить принцип индукции сам по себе.

Карл Поппер пытался изменить этот критерий негативным принципом нефальсифицируемости. Он доказывал, что в реальной научной практике введение предположений и гипотез часто основывается на творческих и интуитивных догадках. Нет необходимости всегда подкреплять их тщательным сбором данных или экспериментом. Тем не менее, главным остается вопрос, являются ли выдвигаемые гипотезы ложными; и здесь существуют способы, какими мы можем это проверить;

68

мы должны постараться фальсифицировать теорию, увидеть, опровергается или подкрепляется она эмпирической очевидностью. Теория бессмысленна, если не существует условий, при которых она не подтверждается.

Я согласен как с позитивным, так и негативным верификационным критерием. Терминологически более адекватно выразить то, что происходит в науке, можно с помощью принципа подтверждения (principleof corroboration). Мы пытаемся установить прежде всего истинность суждений ссылкой на проведенные наблюдения и эксперименты. Однако во многих случаях нам может не хватать необходимых данных; некоторые сложные гипотезы могут быть проверены одним единственным опытом (например, эксперимент Майкельсона-Морли подтверждает теорию относительности Эйнштейна) или опровергнуты альтернативными объяснениями. Если теория выдерживает наиболее строгие проверки, она может быть сформулирована, хотя ее подтверждение и принятие может открыть путь появлению новых объяснений и данных.

Интерсубъективное подтверждение. Принцип подтверждения предполагает публичную очевидность. Частные данные интроспекции или субъективные наблюдения, принадлежащие только одной личности, никогда не бывают достаточными. В принципе, они могут получить независимое подтверждение другими непредвзятыми наблюдателями. Мистики и ясновидцы утверждают, что у них есть внутренний путь к истине. Они ссылаются на то, что обладают исключительными способностями или что у них бывают озарения. Они говорят, что при переводе в проверяемые сообщения, их откровения теряют свою суть, поскольку она «невыразима». Однако наука не может признать субъективные суждения истинными, коль скоро их невозможно воспроизводить в опыте и эксперименте. Любой ученый в лаборатории при стандартных условиях может достигать тех же самых химических реакций или наблюдать те же самые явления посредством своих приборов, какие наблюдает его коллега по сообществу.

Один из недостатков псевдонауки состоит в том, что ее приверженцы часто высказывают суждения, которые не поддаются подтверждению со стороны независимых или нейт-

ральных исследователей. Одна из основных проблем парапсихологии состоит в том, что независимые исследователи при воспроизведении получают разные результаты. Среди исследователей встречаются не только скептики, почти никогда не получающие нарапсихологических результатов, но и сами парапсихологи, которые в своих лабораториях ссылаются на непроверяемые данные, которые трудно определить, так же как и установить условия, при которых они получаются. Подобная трудность свойственна и так называемым религиозным откровениям. Как мы можем знать, что свидетельства тех, кто ссылается на полученные откровения, были «аутентичны», если они не могут быть подтверждены другими? Должны быть, но крайней мере, показания нескольких надежных очевидцев, особенно в отношении суждений, которые отклоняются от обычных представлений о мире. Я говорю не о слухах, которые заведомо ненадежны, а о непосредственных показаниях более чем одного человека.

Может возникнуть серьезное сомнение даже в отношении показаний нескольких очевидцев. Хотя чувственное восприятие является основой любого эмпирико-эксиериментального критерия очевидности, без которого наука не может действовать, оно может оказаться западней. Во-первых, нетренированный или недисциплинированный наблюдатель может часто получать неправильные «факты». Эту трудность иллюстрируют трое слепых, описавших различные формы одного и того же слона. Многие люди могут видеть преступление и каждый будет давать разные версии того, что случилось; это зависит от выбора позиции. Я лично встречал людей, которые утверждали, что они побывали на борту НЛО в открытом космосе или их посещал дух умершего родственника. Наши восприятия почти всегда зависят от интерпретаций в рамках предполагаемых идей, гипотез или теорий, особенно когда мы только ищем их причины. Здесь существенным компонентом наблюдения является критичность. Чтобы увидеть что-то, мы должны знать, что мы видим. Восприятия вне интерпретирующих понятий могут быть не поняты. Нам нужно творчески использовать выводы и логику для интерпретации данных, не того вывода, который искажает факты ради их приспособления к нредпола-

70

гаемой теории, а вывода, обусловленного реальным положением дел. Необходимо, чтобы наблюдатель был тренирован и мог контролировать достоверность наблюдения и затем дать ему интерсубъективное подтверждение. Нам нужно спрашивать не только о том, что случилось, но и о том почему и как; на это можно ответить только в процессе активного исследования, ставя вопросы и объясняя возможные ответы.

