Пиши Дома Нужные Работы

Обратная связь

ТОЛСТОЙ В ОЦЕНКЕ РУССКОЙ КРИТИКИ

Лев Николаевич Толстой родился в 1828 году, когда Пушкин в полном расцвете своего гения создавал один шедевр за другим, когда только что созревали дарования Лермонтова и Гоголя. Жизнь Пушкина и Лермонтова трагически оборвалась, когда Толстой был еще отроком. В год смерти Гоголя в печати появилось первое произведение Толстого «Детство». На авансцену литературной жизни выдвинулись писатели, которые были немногим старше Толстого, — это прямые наследники Гоголя, крупнейшие писатели-реалисты: Тургенев, Некрасов, Герцен, Григорович, Писемский, Гончаров, Островский. Спустя некоторое время литература обогатилась именами его ровесников: Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, но и их не стало, а Толстой продолжал жить и работать. Уже будучи знаменитым, он встретил молодое поколение писателей: Гаршина, Г. Успенского, Короленко, Чехова; многие из них умерли еще при жизни Толстого. При нем же появилась поросль реалистов двадцатого века: Куприн, Вересаев. С Толстым встречался М. Горький, основоположник литературы социалистического реализма. Он оплакивал смерть великого писателя в 1910 году. Так Толстой выступает живым связующим звеном между русской классической литературой и новой литературой.

Целых шестьдесят лет в русскую жизнь всматривались пытливые глаза великого художника, а его мысль билась над решением насущных вопросов современности.

Толстой оставил огромное литературное наследие: три крупных романа, десятки повестей, сотни рассказов, несколько драм, трактат об искусстве, множество публицистических и литературно-критических статей, тысячи писем, целые тома дневников. И на всем этом трудно обозримом наследии лежит печать неутомимых идейных исканий великого писателя.



Естественно, что многогранная жизнь Толстого, его исключительное по своему богатству творчество являлись на протяжении этих многих лет предметом самых разнообразных и разноречивых критических оценок. О Толстом писали газеты и журналы всех политических направлений, его имя в иные годы не сходило со страниц периодической печати. В общей сложности о нем написаны тысячи критических статей и рецензий, но преобладающее большинство их справедливо уже забыто и стало достоянием библиографов, значительно меньшая часть представляет еще известный исторический интерес, и совсем немногие сохранили все свое живое значение до наших дней. К сожалению, лишь ранние произведения Толстого нашли оценку в революционно-демократической критике, выдающиеся представители этой критики Чернышевский и Добролюбов уже не смогли сказать своего слова о шедеврах великого писателя — его романах. Поэтому «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение» не получили в современной им критике настоящего раскрытия и освещения. По своему идейно-теоретическому уровню эта критика оказалась неизмеримо ниже величайших созданий Толстого.

Только много лет спустя, уже на закате своей творческой деятельности, Толстой получил глубочайшее научное истолкование в гениальных статьях Ленина. Ленин дал исчерпывающий ответ на все вопросы, связанные с правильным осмыслением мировоззрения и литературного наследия Толстого. И все сказанное до него даже в лучших критических статьях о Толстом являлось лишь известным приближением к подлинному пониманию литературного наследия великого писателя во всей его сложной идейной противоречивости. Этим и определяется наше отношение к домарксистской критической литературе о Толстом.

Настоящая статья не преследует задачи исчерпывающего обзора всей критической литературы о Толстом, она написана с целью ориентировать читателя в основной литературе, посвященной крупнейшим произведениям великого писателя и важнейшим этапам его идейного развития.

***

Толстой выступил в литературе в самом начале пятидесятых годов прошлого столетия. В течение 1852—1855 годов на страницах «Современника» появляются его повести; «Детство», «Отрочество», и рассказы: «Набег», «Рубка леса», «Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае». Первый из рассказов, подписанный полным именем писателя — «Севастополь в августе 1855 года», — был напечатан в январской книжке «Современника» за 1856 год.

