Документированная информация о детях, оставшихся без попечения родителей, - это анкета ребенка, оставшегося без попечения родителей. 22 глава

Ольга Андреева, Юлия Вишневецкая, Владимир Емельяненко, Егор Мостовщиков, Дмитрий Соколов-Митрич поделиться:

17 января 2013, №01-02 (280) размер текста: aaa

Елена Альшанская

Елена Альшанская

Президент благотворительного фонда «Волонтеры в ­помощь детям-сиротам», создала эффективную службу по работе с кризисными семьями

История фонда началась в 2004 году, когда Елена Альшанская, тогда студентка философского факультета, попала с ребенком в подмосковную больницу и оказалась рядом с детьми, к которым никто не подходил. Елена стала выяснять у заведующей, кто они, — та назвала их «отказниками». Потом выяснилось, что ­отказных детей среди них не так уж много, большинство просто отобраны у родителей, но слово закрепилось и превратилось в домен Отказники.Ру, который стал основой мощного волонтерского движения. Сначала волонтеры обеспечивали детей памперсами, потом стали заниматься их семейным устройством.

— Я надеюсь, что проект с «отказниками» постепенно сойдет на нет и нам удастся сделать так, чтобы этих ­детей вообще не было в больницах, — говорит ­Альшанская. — Это надо просто вынимать из закона, это никому не нужно. Никто в мире не держит детей в больницах «до оформления статуса». Ребенка может осмотреть дежурный врач на каком-нибудь перева­лочном пункте, и дальше он должен отправиться в ­семью.

За девять лет волонтерское движение превратилось в профессиональную социальную службу, которая работает с проблемой сиротства на всех этапах, «от роддома до дурдома», причем сейчас главную цель Альшанская видит не в том, чтобы помогать сиротам в спецучреждениях, а в том, чтобы предотвратить их попадание туда, долго и кропотливо работая с семьями, которым угрожает лишение родительских прав. За последние пять лет фонд спас от разлучения с детьми около 300 семей.

— Социальная работа — это когда ты вместе с человеком выкарабкиваешься из ситуации, в которую он попал, — говорит Альшанская.

Когда ее спрашивают, какие усыновители лучше, российские или американские, она раздражается: с ее точки зрения, усыновление ребенка вообще не должно рассматриваться отдельно от социальной работы.

— У нас в законодательстве написано, что усыновление является приоритетной формой семейного устройства. Это полный бред, этого нет ни в одной стране мира. ­Усыновление — это форма, при которой кровные родители лишаются своих прав. Как только мы говорим, что это приоритетная форма, система начинает автоматически работать на лишение прав. Когда мы говорим про детские дома, про то, что у нас много детей в спецучреждениях, — все эти проблемы относятся к детям старше семи лет. Тут усыновление не работает и не будет работать. Это взрослые дети, у которых есть устоявшиеся связи с кровной семьей, которые ее помнят, поэтому сделать вид, что это «мой ребенок, родненький, он всегда был тут», невозможно.

— А какая же форма семейного устройства должна быть приоритетной?

— То, что инвалидов и детей старше семи лет берут одни американцы, — это миф. Они так же, как и все, хотят здоровых детей не старше трех лет

— А никакая. Приоритетной может быть только та форма, которая нужна здесь и сейчас этому конкретному ребенку. Пожалуй, единственное, что может быть записано как приоритет, — это оставление в кровной семье. Все остальные формы семейного устройства — фостерные, патронатные, воспитательные семьи, которых, кстати, у нас до сих пор нет в законе, — должны восприниматься как временная мера. Надо понимать, что цель всего этого процесса — возвращение ребенка в кровную семью. Рано или поздно он должен туда вернуться. Если не к родителям, то хотя бы в круг своих родственников, соседей, в свой двор и свою школу. У нас законодательно никак не закреплен такой ресурс, как круг близких друзей семьи, тех людей, которые, может быть, ребенка и воспитывали все эти годы. На практике предварительную опеку без помещения ребенка в больницу и детский дом дают только бабушкам. А если соседка, например, пьющей мамы придет в опеку, у нее не будет никакого приоритета. У нас за последний год было пять таких историй. Одна семья взяла к себе на проживание женщину с младенцем, а эта женщина убежала. Младенца семья была готова взять себе. Но опека отказалась оставить им ребенка, забрала его в больницу, а потом в дом малютки. Мы просто решаем проблемы не в том месте, поэтому они накапливаются.