Часто возникает вопрос: какая очевидность достаточна для принятия истинности суждения? На него не существует простого ответа. Если кто-то предрасположен к некоторой теории, то только несколько показаний могут явиться достаточными для установления ее правдоподобности. В других же случаях для проверки и перепроверки данных может потребоваться один решающий эксперимент, прежде чем мы удостоверимся, что наша гипотеза приемлема.

Вероятностность, фаллибилизм, скептицизм. Здесь мы возвращаемся назад к тому пункту, что никакая теория не может являться окончательно подтвержденной, поскольку мы можем заблуждаться или могут быть открыты новые данные. Теория является хорошей постольку, поскольку она подкреплена доказательствами; однако очень часто их оценка бывает относительной. Все объяснения могут оказаться частично или полностью неудачными, хотя теория при этом может быть открытой для проверки. Здесь конструктивное сомнение вновь становится основным составляющим познания. Гипотезы являются рабочими идеями или экспериментальными формулировками до тех нор, пока они подтверждаются. Многие гипотезы устанавливаются повторным подтверждением. Зная историю науки, мы, тем не менее, должны быть готовы к тому, что они будут нуждаться в пересмотре после появления новых результатов.

Вопрос о степени достоверности теорий особенно близок к юмовской знаменитой интерпретации чудес: мы более склонны принимать суждение, если оно не противоречит нашему собственному опыту или тому, что уже приняли за истинное. Гипотезы могут быть новыми, но не обязательно противоречить имеющимся очевидным суждениям. Если новое предположение грозит опровергнуть всю совокупность данных и гипотез, которые мы принимаем на строгих основаниях, то для ее признания мы

должны найти более строгие основания. Экстраординарное суждение требует, таким образом, экстраочевидности. Для того, чтобы признать чудеса или оккультные объяснения, опровергающие установленные законы и регулярности опыта и природы, нам нужны очень строгие основания очевидности.

Мы можем показать, как аргумент Юма работает в отношении парапсихологии, астрологии и паранауки. Часто суждения, если они истинны, вытесняют ранее установленные принципы науки и повседневной жизни. С.Д. Брод указал на ряд принципов, которые парапсихологи хотят опровергнуть: (1) что будущие события не могут быть причинами предыдущих (обратная причинность); (2) что человеческое сознание не может непосредственно производить изменения в материальном мире. Это возможно только посредством некоторой физической энергии или силы; (3) что личность не может знать содержание сознания другой личности, кроме как на основе опыта и наблюдений речи и поведения; (4) что мы не можем непосредственно знать, что случится на расстоянии от нас в пространстве, недоступном восприятию или вне переноса к нам энергии; и (5) что бестелесные сущности не существуют как личности отдельно от физических тел.¹ Эти общие принципы построены на многочисленных наблюдениях и не должны отвергаться до появления такой высокой стенени очевидности, которая сделает их отрицание более правдоподобным, чем их принятие. Те, кто используют термин паранормальное, верят, что у них есть факты, которые ставят под сомнение именно эти принципы. Так это или нет, но они остаются открытыми для их будущих испытаний. Эти принципы не сакральны и когда-то могут быть изменены, но только в случае необходимых эмпирических свидетельств.

Сейчас мне кажется, что аргументу Юма можно придать более широкое толкование. Нам нужно с сомнением относится ко всяким попыткам априорных рассуждений о том, что, поскольку некоторые гипотезы непонятны в современных концептуальных рамках, то тем самым они являются ложными. Аргумент Юма может быть использован узкомыслящими скептиками в качестве дубины для отрицания всяких новых рево-

¹ C.D. Broad, «The Relevance of Psychical Research to Philisophy», Philisophy 24 (1949): 291-309.