Уже первые произведения Толстого возбудили страстный интерес у современников. Критики в один голос заговорили о выдающихся художественных достоинствах его первых повестей: «Детство» и «Отрочество», отмечали новизну и цельность поэтического восприятия действительности, ставили молодого писателя в один ряд с прославленными представителями современной ему литературы — Тургеневым и Гончаровым. «Севастопольские рассказы», созданные на материале эпической обороны Севастополя, упрочили его славу глубоко оригинального писателя. Прочитав рассказ «Севастополь в декабре месяце», Тургенев сказал И. И. Панаеву, что статья Толстого о Севастополе «чудо», что он «прослезился, читая ее». И. И. Панаев писал Толстому, что его военные рассказы «с жадностью» читает «вся Россия» и что все «с страшным нетерпением» ждут буквы Л. Н. Т. (этими буквами Толстой подписывал свои первые произведения. — С. Б.). Н. Добролюбов записывал в своем дневнике: «Л. Н. Т., обративший общее внимание своим «Детством и Отрочеством», есть гр. Толстой, теперь он находится в Севастополе»1.

А. И. Герцен писал: «Есть новый очень талантливый автор — граф Толстой...»2 Герцена поразила своей «пластической искренностью»3 повесть «Детство»; последующие произведения писателя были встречены им также с восторгом. «...Читали ли вы Толстого повести и рассказы? — писал он в одном из писем. — Достаньте непременно, — удивительно хороши...»4

В критике отмечалось, что Толстой своими рассказами открыл читателям совершенно новый, неизвестный им доселе мир, что его произведения, отличаясь глубокой и неподдельной поэзией, являются «истинным и счастливым нововведением в описании военных сцен».

Таким образом, не «воинствующим архаистом», как доказывалось в специальной «научной» литературе, а художником-новатором вошел Толстой в русскую литературу.

Именно поэтому молодой писатель и его произведения уже в середине пятидесятых годов стали объектом борьбы между революционно-демократической и либерально-дворянской критикой.

В ходе начавшейся подготовки «крестьянской» реформы в среде писателей, объединившихся вокруг самого передового органа эпохи — «Современника», происходит резкое политическое размежевание. Углубление классовой борьбы в стране проявляется в литературе в форме обостряющейся общественно-политической и литературно-критической борьбы революционных демократов с либералами. Группа либералов во главе с А. В. Дружининым, В. П. Боткиным, П. В. Анненковым теряет в литературе свое былое влияние. Руководство «Современником» переходит в руки выдающихся представителей революционной демократии — Чернышевского и Добролюбова.

Важнейшими документами борьбы революционных демократов с идеалистической эстетикой и критикой либерального лагеря были появившиеся в печати магистерская диссертация Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» (1855) и цикл его же статей «Очерки гоголевского периода русской литературы»1. В этих произведениях Чернышевский выступил с развернутым изложением материалистической эстетики, подвергнув сокрушительной критике немецкую идеалистическую философию, которая являлась основой всех умозрительных построений теоретиков «чистого искусства». Критик убедительно доказывал, что «исключительно идеей прекрасного» не создано ни одного значительного произведения. Пафос его «Очерков» заключался в раскрытии революционно-демократического и социалистического содержания критического наследства Белинского.

А. В. Дружинин в статье «Критика гоголевского периода русской литературы и наше к ней отношение»2 выступил с полемическим ответом на «Очерки» Чернышевского. Он пытался оспаривать основные положения революционно-демократической критики, резко осуждавшей реакционные заблуждения Гоголя. По его мнению, Гоголь «художник чистый» и только Белинский сделал из него «какого-то страдальца за наши пороки», сатирика и обличителя.

«Все критические системы» и «воззрения» прошлого и настоящего

Дружинин «подводит» под две «вечно одна другой противодействующие теории», из которых одну он называет «артистической», «имеющей лозунгом чистое искусство для искусства», другую — «дидактической», «стремящейся действовать на нравы, быт и понятия человека через прямое его поучение». Все симпатии критика, разумеется, на стороне «артистической» теории, ибо только она опирается на неопровержимые «умозрения» и проповедует «бесцельность» искусства. Только чистые поэты могут рассчитывать на «вечную память потомства», «дидактики» же неизбежно «погружаются в пучину полного забвения»1.

Реакционность подобных утверждений очевидна. Статья Дружинина даже среди лиц, сочувствовавших ему, получила отрицательную оценку. «...От нее веет холодом и тусклым беспристрастием, — писал Тургенев Колбасину, — этими искусно спеченными пирогами с «нетом» — никого не накормишь»2.