Сейчас Елена Альшанская работает над «дорожной картой» — программой пошаговой реформы сиротской системы на основе международного опыта и успешных проектов в российских регионах. А такой опыт есть, и найти в России людей, которые готовы у себя дома воспитывать сирот, в том числе инвалидов, не так уж сложно:

— То, что инвалидов и детей старше семи лет берут одни американцы, — это миф. Они так же, как и все, хотят здоровых детей не старше трех лет. Посмотрите, в 2011 году граждане США усыновили 956 детей, из них 89 инвалидов. А российские граждане за тот же период взяли на усыновление и под опеку около 1700 одних инвалидов. Так что у нас вполне есть шанс справиться с проблемой самостоятельно: из 126 тысяч сирот, которые сейчас содержатся в спецучреждениях, процентов тридцать могут быть легко возвращены в родственные семьи, а остальным можно найти приемных родителей. Если этим прямо сейчас начать заниматься, можно решить задачу в течение 3–5 лет.

Антон Жаров

Антон Жаров

Адвокат, автор ряда изменений в Семейном кодексе, ­выступал в качестве эксперта при подготовке правительственных актов в сфере усыновления, принимал участие в подготовке закона «Об опеке и попечительстве»

Как преподаватель Школы подготовки приемных родителей он знает тему не по учебникам. Жаров — посредник между детским лепетом и языком юридических формулировок, то есть между конкретным добром и абстрактным законом.

— Не надо пороть истерику и нагнетать неправдоподобный пафос, — просит Жаров. — Есть факты, с ними и надо работать. Детей, лишенных попечения родителей, в России 678 тысяч. Из них 550 тысяч живут в приемных семьях. Остальные 120 тысяч — в детских домах. Примерно 50 тысяч — тяжелые инвалиды. Таких детей трудно устроить в семьи в любой стране: и в Америке, и в России. То есть, когда мы говорим о сиротах, которые живут в казенных учреждениях исключительно по вине государства, речь идет о 70 тысячах детей. Никакой программы по поиску приемных семей или хотя бы приоритета семьи перед госучреждением в России на практике, увы, нет.

И, по мнению Жарова, это куда важнее, чем все проблемы, связанные с коррупцией при усыновлении. В том числе и американцами.

Он объясняет, что американец тратит на весь процесс усыновления примерно 50 тысяч долларов. В эту сумму входят билеты, услуги переводчика, проживание, гонорар агентства. Примерно десять тысяч из пятидесяти может уходить на взятки. Если в среднем американцы усыновляют 900 детей в год, значит, налево уходят 9 миллионов.

— Наверное, есть люди, которые с этого что-то имеют, но это не нефть, — объясняет Жаров. — В 2010 году московские интернаты для детей-сирот получали 892 тысячи рублей, то есть около 30 тысяч долларов, на одного (!) ребенка. Это коммуналка, еда, игрушки. Попробуйте ­накормить своего ребенка на миллион в год — покроется диатезом или лопнет! Я чего опасаюсь? Сейчас в эту ­систему рухнет еще больше денег. Значит, шансов найти семью у детей станет еще меньше. Ну кто же отдаст курицу, несущую золотые яйца?

Проблема сиротства в России — это проблема ценностей. Дети, инвалиды и заключенные — отличный градусник, определяющий уровень гуманизма в любой стране. Законы — вещь хорошая, но закона, который бы научил любить детей, нет и не будет. Все дело в самом обществе — что оно считает добром, а что злом.

— У нас до конца XIX века, по сути, вообще не было сиротских приютов. Дети на улицах замерзали, и это было в порядке вещей, — рассказывает Жаров. — Старые здания Военной академии имени Петра Великого — чуть ли не первый сиротский дом в Москве. Там были в основном новорожденные. По инструкции кормилицам строго-настрого запрещалось с этими детьми разговаривать, ­чтобы не привыкали к чужой женщине как к маме. Смертность была жуткая: сорок процентов. Но некоторые кормилицы привязывали детей, которые им нравились, к себе на спину и так ходили. И эти-то дети вырастали здоровыми, а остальные умирали. Я видел запись о смерти младенца в 1906 году. Там написано: «Умер от тоски». Очень точная формулировка. Ребенок начинает развиваться, глядя на родителей. А если он лежит и никто к нему не подходит, ему нет смысла жить.