люционных теорий; нужно остерегаться злоупотреблять им. Мы должны быть готовы радикально изменить наши концептуальные рамки, но при условии достаточного числа новых данных, которые не могут быть объяснены другими средствами. Все теории должны быть открыты доказательству. Необходимы строгие и надежные доказательства, если мы намерены опровергнуть хорошо установленные теории. В процессе научного познания это случается очень часто; и мы всегда должны быть готовы к этому.

Логическая строгость

Аналитическая ясность. Проверка адекватности суждения начинается с установления его точности. Прежде чем оценивать высказывание, нам нужно анализировать значение идей и понятий, которые в него входят. Прежде чем мы сможем сказать, что суждения имеют подтверждения, мы должны знать, имеют ли они смысл. Лингвистические и логические процедуры прояснения являются пролегоменами ко всякому эмпирическому познанию. Люди совершают много ошибок. Идеи могут быть установлены неясно; они могут быть смутными, даже непонятными. Иногда абстрактные идеи не имеют никакого референта; они могут быть лишены значения. Сомнительно, чтобы существовал простой критерий ясности. Однако существуют некоторые важные ориентиры.

Во-первых, мы должны всегда стремится определять наши термины, если это возможно, с помощью синонимов или указанием на обозначаемые словами характеристики или свойства, особенно если мы имеем дело с дескриптивными терминами. Некоторые термины лишены ясных коннотаций. (Этические термины, такие как благо или право, трудно определить указанием на наблюдаемые в мире свойства. Хотя эти термины понятны.)

Во-вторых, мы должны стремиться проверять контексты использования терминов, если мы хотим понять, что они означают. Это значит, для того чтобы понять язык, нам нужно близко знать изучаемый предмет и то, как термины и понятия взаимодействуют в разных дискурсивных ситуациях.

В-третьих, для этого мы должны знать как термины используются и какую роль или функцию они выполняют. Таким

образом, чтобы понять, что может означать термин, мы должны пользоваться им так, чтобы было видно, какую работу он выполняет в контексте.

В некоторых науках точность играет существенную роль, особенно если мы создаем проверяемые гипотезы и теории. В поэзии и религии термины могут иметь только метафорическое или символическое значение и служить скорее для возбуждения чувств и настроений, пробуждения страсти и решимости, а не познавательной мысли и понимающего воображения. Важно, чтобы мы не путали значения терминов при их различном использовании. Они могут передавать информацию, особенно в предложениях, имеющих форму утвердительных или отрицательных высказываний; но они могут быть императивными (служить для передачи команд), вопросительными или демонстративными (церемониальными) по своей функции. Современная аналитическая философия внесла значительный вклад в наше понимание языка. Однако мы говорим здесь о значении языка, а не об истинности суждений или убеждений. Мы не можем сказать, что высказывание является истинным, если оно непонятно или бессмысленно. Однако даже если мы его проясним, мы все же оставим вопрос о его истинности открытым.

Мы говорим о прояснении не только частей речи, слов, терминов и понятий, но также предложений или высказываний. По своей форме и функции они могут быть классифицированы как дескриптивные, аналитические, экспрессивные, предписывающие, императивные, демонстративные, вопросительные и т. д. В процессе познания мы имеем дело с (1) дескриптивными, теоретическими или объяснительными высказываниями и с тем, как может быть установлена их истинность, и (2) предписывающими высказываниями и с тем, могут ли работать или нет они сами, как и следствия из них.

Внутренняя обоснованность. Идеи, гипотезы, убеждения или высказывания никогда не употребляются изолированно. Иначе они окажутся фрагментарными. Нам нужно видеть, как они соотносятся с другими утверждениями или предложениями в рамках целого. Наши утверждения связаны логическим выводом и могут иметь внутреннюю симметрию. Соответствен-

74

но необходимым (но не достаточным) условием истинности или адекватности гипотезы является ее совместимость с другими суждениями. Здесь применяются правила дедуктивной логики. Некоторые философы думают, что внутренняя совместимость достаточна сама по себе. Наши предпосылки и теории всегда нуждаются в некотором эмпирическом содержании, если они рассматриваются как истинные.