В статье «Очерки из крестьянского быта» А. Ф. Писемского» Дружинин с позиций «артистической» теории производил «радикальную» переоценку современных ему писателей. За отсутствием последователей «артистической» теории в русской литературе критик перекрашивал в чистых художников всех крупных писателей современности. Островский, Писемский, Гончаров и Толстой вполне достойны, по его мнению, «зваться новейшими представителями чистого и независимого творчества»3.

Касаясь подобных ухищрений Дружинина, С. Венгеров совершенно справедливо писал впоследствии: «Из русских писателей он (т. е. Дружинин. — С. Б.) всех ему симпатичных всевозможными софизмами зачислял в ряды представителей чистого искусства, оказываясь при этом мало проницательным диагностиком и еще менее удачным пророком»4.

В противовес демократической критике, звавшей к борьбе с самодержавно-крепостническим строем, к осуществлению высоких освободительных идеалов, Дружинин ратовал за литературу открыто реакционную, пытался насаждать идеи примирения с действительностью. Художники слова, по его мнению, должны отражать в своих произведениях «светлый взгляд на вещи», «беззлобное отношение к

действительности», «любящий, симпатический взгляд на людей и на дела людские»1

Эта борьба двух лагерей не могла не коснуться Толстого и его творчества. Теоретики и защитники «чистого искусства», все эти дудышкины, анненковы, дружинины, пытались так «истолковать» произведения Толстого, чтобы убедить молодого и еще недостаточно искушенного в эстетических учениях писателя в закономерности и жизненной необходимости его прихода под знамена «чистого искусства».

Присяжный критик «Отечественных записок» С. Дудышкин в своих статьях о «Детстве», «Отрочестве» и военных рассказах заявлял, что новый писатель является «по преимуществу художником в душе». Ему вторил П. Анненков в статье «О мысли в произведениях изящной словесности»2. Оценивая произведения Тургенева и Толстого с «эстетической» точки зрения, он касался лишь формально понятых особенностей поэтического таланта того и другого. Наиболее откровенно намерения этой школки «чистого искусства» высказаны А. В. Дружининым в статье, посвященной анализу повестей Толстого «Метель» и «Два гусара»3.

Дружинин создает лживую либеральную легенду о полной отрешенности нового писателя от политических задач современности. Он пытается представить Толстого художником, будто бы глубоко чуждым «преднамеренной дидактике» и «наставительным умозрениям». Толстой в его освещении является одним из «бессознательных представителей теории свободного творчества», одним из любителей «искусства чистого», иначе он не мог бы создать такие произведения, как «Метель» и «Два гусара». Последняя из названных повестей свидетельствует якобы о том, что писатель относится к своим героям без гнева и сострадания, с «артистическим бесстрастием», не стремясь играть роль обличителя пороков современного ему общества.

Как видим, Дружинин и его сторонники пытались внушить Толстому веру в самоценность «чистого искусства», направить его дарование в сторону от общественно-политических задач современности, лишить его творчество значительного социального содержания и фактически поставить на службу литературным гурманам.

Чернышевский и Некрасов понимали всю губительность такого пути для Толстого и с тревогой следили за его продолжавшимся

сближением с Дружининым, Боткиным, Анненковым. Чернышевский не без основания опасался, как бы «литературные гастрономы» не погубили большой художественный талант Толстого. Он стремился всеми возможными средствами воздействовать на писателя, «получить над ним некоторую власть — а это было бы хорошо и для него и для «Современника»1, убедить Толстого в необходимости дальнейшего развития его творчества в русле критического реализма.

Некрасов в свою очередь, горячо приветствуя появление Толстого в литературе, одним из первых дал наиболее глубокую оценку его таланта. В повести «Детство» он отмечал в качестве неотъемлемых достоинств «простоту и действительность содержания»2. «Отрочество» окончательно убедило его в самобытности дарования молодого писателя. Он сообщает Толстому об огромном успехе рассказа «Севастополь в декабре месяце» и пишет восторженное письмо Тургеневу о рассказе «Рубка леса»: «Знаешь ли, что это такое? Это очерки разнообразных солдатских типов (и отчасти офицерских), то есть вещь доныне небывалая в русской литературе»3. 2 сентября 1855 года в письме к Толстому Некрасов делает уже более глубокие выводы о природе его дарования. Отмечая стремление Толстого к «глубокой и трезвой правде» в искусстве, он выражает полное одобрение реалистическому направлению его таланта. «Это именно то, что нужно теперь русскому обществу: правда, — правда, которой со смертью Гоголя так мало осталось в русской литературе. Вы правы, дорожа всего более этою стороною в вашем даровании. Эта правда в том виде, в каком вносите вы ее в нашу литературу, есть нечто у нас совершенно новое»4. Письмо заканчивалось советом писать очерки, подобные «Рубке леса»: «О солдате ведь наша литература доныне ничего не сказала, кроме пошлости. Вы только начинаете, и в какой бы форме ни высказали вы все, что знаете об этом предмете, — все это будет в высшей степени интересно и полезно»5.