Александр Гезалов

Александр Гезалов

Эксперт Общественной палаты, самый известный воспитанник детского дома, изменил представление благотворителей о сиротах как о зайчиках, которым нужно делать подарки

Свою карьеру общественника Александр начал в возрасте трех месяцев в доме малютки. Он сам отказник, воспитанник детдома, автор бестселлера «Соленое детство» (подробнее см. «Если детдом, то лучше плохой», «РР» № 39 от 5 октября 2010 года). Сегодня Александр Гезалов, консультант крупнейших благотворительных организаций, иронично называет себя медиатором-фасилита­­то­­ром, а когда просят перевести на русский, добавляет — просветитель. Его взгляд на проблему, мягко говоря, нетрадиционный. ­Например, он терпеть не может волонтеров.

— Сегодня внешний мир для детдомовца — это какие-то бесчисленные люди в футболках, он никак не может ­понять, кто это. К нему приходят то одни волонтеры, то другие: эх, раз, еще раз, еще много-много раз. Я давно хочу распространять среди детдомовских детей майку с надписью: «На мне уже многие потоптались — потопчись и ты»...

Система должна быть налажена так, чтобы детдому не было выгодно цепляться за каждого ребенка, чтобы им, наоборот, было выгодно отдавать его в семью

Гезалов уже много лет продвигает выработанную на собственном опыте идеологию благотворительности: главная проблема сироты — это давно не материальное обеспечение. Хотите помочь ребенку — не дарите ему конфеты и айфоны, лучше станьте для него другом, ­наставником, появляйтесь в его жизни регулярно, берите его с собой в город, в семью, учите его жить в большом мире, помогите получить образование и профессию. А само понятие «детский дом» давно пора выкинуть на свалку:

— Оно задает тон всей системе, которая настроена не на то, чтобы устраивать судьбу ребенка, а на то, чтобы детей кормить, одевать и мариновать. Назовите их как угодно — например, центрами временного проживания детей, — главное, чтобы эти учреждения перестали быть могильниками и превратились в многопрофильные центры работы с кризисным детством. Что нужно сделать, чтобы изменить ситуацию в корне? Во-первых, выбить из-под детских домов табуретку подушевого финансирования. Система должна быть налажена так, чтобы детдому не было выгодно цепляться за каждого ребенка, чтобы им, наоборот, было выгодно отдавать его в семью. Второй момент — изменить подход к найму сотрудников. Сейчас сироты имеют дело в основном с людьми, которые сами беспросветные лузеры. Да, это будет связано с дополнительным финансированием, а вы как хотели — решить эту проблему на халяву?

Пантелеимон

Пантелеимон

Епископ Смоленский и Вяземский, духовник православной службы помощи «Милосердие», курирует 90 православных приютов по всей России

Во многих странах мира проблемы сиротства успешно решаются с участием церковных общин. Настоятели храмов и монастырей лучше, чем кто-либо, знают, кто из прихожан мог бы взять на воспитание сироту, какие семьи нуждаются в поддержке, кто будет способен ухаживать за инвалидом. Епископ Пантелеимон курирует все социальные проекты РПЦ, среди которых есть и приюты для сирот. Некоторые из них сформировались вокруг семей священников.

— У нас в Смоленске есть священники, которые усыновили по несколько детей, — рассказывает владыка Пантелеимон. — Отец Николай Стремский в Оренбургской области воспитывает 36 детей, 24 ребенка сейчас находятся на попечении отца Бориса Кицко из Пермского края. Епископ Банченский Лонгин на Украине создал приют, где живут много сирот-инвалидов и дети с ВИЧ. А отец Андрей Воронин из Костромской области с подростками из церковного приюта ходит в походы на Эльбрус, занимается с ними скалолазанием, обучает навыкам походной жизни. Всего в стране действуют 90 церковных детских приютов, в них воспитываются около 1500 детей. Основная задача, которую мы ставим перед приютами, — сделать все возможное, чтобы передать сирот в­ ­семьи. В Москве, в Марфо-Мариинской обители, нами ­открыт центр семейного устройства, где мы готовим мам и пап к усыновлению, а уже после усыновления сопровождаем и помогаем ­новым семьям чем можем. И что вселяет надежду — среди верующих возвратов детей в детдома почти нет.