Исчерпывающая связность. Хотя мы можем оценивать специфические силлогизмы и аргументы, гипотезы и теории в одной отдельной науке по критериям, внутренним этому исследованию или дисциплине, всегда существует тенденция выйти за имеющиеся дисциплинарные рамки к более широким обобщениям. Мы стремимся соотнести отдельные науки друг с другом и свести их к более широким принципам.

Некоторые философы полагают, что если им удастся создать всеохватывающую и достаточную теорию, то в конце концов они смогут объединить все возможные суждения и тем самым исчерпать истину о вселенной как целом. Это мнение известно как доктрина внутренних отношений. Опасность заключается в том, что хотя можно установить обоснованное множество философских, теологических или идеологических предположений и соединить их в более широкую систему, под вопросом окажется истинность именно самих всеобъемлющих рамок. Томизм и марксизм иллюстрируют такие исчерпывающие системы. Значительные усилия были затрачены на то, чтобы задним числом оценить разногласия и противоречия таких систем. К сожалению, стремление к тотальной системе может исказить способность суждения и восприятия. Можно так увлечься всеохватным взглядом на мир и тотальными ответами на глубинные вопросы, что фактуальные разногласия будут отрицаться, не замечаться или оправдываться. Хотя аргументы, используемые для разработки и защиты системы верований, могут быть формально обоснованными, они могут оказаться ложными относительно материального мира. Многие теории внутренне последовательны, но поскольку одна или более их предпосылок ложные, сами системы также являются ложными. Нужно всегда задаваться следующим вопросом: являются ли принимаемые предпосылки фактуалыю истинными или иод-

тверждаемыми? Это не может быть проверено просто отсылкой к «интуиции» или познанию, но должно быть доказано. Таким образом, проблема томизма состоит в принятии ирреально существующего Бога, а марксизма — в принятии неиодтвер-ждаемых диалектических законов истории.

Здесь мы выходим за пределы науки к метафизике, теологии и собственно философии. Одно дело думать, искать и высказывать унифицированные суждения внутри одной или нескольких наук (например, принцип эволюции), и совсем другое — создавать унифицированную теорию истории или онтологическую теорию первореальности. Здесь мы находимся в области метафизики. Всеохватывающая философия природы часто основывается на научных обобщениях, формируемых на определенной стадии развития познания и на философских рассуждениях о первых принципах науки, религии и искусства. Такой опыт, тем не менее, часто рискован. Попытки создать исчерпывающую философскую систему, несомненно, имеют определенное достоинство, поскольку они открывают некоторые перспективы и стремятся интегрировать наше знание. Но такие системы не могут проверяться исключительно аналитическим и/или дедуктивным критерием; они нуждаются в эмпирических и практических проверках, если они претендуют на какую-то степень надежности.

Прагматические аспекты

Эмпирическая проверка. Этот критерий относится к эмпиризму и требует подтверждающей очевидности, но делает на один шаг вперед за эти пределы, поскольку знание есть описание не просто чего-то, но и того, чем оно может быть. Верования и суждения, в определенном смысле, являются планами или правилами действия; они предсказывают, что произойдет, если мы предпримем определенные действия.

Сказать, что «сахар растворяется» означает, что если мы положим ложку сахара в стакан воды, он по большей части растворится. Высказывание может быть интерпретировано в операциональных терминах. Большинство ученых используют гипотетическую или условную форму, если сделать что-то определенным образом, то это вызовет определенные следствия. Каждая объясняющая теория содержит внутри себя нредска-

76

зания (прямо или косвенно); иначе она не может быть названной истинной. Этим я не хочу сказать, что каждое предложение теории исчерпывается своим операциональным значением. Этот строгий критерий слишком узок. Но только такая теория может быть соотнесена с реальностью, по крайней мере опосредованно, предложения которой операционально проверяемы.

Экспериментализм не сводится к эмпиризму. Последний основывает проверяемость теорий на пассивно воспринимаемых чувственных данных и наблюдениях; экспериментализм сосредоточивает свое внимание на условиях, при которых гипотезы проверяются. Мы оцениваем их по проверяемым следствиям.