Живо откликаясь и в дальнейшем на каждый новый творческий успех Толстого, Некрасов убеждал писателя остаться верным реалистическим

традициям русской литературы, отдать свой талант на службу демократическим идеалам. «Я люблю... в вас, — писал он Толстому, — великую надежду русской литературы, для которой вы уже многое сделали и для которой еще более сделаете, когда поймете, что в вашем отечестве роль писателя — есть прежде всего роль учителя и по возможности заступника за безгласных и приниженных»1.

В критических обзорах Некрасова, публиковавшихся в «Современнике», содержится тонкая и проникновенная характеристика ряда ранних произведений Толстого. В статье «Заметки о журналах за сентябрь 1855 года»2 он отмечал глубоко новаторскую сущность рассказа Толстого «Рубка леса». Поэт писал: «Со времени фразистых повестей Марлинского, в которых и офицеры и солдаты являлись в несвойственной им мантии средневековых воинов, — мы не имели ничего о русском солдате. И вот является писатель, который вводит нас в этот совершенно новый для нас мир». Критик высоко оценивал художественное мастерство рассказа, его глубокую правдивость в изображении солдатских характеров. «Еще несколько таких очерков, и военный быт перестанет быть темною загадкою».

В следующей статье «Заметки о журналах за декабрь 1855 и январь 1856 гг.», явившейся фактически обзором русской литературы за 1855 год, Некрасов писал о Толстом как о новом, блестящем даровании, «на котором останавливаются теперь лучшие надежды русской литературы». Касаясь всех произведений писателя, опубликованных в «Современнике», он уделил особое внимание рассказу «Севастополь в августе 1855 года», отозвавшись о нем как о «первоклассном» произведении.

Некрасов верно угадал многие особенности таланта Толстого. Однако более целостная характеристика оригинального дарования художника содержится в высказываниях Чернышевского. Уже в первой статье, посвященной «Детству», «Отрочеству» и «Военным рассказам», великий критик дал тонкое истолкование глубокого своеобразия таланта Толстого, поставив его в связь с развитием русской литературы и определив степень его новаторства. Он мастерски охарактеризовал напряженный психологизм Толстого, справедливо полагая, что психологический анализ дает подлинную силу таланту писателя. Многие художники до него ограничивались лишь изображением

начала и конца психического процесса, не показывая самого процесса рождения мысли или чувства. Их психологический анализ поэтому носил «результативный» характер. Толстой превосходит этих художников самой природой своего дарования, позволяющего ему проникать в те сферы человеческой жизни, к которым не прикасались его предшественники.

Чернышевский правильно отмечал, что писатель, способный подвергать такому беспощадному анализу поступки, мысли, переживания других людей, должен был пройти огромную школу самонаблюдения и самоанализа. «Кто не изучил человека в самом себе, никогда не достигнет глубокого знания людей». Для душевной жизни Толстого еще до того, как он стал писателем, действительно был характерен самоанализ, который с годами становился все более тонким и совершенным.

В отличие от других писателей, по определению Чернышевского, Толстого более всего интересует «сам психический процесс, его формы, его законы, — диалектика души, чтобы выразиться определительным термином». «Другая сила» таланта писателя, придающая ему необычайную свежесть, — это «чистота нравственного чувства». Высокие нравственные идеи, морально-этический пафос присущи всем замечательным произведениям русской литературы и в наибольшей мере произведениям Толстого. Чернышевский предвидит, что его талант в дальнейшем своем развитии обнаружит новые грани, но «эти две черты — глубокое знание тайных движений психической жизни и непосредственная чистота нравственного чувства» — останутся в нем навсегда.