Что нужно, чтобы брали в семьи детей-инвалидов? ­Во-первых, нужно, чтобы семья, в которой есть инвалид, получала такие же деньги на его воспитание, какие тратит на сироту государство в интернате, — сегодня приемные родители получают гораздо меньше. Во-вторых, сотрудники женских консультаций и медицинских учреждений ни в коем случае не должны предлагать женщине ­отказаться от ребенка, у которого обнаружены нарушения в развитии. Нужно организовать всестороннюю помощь семьям с такими детьми с момента рождения ребенка. В-третьих, нужны центры дневного пребывания для детей-инвалидов. Пока полноценных детских садов для них очень мало. В-четвертых, необходимо поднимать уровень здравоохранения, чтобы у нас можно было получить лечение, не уступающее по качеству медицинской помощи на Западе, и чтобы это лечение было доступно семьям с детьми-инвалидами. Ведь главное, что нужно ребенку-сироте, — не подарки, не красивый телефон или компьютер. Сироты нуждаются не в подачках, а в семье.

Мария Елисеева

Художник

Илья Сегалович

Айтишник

Мария Елисеева, Илья Сегалович

Создали один из самых резонансных реабилитационных центров, где дети «с ограниченными возможностями» своим творчеством доказывают обратное

Сегодня в творческих мастерских «Детей Марии» занимаются более 200 детей из различных интернатов, в том числе дети с церебральным параличом и другими проблемами со здоровьем. Хотя в 1993-м мало кто верил, что из идеи не просто дать больным сиротам полноценное образование, а научить высокой личной мотивации, что-то получится.

— Не было никакой идеи, — уточняет Мария Елисеева, — просто случай перерос в работу с группой детей-сирот из московского вспомогательного интерната № 103. Дело так затянуло, что мы стали забирать детей в свои семьи на выходные и каникулы, начали заниматься с ребятами живописью, музыкой, клоунадой. Наверное, искусство стало тем ключом, который открыл детям новый мир.

— Кому потребовалось изменить закон так, чтобы по факту отменить патронат в Москве и во многих других регионах? Это большая потеря для детей. Патронат служил связующим звеном между семьей и детским домом

Первым человеком, который поддержал Елисееву, был ее муж Илья Сегалович. Супруги, как свои первые свидания, вспоминают те времена, когда они с пятью собственными дочерьми и еще тремя-четырьмя патронатными детьми ютились в крошечной двушке. Даже сегодня они пропускают мимо ушей намеки на то, что, мол, легко Марии заниматься благотворительностью, когда у нее муж — технический директор «Яндекса», а генеральный директор корпорации Аркадий Волож — один из меценатов «Детей Марии».

— Ну да, я попал в эту историю не совсем случайно, — признается Илья Сегалович. — Мне всегда было интересно попробовать себя «детским режиссером». В 1983–84-м еще студентом помогал устраивать праздники в детском доме. Помню, сам предложил Маше в 1994-м приглашать детей-сирот домой: мне хотелось большей близости и доверия и чуть сильнее влиять на то, как они растут.

Именно тогда супруги почувствовали потребность в создании общественной организации, которая влияла бы на взросление сирот.

— Сейчас я не вижу себя в отрыве от студии, — признается Сегалович. — Даже ее название, «Дети Марии», отчасти принадлежит мне. Точнее, мы с детьми креативили в вагоне электрички Москва — Кучино, и из всех вариантов остался самый музыкальный. Выложили его Маше. Так оно и возникло.

В идеале Мария Елисеева и Илья Сегалович видят интернатского или детдомовского ребенка в семье, приемной или патронатной.

— Я не понимаю, кому потребовалось изменить закон так, чтобы по факту отменить патронат в Москве и во многих других регионах, — говорит Елисеева. — Это большая потеря для детей. Патронат служил связующим звеном между семьей и детским домом. Он давал шанс на врастание сирот в общество через пусть временную, но семью. К патронатной системе, я убеждена, нужно вернуться.

