Старый» и «новый» институционализм

С 1970-х годов произошел заметный рост того, что было названо «новой институциональной экономикой», не через возрождение традиционного институционализма, но в основном через улучшение ядра современной ортодоксальной теории. Ирония состоит в том, что исходный институционализм Торстейна Веблена и других возник в большинстве своем из критики ортодоксальных предположений [1,3].

Несмотря на название, «новый» институционализм опирается на некоторые давно установленные предположения, касающиеся человеческого агента. Они происходят от традиции классического либерализма, известного работами Джона Локка и Дж. Стюарта Милля. Другие замечательные члены этой значительной ассоциации - это Иеремия Бентам, Давид Юм и Адам Смит. Изначально классический либерализм затмил экономику; намного легче указать на нескольких диссидентов в этом господстве, таких, как Карл Маркс и Торстейн Веблен, чем многих конформистов. Классический либерализм остался доминирующим в нашей дисциплине, вопреки его частичному затмению в других интеллектуальных кругах в первых двух третях XX века. С подъёмом Новой Правой идеологии в 70-80-х годах, классический либерализм возродился широким фронтом.

Объединяет менторов классического либерализма взгляд, что в известном смысле индивидуум может быть «взят как данный». По-другому, индивидуум вместе со своими предполагаемыми поведенческими характеристиками взят как элементарный строительный блок в теории социальной или экономической системы. Эта атомистическая идея «абстрактного индивидуума» является фундаментальной в классическом либерализме в целом. В общем, существование этой идеи в Западной мысли относится к периоду от XVII до XIX века.

Идея абстрактного индивидуума часто связана с доктриной «методологического индивидуализма» и является противоположной к их общему врагу: холизму, т.е. примату целого над частью. Однако эти термины редко хорошо определены, существует много двусмысленностей и контрверсий. Анализ, основанный на абстрактном индивидууме, включает форму редукционизма. Целые понимаются, будучи объясненными, в терминах этой элементарной единицы. Но здесь возникает сомнительное предположение, что индивидуум неделим и замкнут ( изолирован от различных фактов). Спорно, но нет первенства в объяснении институтов в терминах индивидуумов, как нет первенства в объяснении поведения индивидуумов в терминах институтов.

Экономист может предположить, что индивидуумы или их желания и предпочтения могут изменяться в связи с обстоятельствами. Действительно, все разумные экономисты от Смита до Хайека включительно допускали, что индивидуумы могут быть изменены. Тем не менее, этого недостаточно, чтобы предотвратить критику по данному поводу. Критика состоит в том, что классические либералы могут сделать такое допущение, но затем предположить в целях экономического исследования, что индивидуумы и их предпочтения должны быть взяты как данные. Таким образом, разграничивающий критерий состоит не в проблеме индивидуальной изменчивости как таковой, но в желании рассмотреть эту возможность как важную или законную задачу экономического исследования. Часто повторяемое утверждение ортодоксальных экономистов, что вкусы и предпочтения не являются предметом экономики вытекает прямо из классической либеральной традиции и подвергается критике.

В то время как идея абстрактного индивида считается фундаментальной в стандартных версиях «экономического человека» в учебниках, часто принимаются дополнительные предположения. Они касаются природы и экзогенности индивидуальных предпочтений, пренебрежения к серьезным реальным проблемам информации и знания до XX века и принятия скорее механистических равновесных моделей экономики, напоминающих классическую механику, которые, конечно, господствовали в то же время в самом классическом либерализме.

Австрийское ответвление классической либеральной традиции разделяет некоторые, но не все из этих предположений, придерживаясь идеи абстрактного и целеустремленного индивидуума. Во всех случаях процессы, управляющие определением индивидуальных целей, вкусов и предпочтений, игнорировались. Предположение об абстрактном индивиде, которое является фундаментальным для классического либерализма, также является фундаментальным и для «новой институциональной экономики». Перечень работ «новых институционалистов» мог бы начаться с теории фирмы, развитой Оливером Уильямсоном, который был одним из первых, кто популяризовал идеи «новых институционалистов». К этому направлению относятся также Гарольд Демсец, Фридрих Хайек, Дуглас Норт, Манкур Олсон, Ричард Познер и Эндрю Шоттер, которые исследуют такие проблемы, как права собственности, «спонтанный порядок», экономическую историю, экономический рост, экономику права и теорию игр.