По своим эстетическим идеям статья Чернышевского была глубоко полемична. Защитники «чистого искусства», преследуя цель совращения Толстого, объявили его «чистым художником». Они же первые начали писать об особенностях его таланта, о художественном своеобразии его произведений. Чернышевский давал им бой на ими же избранном плацдарме, то есть он также говорил преимущественно о природе таланта Толстого, но говорил так, что все сказанное до него либералами оказывалось незначительным и второстепенным. Обличая всю несостоятельность претензий сторонников «чистого искусства», всю узость их эстетических норм, нарушающих условия подлинной художественности, он завершил свой полемический пассаж уничтожающим саркастическим замечанием: «И люди, предъявляющие столь узкие требования, говорят о свободе творчества!»

Критическое выступление Чернышевского стало вехой в изучении творчества Толстого. Критик глубоко верил в могучую силу его таланта, он видел в новом писателе «прекрасную надежду» русской литературы, а во всем, что создано им, — лишь «залоги» того, что он совершит впоследствии. Каждое новое произведение Толстого открывало новые стороны в его даровании. Вместе с расширением круга жизни, попадавшего в сферу творческого внимания писателя, «постепенно развивается и самое воззрение его на жизнь».

«Утро помещика» подтверждало эту мысль критика. Толстой ставил в новом произведении политически острую для пятидесятых годов проблему «мужика» и убедительно показывал неудачи героя повести, искавшего путей сближения с крестьянами. Основной причиной краха всех «гуманных» затей Нехлюдова, преследовавших задачу улучшения жизни крестьян, было существование крепостного права. Тургенев справедливо писал об этом: «...Пока будет существовать крепостное состояние, нет возможности сближения и понимания обеих сторон, несмотря на самую бескорыстную и честную готовность сближения». В повести «Утро помещика» писатель, осуждая крепостное право, раскрывал его губительное влияние на крестьянство.

Чернышевский высоко оценил это произведение Толстого, отмечая в нем верность действительности, глубокое знание жизни и тонкую наблюдательность художника, умеющего не только живописно воспроизводить быт крестьян, но и передавать «их взгляд на вещи».

Таким образом, хотя Чернышевский и был лишен возможности высказаться о крупнейших созданиях Толстого — «Войне и мире» и «Анне Карениной» и судил о писателе на основе его ранних произведений, тем не менее им вписаны драгоценные страницы в многотомную летопись критической литературы о Толстом.

Статьи Чернышевского, по всей вероятности, нравились Толстому, и, может быть, это явилось одной из причин возникновения кратковременной симпатии писателя к критику. Однако в идейном отношении они и после этого остались глубоко чуждыми друг другу.

Разрыв с демократическим направлением в литературе и увлечение — пусть и кратковременное — идеями «искусства для искусства», хотя писатель никогда полностью не разделял интересов защитников «чистого» искусства, отрицательно сказались на творчестве Толстого. Произведения, написанные им в 1857—1859 годах, отличаются значительным обеднением тематики. Этим, главным образом, и объяснялся полный неуспех его «милых» повестей и рассказов.

Реакционные идеи «чистого искусства» не могли оплодотворить творческую мысль Толстого, как, впрочем, и всякого истинного художника.

Такие произведения писателя, как «Юность», «Альберт», «Семейное счастье», остались почти не замеченными критикой. В течение трех лет (1858—1860) о Толстом не появлялось специальных критических статей. Только в малоизвестном журнале «Рассвет» была опубликована рецензия молодого Писарева о рассказе «Три смерти», написанная под несомненным влиянием статей Чернышевского.

Писатель тяжело переживал свои творческие неудачи. Он мучительно освобождался от груза обветшалых эстетических теорий и вырабатывал новые понятия о литературе и ее значении в жизни.

В начале шестидесятых годов Толстой обратился к педагогической деятельности. После «крестьянской» реформы он занял должность мирового посредника и одновременно в течение всего 1862 года издавал педагогический журнал «Ясная Поляна», на страницах которого отразились, в частности, и его эстетические искания.