Мария Терновская

Мария Терновская

Руководитель центра помощи приемным семьям «Про-мама», стала пионером патроната в России

С 1996 по 2009 год она возглавляла патронатный детский дом № 19, в котором 350 сирот обрели семьи, 55 вернулись к кровным родителям, более 5000 специалистов из 40 регионов обучились методике, с помощью которой в патронатные семьи были размещены 5500 сирот по всей России.

— Это неправда, когда говорят, что у нас не берут детей, потому что в стране не все еще хорошо, даже в 90-е годы нам удавалось устраивать детей, — говорит Терновская.— Всех детей можно пристроить, если правильно организовать систему.

Терновская известна тем, что стала первой практиковать в стране патронатное устройство и воспитание ­детей. Впрочем, сама себя она называет специалистом несуществующей практики: с 2008 года, когда приняли Федеральный закон № 48 «Об опеке и попечительстве», патронат, то есть подбор, подготовка, заключение договора и сопровождение семей, фактически оказался вне закона.

Терновская в 1991 году стала добровольно помогать Ассоциации родителей детей-инвалидов в Дубне. Дети в тот момент жили в Дмитровском интернате. Терновской удалось собрать команду специалистов, договориться с городским комитетом образования и устроить всех — и воспитанников интерната, и других больных детей города — в обычные школы по месту жительства. В результате родители забрали детей из интерната. Команда Терновской помогала детям освоиться в школах, найти контакт с учителями и сверстниками.

— Повышением уровня жизни, тем более в 90-е, мы не могли и не должны были заниматься, а вот дать людям возможность на что-то опираться вполне могли, — вспоминает Терновская.

Как-то во время этой работы она попала в настоящий интернат, и увиденное, как она теперь говорит, произвело на нее жуткое впечатление и повлияло на всю дальнейшую жизнь. Тогда же Терновская узнала про семейные детские дома — «это титанический труд».

— Низкий поклон семьям, которые забирали детей, — ­говорит она, — но мы поняли, что так тоже жить нельзя. Так хоть и много детей было спасено, но это не может быть моделью для всех — на одном героизме далеко не ­уедешь.

В 1996 году детский дом № 19 стал полноценно работать: одна группа специалистов изучала детей, другая — ­потенциальных родителей, после чего вторых подбирали к первым.

— Мы изучали базовые потребности и особенности и того и другого и приходили к каким-то выводам, чтобы избежать несовпадений и непозволенных вещей, — объясняет Терновская.

После ухода ребенка в семью у детского дома начиналась главная часть работы: между ним и родителями заключался договор, по которому стороны становились партнерами, детский дом постоянно работал с семьей, помогал общаться со школами и детскими садами.

Все дети, которые попадали в детский дом № 19, были устроены в семьи, а сама Терновская работу своей команды оценивает как «суперэффективную». За это и поплатилась — в 2009 году Терновскую со скандалом уволили.

Сейчас она вместе с ушедшей за ней командой детского дома руководит центром помощи приемным семьям «Про-мама», в котором в миниатюре воссоздана структура дома № 19. Правда, финансирование уже не государственное, услуги бесплатные, средств всегда не хватает, да и работает центр теперь только с семьями, в которых уже есть приемные дети.

Вадим Меньшов

Вадим Меньшов

Директор специальной коррекционной школы-интерна­та № 8, готовит воспитанников к самостоятельной жизни

Как ни странно, в большинстве детских домов этим почти не ­занимаются: чаще всего после 18 лет выпускники дружными ­рядами отправляются в какое-нибудь очень плохое ПТУ, и про них все забывают. Хотя их проблемы в этот момент только начинаются. «Современные детские дома — это гетто», — говорит Меньшов, бывший школьный учитель физкультуры, ушедший из ­депутатов райсовета ради того, чтобы дать воспитанникам детдома шанс стать просто детьми.

— Жизнь по режиму, — объясняет Меньшов, — это не только распорядок дня и походы на занятия, но и то, что воспитанникам до достижения 18-летия нельзя выходить за калитку школы.

Хотя сам Меньшов это им разрешает — куда деваться? Ведь именно когда воспитанник покидает интернат, в его жизни начинаются настоящие проблемы: нет ни жизненного опыта, ни понимания, что такое деньги и как с ними обращаться, ни умения жить.