Решение проблем и технологическое применение. Другая проверка, более трудная для обобщения, заключена в том факте, что наши верования и гипотезы влияют на наше поведение, генерируя дальнейшие идеи, которые могут изменять мир, в котором мы живем. Чистое исследование в естественных науках в настоящее время получает поразительное подтверждение путем технологического применения научных принципов и мощного практического использования.

Идеи являются предсказаниями и директивами: они воплощают собой наши цели и задачи и могут быть оценены в зависимости от того, позволяют они или нет достигать интересующих нас результатов. Они имеют оценочный компонент. Суждения и гипотезы проверяются не только как дескриптивно истинные или аналитически прочные, но и по тому, насколько они удовлетворяют или соответствуют практической ситуации. Мы оцениваем идеи отчасти по их эффективности — куда они ведут, какие последствия они вызовут, что привнесут в наше существование. Ньютоновская физика дала нам технологию парового двигателя и водяного котла, а современная физика принесла нам космические полеты и компьютерные технологии. Мы не всегда можем оценить технологическое применение теории, но его последствия некоторым образом соотносятся с ее истинностью. Это сила уверенности в том, что может быть продемонстрировано, как истинное и в некотором смысле обеспечивающее проверку его адекватности.

Идеи помогают смягчать сомнения, преодолевать обстоятельства и разрешать проблемы. Они являются инструмента-

ми и орудиями познания; более того, они являются орудиями открытия и творчества. Мышление инструментально — как для обычного человека, мысли которого позволяют ему овладевать реальностью, так и для ученого, чьи идеи имеют наблюдаемые последствия в мире.

Обоснование научного метода

Суммируя, можно сказать, что научный метод включает три главных компонента: (1) доказательность, (2) логическую обоснованность и (3) практичность. Эти критерии помогают нам определить эффективность наших убеждений в повседневной жизни, где мы используем критический разум. Это касается также другого важного вопроса: оправдания метода. Здесь важны два фундаментальных соображения. Во-первых, применение научного метода соответствует тому, как мы используем критический разум в обычном опыте, и, во-вторых, метод имеет прагматическую пригодность.

Философская и теологическая критика науки вызывает необходимость тотальной защиты науки и научного метода. Однако это трудно сделать там, где наука присутствует имплицитно в обычных способах мышления или в прикладных разработках, уже включенных в практику.

Более того, правила, руководящие нашим обычным повседневным мышлением, не являются культурно релятивными или исключительно привилегией западной цивилизации, как пытаются доказать дзенбуддисты и некоторые другие, утверждая, что понятийный и эмпирический научный метод является исключительной чертой Запада в отличии от «интуитивного» и «мистического» способа познания в азиатских культурах. Как мы можем узнать из анализа антропологических данных, некоторые телеономические способы познания применялись во всех культурах, даже примитивных. Структуралистская теория Клода Леви-Строса обосновывает представление о множестве инвариантных условий, лежащих в основании человеческой ментальности.¹ Даже если примитивный разум подчинен мистической религиозной традиции, это не свидетельствует о его

¹ Claude Levi-Straussh, Structural Anthropology (New York: Basic Books, 1963).

78

неспособности к практическому рациональному рассуждению. Скорее эта рациональная способность дополняет мистическую традицию и всегда представлена как необходимый компонент жизни. Кроме того, отрицание минимального уровня объективного мышления делает невозможной жизнь в каком-либо культурном смысле. Мы не можем отрицать использование здравого смысла и научного метода в определенных сферах жизни как в примитивных, так и в современных культурах. Это значило бы противоречить очевидности. Тем не менее встает вопрос: до каких пределов мы можем распространять этот метод?