Вся эта деятельность способствовала сближению Толстого с народом. В идейном развитии писателя, в его движении к глубокому пониманию интересов русского патриархального крестьянства эти годы сыграли огромную роль. Они положили начало его духовной драме. Относясь глубоко отрицательно к революционным методам преобразования действительности, Толстой во всех своих построениях исходил из того, что считал патриархального мужика воплощением высшего нравственного идеала, наиболее цельным и органическим человеком, живущим в полном соответствии с законами природы. Интеллигенция, по мысли писателя, не может учить этого мужика, а должна сама учиться у него, она обязана постичь основы его «нравственной жизни» и затем стать на путь опрощения.

Эти взгляды писателя отразились в его педагогических статьях. По мысли Толстого, всю систему образования и воспитания следует строить на основе потребностей народа, не навязывать народу определенных знаний в принудительном порядке, а следовать за его духовными запросами. Такова одна из основных педагогических идей Толстого. Писатель убежден, что образованные люди, интеллигенты не знают, чему учить и как учить народ. Эта мысль пронизывает многие его высказывания. Особенно нашумела статья Толстого «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?» Писатель признает за крестьянскими ребятами преимущество непосредственности восприятия жизни и произведений искусства. Несомненно, что педагогические взгляды Толстого в известной

мере проникнуты демократическими идеями, многие его высказывания были резко направлены против цивилизации господ, но вместе с тем в них содержались и элементы реакционной идеологии.

Противоречивость педагогических идей писателя была ярко раскрыта Чернышевским в рецензии на журнал «Ясная Поляна». Стремление Толстого осуществить в своей школе полную свободу образования, отказаться от всякого принуждения вызывает сочувствие и одобрение критика. Однако он резко осуждает утверждения писателя о якобы постоянном противодействии народа образованию.

Чернышевский отмечает непоследовательность писателя. С одной стороны, Толстой настаивает на осуществлении полной свободы образования, с другой стороны, он тут же нарушает этот основной принцип своей педагогики, делая исключение для религиозного образования, которое, по его мнению, «неоспоримо должно быть прививаемо народу, и насилие в этом случае законно». Критик осуждает попытки Толстого оправдать необходимость и «законность» распространения религии в народе, его объективное содействие закреплению среди крестьян различных суеверий, нашедшее свое выражение в книжках для простонародного чтения, выпущенных как приложения к журналу «Ясная Поляна». В содержании этих книжек, по мнению критика, «отразился недостаток определенных убеждений, недостаток сознания о том, что нужно народу, что полезно и что вредно для него».

Если Толстой исходил из мысли о необходимости сохранения, своеобразной консервации основ нравственной жизни мужика и звал интеллигенцию к сближению с этим мужиком, к опрощению, то Чернышевский, напротив, видел главную задачу интеллигенции в широком просвещении народа, в приобщении его к передовым идеям эпохи. Надо нести в народ подлинный свет науки и решительно бороться с суевериями в его среде, с темнотой и неграмотностью, надо поднимать его сознание до уровня сознания передовой демократической интеллигенции. В этом был выражен существенно иной подход к народу. Поэтому Чернышевский так решительно осудил и не мог не осудить реакционные черты педагогических взглядов Толстого.

Любопытно, что Писарев значительную часть своей статьи «Промахи незрелой мысли» посвящает изложению своих педагогических идей. Так же как и Толстой, решительно отвергая принуждение, он защищает полную свободу в образовании и воспитании ребенка, полагая, что ребенок лучше знает, что ему нужно. Эту аргументацию критик увенчивал ссылкой на педагогический опыт яснополянской школы.

Писарев излагает свою просветительскую концепцию нравственного совершенствования человека, основу которой составляла мысль о необходимости для каждого «реалиста» освоить и передумать «результаты общечеловеческой науки», имеющие непосредственное влияние на развитие житейских понятий и убеждений. Только таким путем можно, по его мнению, образовать из себя «превосходного» человека.

С этих позиций критик и рассматривает характеры Николеньки Иртеньева и его друга Нехлюдова, осуждая их надуманные и неисполнимые «клятвы», их умственные «кривляния» и «мыслебоязнь». Писарев утверждает, что Нехлюдов, несмотря на все свое показное «человеколюбие», хотя и в этом он дальше «московского сердоболия» не идет, лишен всяких живых связей с современностью, с идейным движением эпохи. В эпизоде избиения Нехлюдовым ни в чем неповинного слуги ярко раскрылась дворянская природа героев Толстого. Иртеньев никак не выразил своего протеста против избиения Васьки и не испытал к нему никакого сострадания, вся сила его наблюдательности была сосредоточена на Нехлюдове, и он жалел не жертву, а насильника, потому что Нехлюдову тоже тяжело, он тоже нравственно страдает от совершенного поступка. «Иртеньев начинает соболезновать не о том, кого избили, а о том, кто бил». Эти «дрябленькие человечки» со своими неразвитыми умами совершенно не подготовлены к тому, чтобы «рассуждать о высших вопросах жизни».