— Ребенка в детском доме кормят, одевают, его даже нельзя в магазин отвести, чтобы он сам выбрал себе вещи, — он не понимает, сколько они стоят. В семье ребенок видит, что родители ходят на работу, а здесь все падает с неба, — говорит педагог. — И вот он выходит. 80% выпускников получают однокомнатные квартиры, их ставят на биржу и в течение года платят пособие по безработице. Кто же после этого захочет работать? Он уже глотнул свободной жизни, понял, что за руку его никто больше не водит. Система растит потребителей, и все программы социализации сирот, о которых говорят, искусственны, сделаны «на коленке».

Привыкшие к детдомовской жизни бывшие воспитанники просто сдают полученные от государства квартиры в аренду, а сами забиваются вшестером — ввосьмером в одну квартиру и так и живут

Коллектив 8-й школы-интерната над этим пытается ­работать. Меньшов переоборудовал класс физиотерапии в учебную квартиру, куда старшеклассники по очереди заселяются на десять дней. Они со всеми, как обычно, ­ходят на уроки, но сами составляют себе меню, получают деньги на продукты, сами ходят в магазин, сами готовят, сами планируют свой досуг.

Но и это тоже «на коленке». Поэтому Меньшов предлагает государству оставлять муниципалитетам в строящихся домах на первых этажах трех- и четырехкомнатные квартиры, устраивать туда двух посменно работающих воспитателей и селить трех — пятерых сирот, чтобы они ходили в нормальный детский сад, нормальную школу, общались со сверстниками. Такая сеть детских домов семейного типа, считает Меньшов, позволит сократить затраты государства на оплату работы персонала (в одной только его школе работают 170 человек) и существенно улучшит социальную адаптацию сирот.

По словам Меньшова, привыкшие к детдомовской жизни бывшие воспитанники просто сдают полученные от государства квартиры в аренду, а сами забиваются вшестером — ввосьмером в одну квартиру и так и живут, не работая.

— Мы сами себе растим проблему, которая в будущем упадет уже даже не на нас, — горько говорит он.

Дмитрий Морозов

Дмитрий Морозов

Педагог, создал уникальные терапевтические сообщества для детей-сирот — деревни «Китеж» и «Орион»

Две старшеклассницы смотрят невидящими глазами и что-то страстно пишут в тетрадях. На дворе каникулы, но в «Орионе» продолжаются занятия: иначе все заскучают. В самом деле, ну что делать в деревенской глуши, кроме как учиться, читать и писать книги, ходить на лыжах, устраивать маскарады, балы, выпускать газету, сочинять и ставить спектакли, писать стихи. Дмитрий Морозов, в прошлом историк-востоковед, журналист, педагог, автор множества книг о воспитании детей, колет дрова на соседнем дворе.

— Идея взялась из моей головы, — рассказывает он. — В 1992 году я приехал из Москвы в «Китеж». Тогда это ­была деревня Чумазово Калужской области. Денег не было, землю дали просто так, потому что никто не верил, что я там больше года продержусь. Нас немедленно окрестили сектой, а когда я пытался найти спонсоров, мне все говорили, что мы хотим странного. А мы всего-то хотели построить такой поселок для приемных семей, где была бы создана идеальная развивающая среда для детей-сирот.

Название «терапевтическое сообщество» заимствовано у англичан. Там нечто подобное существовало уже с 70-х годов, но у нас аналогов не было. Морозов казался сумасшедшим всем: и директорам детских домов, и местным властям, и самим детям. Миша и Петя — так звали двух братьев, которых в 1993 году сосватал Диме чумазовский участковый. Ребятам было 11 и 12. Родители их проходили последнюю стадию алкоголизма где-то в окрестных деревнях. Братья шакалили по магазинам, спали где придется, про школу думать забыли. Но на головы Миши и Пети суждено было свалиться всем мечтам русской интеллигенции о совершенной личности. Поначалу ребята ели от пуза, спали, незаметно таскали сигареты и вежливо слушали странных взрослых, читавших им стихи и объяснявших что-то про иксы. Через пару месяцев они сбежали. Потом вернулись. Общим собранием педколлектива «Китежа» было решено научить Мишу и Петю для начала чистить зубы. На это ребята согласились. Дело пошло.