Требование обоснования первых принципов, как уже глубоко залегающих и функционирующих в нашей жизненной практике, является незаконным. Это относится прежде всего к обоснованию дедукции и всеобщих правил, извлекаемых во многом из частных оценок, посредством которых мы отрицаем или принимаем дедуктивные выводы из проверки самих всеобщих правил. Аристотель смог формализовать только принципы дедуктивного вывода, которые имплицитно присутствуют как в суждениях обычных людей, так и в софистических навыках аргументации. Правила, как и частные выводы, устанавливаются соглашениями, которые люди заключают между собой. Правило исправляется, если оно приводит к нежелательным последствиям; вывод отрицается, если он нарушает правило, которое мы не хотим изменять. Подобные рассуждения применяются к гипотетико-дедуктивному методу научного вывода. Частные гипотезы принимаются, если они соответствуют правилам научного вывода; в свою очередь эти правила считаются действительными, если они точно систематизируют принятые практики вывода. Таким образом, мы можем перестать мучить себя незаконными требованиями обоснования научного вывода и вместо этого просто их аккуратно использовать. Определение общих правил непосредственно состоит в описании их использования. Эта логическое указание очень важно. Оправдание научной методологии основано но большей части на анализе того, что мы уже выполнили, правил, которые были уже испытаны на практике. Нужно заметить, что это не означает создания метаправил, налагаемых сверху на процесс познания.

Поскольку научный метод является нормативным правилом, его использование на практике не является достаточным, если его надо применить в других областях.

Существует резон в решении этих проблем. Не существует «последних» вопросов, но только предпоследние, и они прилагаются к обоснованию того, что мы уже сделали, процедур, которые мы используем, того, что мы должны делать. Требование обосновать первые принципы выведением их из еще более фундаментальных первых принципов приведет к сведению их к неопределяемым терминам или к монстрообразным предпосылкам или к логическому кругу, т.е. к petitio principi — доказательству принципа способом, который вытекает из него самого. Из этого следует, что не существует «обоснования» первых принципов; можно лишь попытаться сделать их более разумными. Философское обоснование включает рассудочную процедуру, посредством которой мы пытаемся доказать правоту нашу общей позиции. Эта процедура не похожа ни на ту, которая используется в суде для выигрыша дела, ни на дедукцию из первых принципов, но заключается в совместном рассмотрении, использовании и сведении соображений, факторов и аргументов, которые вместе могут сделать защиту убедительной.

Здесь это — основная мысль. Мы никогда не начинаем рассуждение de novo, или с самого начала. Дискуссии об обоснованности принципов основываются на реальных ситуациях и конкретных проблемах. В человеческом опыте не существует ни первых начал, ни последних окончаний. Скорее мы можем говорить о разных уровнях, на которых поднимаются вопросы и даются соответствующие ответы. Например, защита первых принципов научного гуманизма, которая ведется на уровне использования сугубо теоретического научного знания, отличается от практического обоснования множества выбираемых нами процедур в садоводстве, сапожном деле или механике. Сходные процедуры применяются в рассуждениях о моральных правилах или при обосновании других нормативных принципов; они всегда соотносятся с жизненной ситуацией или контекстом. Даже в тех областях, где мы не знаем, как использовать научные методы и процедуры, мы можем обосновать наши предпочтения ссылками на опыт каждодневной жизни.

80

Центральные доводы подкрепляются эмпирическими результатами: не словами, а делами или плодами дел. То, как принцип работает на практике, является основой для его использования, отбрасывания или изменения. Хотя первые принципы научного натурализма не являются необходимо истинными, они удовлетворяют обычного человека, когда он проверяет результаты их использования; большинство людей оценивают идеи и идеалы по их прагматическим результатам, безотносительно к их философской убедительности. Оценки научного способа познания с точки зрения его практических результатов могут быть следующими: (1) он способствует развитию нового знания, поскольку его контролируемое использование ведет к устойчивому прогрессу; (2) его использование позволяет нам делать уже имеющееся знание более ясным и понятным; и (3) независимо от того, какие у нас желания, цели или ценности, он позволяет нам осуществить их максимально адекватно, являясь наиболее эффективным инструментом, которым мы осваиваем мир.

Когда научный натурализм пытается обосновать свою позицию, он всегда сталкивается с трудностью, на которую Платон указал софисту Протагору: почему мы должны принимать то же, что и обычный человек, кладущий в основу оценки стандарты результативности и эффективности? Научный натуралист начинает с обычного человека и возвращается к нему и здравому смыслу, подтверждающему его позицию; он не останавливается здесь, но рассматривает свои принципы как нормативные пропозиции. Проблема не просто в том, чтобы обосновать существующие индуктивные процедуры, но обосновать их расширение — например, на область религии и морали, где они сейчас не используются, — и сделать их моделью для всякого знания и исследования. Мы спрашиваем, как мы должны оценивать наши пропозиции? Они подразумевают ценностные суждения. Не предполагает ли тем самым научный натурализм более основательные ценностные суждения, чем те, которые поддаются практической проверке?