От «Юности» Писарев обращается к «Утру помещика», полагая, что Нехлюдов, фигурирующий в этих повестях, является одним и тем же социальным типом. Критик говорит о тщетности попыток Нехлюдова насадить «новую гуманность» в условиях крепостного быта. Прежде чем облегчить участь своих крестьян, он должен был бы «освободить самого себя от крепостной зависимости».

В заключительном разделе статьи критик анализирует рассказ «Люцерн». Он приходит к выводу, что образ Нехлюдова является воплощением «страшно болезненного характера», это натура «изломанная», и таким он стал вследствие праздности и отсутствия правильного воспитания. Только «в строгой школе положительной науки и полезного труда» могут сложиться здоровые и сильные человеческие характеры — таков основополагающий тезис этой статьи, отражающей просветительскую идею критика о возможности осуществления социальных преобразований на путях мирного распространения естественно-научных знаний при помощи общественно-полезного труда «реалистов».

В этой связи Писарев восхваляет «работника, владеющего капиталом», который в его представлении мог бы иметь все преимущества перед капиталистом, он отличался бы инициативой, хорошим знанием дела, мог бы тратить свой капитал на «научные опыты», «на проведение в жизнь своих гуманных тенденций». Подобное рассуждение было основано на глубоко ошибочной мысли о возможности появления культурных капиталистов и просвещенных помещиков, которые могли бы двинуть вперед дело общественного преобразования России. В этих реформистских идеях и заключается слабая сторона статьи Писарева. Критик правильно отмечал бесплодность исканий «незрелой мысли» Иртеньева и Нехлюдова, но он выдвигал ошибочный социально-политический идеал, порожденный иллюзорной верой в возможность того, что «культурный» капитализм принесет с собой улучшение участи народа. Поэтому он и не смог увидеть глубокой противоречивости рассказа Толстого «Люцерн», в котором писатель обличает бесчеловечность буржуазного прогресса и одновременно обращается с апелляциями ко «всемирному духу», реакционный смысл которых впоследствии раскрыл Ленин.

***

Широкое общение с народом в шестидесятые годы подготовило возвращение писателя в литературу. Обогащенный новыми жизненными впечатлениями, он заканчивает повесть «Казаки» и приступает к разработке исторической темы из эпохи Отечественной войны 1812 года.

Как известно, к замыслу «Войны и мира» Толстой пришел не сразу. Первоначально была задумана повесть о декабристе, но в поисках причин декабристского движения он обратился к эпохе Отечественной войны.

На первых порах Толстой мыслил написать роман-хронику дворянской жизни начала века, в которой стремился воссоздать картины «мирной» жизни героев. Отечественная война во всем ее глубочайшем значении еще не занимала творческого внимания писателя.

В этом плане им были написаны первые части романа, получившего название «1805 год», и переданы 29 ноября 1864 года М. Н. Каткову для опубликования в «Русском вестнике». 23 января 1865 года в письме к Фету Толстой рассказал о том волнении, с каким ожидал выхода из печати своего нового произведения, одновременно отмечая,

что для него особенно «дорого» будет мнение Фета и Тургенева об этом романе. «Напишите, что будут говорить в знакомых вам местах, и главное, как на массу. Верно, пройдет незамеченным. Я жду этого и желаю. Только бы не ругали, а то ругательства расстраивают»1.

Роман действительно прошел незамеченным, и отдельные рецензии на «1805 год» начали появляться лишь во второй половине 1866 года.