— Сейчас у меня огромный опыт, — рассказывает Дима. — А тогда мы ничего не знали и просто изумлялись, что дети не верят в наше добро и, приходя в наши семьи, продолжают жить как в детском доме. Оказалось, что ребенок-сирота уже получил первую программу от родителей, пока они спивались: его били, он плохо питался. У него в голове образ мира такой — это место, где тебя забьют, ты должен быть агрессивным. Надо было изменить эту картину мира, научить не бояться. Это очень непросто далось. Мы улыбаемся, мы спокойные, не ругаемся, не ссоримся. Каждый взрослый обязательно воспитатель. Все еще и в школе преподают. Ребенок подвергается всестороннему воздействию специально созданной среды обитания. Постепенно, за год-два он начинает нам доверять.

Сейчас терапевтическое сообщество состоит из двух деревень. Причудливые деревянные дома с ухоженными цветниками вмещают 50 детей. Эффективность китежанского социума потрясает. Половина приемных детей поступают в высшие учебные заведения, и буквально все отлично адаптированы к взрослой жизни. Детдомовская девочка-китежанка уже с 9-го класса печатала свои стихи в московских литературных сборниках. Сын алкоголиков из деревенской глуши под Калугой окончил юридическую академию и возглавил отдел крупной компании.

— Сейчас на «Китеж» все больше обращают внимание вполне благополучные родители, — говорит Морозов. — К нам часто привозят детей из гимназий, чтобы они увидели реальную жизнь, научились общаться, брать на себя ответственность, полюбили родителей. Они живут у нас по нескольку месяцев и возвращаются домой другими.

Елена Макушина

Начальник отдела по усыновлению и по передаче детей в приемные семьи Управления по опеке и попечительству администрации Уфы доказала, что и органы опеки бывают с человеческим лицом

В 1999 году в Уфе решением Минобразования Башкортостана была открыта республиканская экспериментальная площадка по реализации патронатного воспитания на базе детского дома № 9. На тот момент там воспитывались порядка 150 детей. Сегодня — около 50. Опыт, полученный специалистами Уфы, позволил создать дальнейшую профессиональную систему сопровождения приемных семей и семей-усыновителей.

— На сегодняшний день в Уфе работает центр сопровождения замещающих семей. Там люди, которые хотели бы взять ребенка, сначала проходят базовое обучение, с ними занимаются психологи. Не все семьи становятся кандидатами на усыновление или опеку — если семья не готова к воспитанию и принятию в семью сироты, ее направляют на дальнейшее обучение или коррекционную работу с психологом. Очень важен принцип преемственности: специалисты, которые обучали родителей, в идеале должны потом помогать семье подобрать ребенка и в дальнейшем ее сопровождать. Нельзя просто прочитать родителям курс лекций и отправить в другую ­инстанцию справку, что они его прошли. В процессе ­обучения между специалистами и семьями устанавливаются очень доверительные отношения, которые потом помогают.

По закону сопровождающий специалист должен посещать семью в течение первого года не меньше пяти раз. В Уфе понимают, что этого недостаточно:

— У нас сопровождение в первые два года гораздо плотнее, для каждой семьи устанавливается индивидуальный график — кому-то нужно общаться со специалистами раз в неделю, кому-то раз в два месяца, — говорит Макушина, — Но это зависит от ресурсов органов опеки.

Макушина обращает внимание на существующие в ­обществе неверные представления о приемных детях:

— Существует заблуждение, что ребенок из детдома наследует все качества своих кровных родителей, и это обязательно где-то на генном уровне сыграет — это миф. Дети восстанавливаются, реабилитируются, просто нужны условия и любовь родителей. Основным критерием устройства детей в замещающие семьи для нас является способность принять и любить данного конкретного ребенка.

Алексей Михайлюк

Алексей Михайлюк

Предприниматель, организовал семейное устройство сирот-инвалидов в Псковской области.

Основной бизнес Алексея — международные грузоперевозки. В 2000 году он на один день приехал с волонтерами в интернат для умственно отсталых детей в Порхове, чтобы сделать доброе дело — вручить подарки и устроить концерт. Там он увидел страшную чернуху и узнал, что после 18 лет всех сирот переведут во взрослые психоневрологические интернаты (ПНИ), где они останутся до конца своих дней. Алексей решил довести доброе дело до логического конца и с тех пор профессионально занимается не только перевозкой грузов, но и социальной адаптацией детей-инвалидов.