Здесь приемлем только тот ответ, который давали Милль, Дьюи, Хук и многие другие мыслители: не существует окончательных стандартов оценки для обоснования эпистемологичес-

ких принципов. Единственным аргументом при рассмотрении оценки суждений является сравнительный аргумент — праг-матистский выбор основывается на сбалансированной оценке конфликтующих суждений.

Все позиции сталкиваются с затруднением своего «окончательного» обоснования. В этом обвиняют научного гуманиста, хотя он его частично разрешает. Конкретно, это обвинение научного гуманиста в «загадочности индуктивного метода». Оно несправедливо, поскольку существует также «загадочность интуиции», или «загадочность субъективизма», или «загадочность» всякого другого метода. Интуитивист, мистик или субъективист может обосновать свою позицию, только на основе ее самой, допуская, таким o6paзом, petitio principi. Teм самым они продолжают нести на себе бремя доказательства. Более того, поскольку интуитивист, мистик или субъективист пытаются обосновать свой метод с помощью рациональных аргументов, они уже занимают позицию научного натуралиста. Даже стремление к обоснованию предполагает объективность как идеал. Что означает слово обоснование? В некотором смысле оно равнозначно тем методам и средствам, которые используются в объективном методе познания и в повседневной жизни, когда мы стремимся найти основания верований. Сказать, что обоснование является открытым вопросом, значит открыть путь объективной проверке всего знания, что является ключевым методологическим критерием методологического натурализма. Только нонобъективист отрицает возможность проверки своего метода.

Мы можем спросить: какие правила в долгосрочной перспективе приводят к лучшим или более эффективным результатам? Я отрицаю, что научный гуманист просто придает условное значение знанию или что его метод произволен. Если все точки зрения включают вопрос об основаниях, на которых они покоятся, мы можем спросить: какая из них менее всего является самопротиворечивой? Какая лучше соответствует фактам, обычному пониманию или лучше позволяет удовлетворять наши желания? Например, научные гуманисты открыто призывают не принимать на веру показания мистиков, интуитивистов, парапсихологов или людей, находящихся иод воздействием ЛСД и других психоделиков. Они исследуют эти но-

82

казаиия и заявления со всей тщательностью и предусмотрительностью. Мы призываем к тому, чтобы субъективисты и трансценденталисты ответственно относились к высказываемым ими самими суждениям. Мы должны оставить открытым вопрос об априорных основаниях умозаключений и не отказываться от познания, как это делают радикальные скептики, считающие, что эти основания не могут быть познаны объективными методами. Напротив, все другие методы должны в определенной мере использовать объективные методы в добавление к своим собственным. Другими словами, люди неизбежно должны пользоваться некоторыми объективными методами хотя бы до определенной степени, поскольку они живут и действуют в мире.

Мы не должны поддерживать слепую веру в научную методологию или веру, что распространение ее строгих методов на другие области познания неизбежно приведет к успеху. Мы не должны быть столь наивны, чтобы думать, что все человеческие проблемы могут быть решены и все трудности преодолены. Однако, если мы рассмотрим главные аргументы, которые в прошлом использовались против научного изучения природы и человеческого поведения, то мы можем подвергнуть их сомнению.

Первый принцип научного гуманизма — использование научной методологии — является наиболее надежным подходом для объяснения всех природных процессов и человеческого поведения. Наука до сих пор не отказывается от идеи бремени обоснования самой себя как специальной области познания, хотя более широкое применение этого принципа кажется некоторым сомнительным. К тому же, не очевидно, что оно всякий раз окажется успешным. Однако в свете плодотворных результатов, достигнутых в естественных и поведенческих науках, у нас достаточно причин верить, что научное познание будет расширяться. Мы только должны относиться к этому ожиданию с определенной долей скептицизма, особенно если оно выступает в форме самоуверенного сциентизма.

IV. КРИТИЧЕСКИЙ РАЗУМ

Рационализм