Тургенев же, на «понимание» которого Толстой рассчитывал, высказался о романе крайне неодобрительно. «Мелкота и какая-то капризная изысканность отдельных штрихов, — писал он П. В. Анненкову, — и потом эти вечные повторения той же внутренней возни: что, мол, я трус или не трус? и т. д. — странный исторический роман»2. Ознакомившись позднее со второй частью «1805 года», Тургенев очень раздраженно писал Боткину 25 марта 1866 года о том, что в романе Толстого одна «патология сражения», в нем не схвачены «черты эпохи», нет «исторических красок»3. Он отказывал героям Толстого во всяком историческом правдоподобии, обвиняя писателя в модернизации исторических событий. По его мнению, Толстой «под именем Кутузова и Багратиона выводит нам каких-то рабски списанных современных генеральчиков»4.

Видимо, эта резкость суждений была вызвана какими-то временными, преходящими обстоятельствами, во всяком случае впоследствии Тургенев по достоинству оценил роман Толстого. Четырнадцать лет спустя он проникновенно писал о «Войне и мире»: «Здесь есть целые главы, в которых никогда не придется ничего изменить; здесь есть исторические лица (как Кутузов, Растопчин и другие), чьи черты установлены навеки; это непреходящее... Это — великое произведение великого писателя, — и это подлинная Россия5. Тургенев при этом даже не указал на слабые стороны образа Кутузова (пассивизм и фатализм).

В дальнейшем Толстой отошел от «1805 года», его творческий замысел непрерывно обогащался, семейно-исторический роман перерастал

в эпическое произведение огромного масштаба. Это вызвало значительную задержку в окончании произведения. Первоначально Толстой намеревался окончить роман в 1867 году и издать его отдельно под названием «Все хорошо, что хорошо кончается». Но в 1867 году только определился новый широкий замысел произведения и появилось его окончательное название — «Война и мир». Работа над романом продолжалась еще почти два года. В декабре 1867 года вышли из печати первые три тома «Войны и мира», четвертый том был напечатан в марте 1868 года, но он не был последним. Как известно, роман в первых двух изданиях делился на шесть томов. Пятый том был напечатан в марте 1869 года и, наконец, шестой — в декабре 1869 года. Таким образом, на создание «Войны и мира» у Толстого, по личному признанию, ушло шесть лет «непрестанного и исключительного труда, при наилучших условиях жизни»1.

«Война и мир» встретила и озлобленные нападки и искренние восторги. Тургенев писал Я. Полонскому: «Роман Толстого — вещь удивительная: но самое слабое в нем — именно то, чему восторгается публика: историческая сторона — и психология... Все бытовое, описательное, военное — это первый сорт: и подобного Толстому мастера у нас не имеется»2. Эта оценка является характерной для первых откликов Тургенева на роман Толстого «Война и мир». Впоследствии он многое пересмотрел. Здесь важно отметить, что Тургенев осуждает «психологию» Толстого, то есть его интенсивный психологизм — в этом сказалась разность литературных манер двух писателей, потому что психологический анализ составлял основу художественного метода Толстого. В одном из писем Тургенев восклицает: «Уж как приелись и надоели эти quasi-тонкие рефлексии и размышления, и наблюдения за собственными чувствами! Другой психологии Толстой словно не знает или с намерением ее игнорирует». Толстой, разумеется, знал и другую психологию, но он не мог писать иначе, чем писал, напротив, вся сила и оригинальность его дарования и заключалась именно в этом редкостном умении изображать «диалектику души» человека. В своем художественном методе Толстой воплощал новый, более высокий этап в развитии искусства.

Хотя восприятие «Войны и мира» Тургеневым и отличалось от восприятия «1805 года», тем не менее для всех многочисленных тургеневских






ТОП 5 статей:
Экономическая сущность инвестиций - Экономическая сущность инвестиций – долгосрочные вложения экономических ресурсов сроком более 1 года для получения прибыли путем...
Тема: Федеральный закон от 26.07.2006 N 135-ФЗ - На основании изучения ФЗ № 135, дайте максимально короткое определение следующих понятий с указанием статей и пунктов закона...
Сущность, функции и виды управления в телекоммуникациях - Цели достигаются с помощью различных принципов, функций и методов социально-экономического менеджмента...
Схема построения базисных индексов - Индекс (лат. INDEX – указатель, показатель) - относительная величина, показывающая, во сколько раз уровень изучаемого явления...
Тема 11. Международное космическое право - Правовой режим космического пространства и небесных тел. Принципы деятельности государств по исследованию...



©2015- 2024 pdnr.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.