Все эти авторы разделяют известную тему «новых институционалистов»: объяснить существование политических, правовых и, более широко, социальных институтов, обращаясь к модели индивидуального поведения, выводя ее следствия в терминах человеческих взаимоотношений. Кроме того, в отношении теоретических принципов Уильямсон, Шоттер и Хайек, возможно, самые инновативные. В сущности, Норт, Олсон и Познер ближе всех стоят к ортодоксальной неоклассической теории, особенно в принятии стандартных механических версий максимизирующей рациональности, без рассмотрения серьезных проблем информации.

Таким образом, «новый институционализм» имеет известное неоклассическое крыло, но неполностью неоклассическое в общепринятом смысле. На противоположном конце находятся австрийские теоретики такие, как Хайек, который отошел от господствующего неоклассического подхода благодаря признанию серьезности информационных проблем в реальном процессе принятия решений и воздержанию от равновесных моделей экономического процесса. Тем не менее и австрийская школа и неоклассические институционалисты разделяют приверженность к фундаментальным предположениям неоклассического либерализма.

Принимая индивидуума «как данное», новые институционалисты стали пытаться объяснить возникновение, существование и функционирование социальных институтов на базе таких предположений. Конечно, существование институтов рассматривается для влияния на индивидуальное поведение, но только в условиях выбора, ограничений и информации, предоставленной агентам, но не через формирование предпочтений и, конечно, не самой индивидуальности тех самых агентов. Другими словами, в объяснении возникновения институтов они рассматриваются только как обеспечивающие внешние ограничения, условности и возможности для индивидуумов, которые берутся как данные, атомистические сущности. Возможность формирования самих индивидуумов социальными институтами не рассматривается. Иногда, например, допускается, что институты могут образовать или сформировать когнитивные процессы, а информация, которую институты обеспечивают, не может быть рассмотрена просто как «затраты»; сами индивидуумы - изменяемы.

Эти общие черты нового институционализма могут быть проиллюстрированы несколькими примерами [22, р.399-400]. Рассмотрим работу Д.Норта и Р. Томаса « Подъём Западного мира» (1973) о переходе от феодализма к капитализму в Англии. Хотя в их обсуждении рассмотрено много факторов, центральное место занимает возникновение хорошо определенных частных прав собственности в средневековый период. Предполагается, что с постепенным появлением частной собственности, рациональные, расчётливые индивидуумы начали предпринимать действия, направленные на поиск прибыли, приведя в результате к большему экономическому благосостоянию нации в целом. Тем не менее, несмотря на свою ценность, анализ Норта - Томаса не достиг цели в объяснении рационального, рассудительного и коварного человека, которого он предполагает в начале. Так бывает в экономической теории, что рациональный, расчетливый индивидуум охотнее предполагается, чем объясняется. Наконец, в этом отношении, «новый институциональный подход» Норта и Томаса контрастирует с более ранней работой К. Маркса и М. Вебера, которые были оба резки в объяснении происхождения и развития культуры эгоистических максимизаторов, объединяющей индивидуумов, действующих на основе рационального расчета. Они видели их как специфическое историческое явление, а не как элементарные и универсальные черты человеческой жизни. Однако Маркс и Вебер не предполагали, что такие рациональные, расчетливые индивидуумы существовали во все исторические времена. Их возникновение должно быть объяснено в терминах таких факторов, как изменения в культуре и институтах.

Похожие моменты являются центральными в сильной критике

А. Филдом (1981) работы Норта-Томаса и связанных разработок в теории игр применительно к институтам. В попытке объяснить возникновение социальных институтов «новая институциональная» экономическая история должна предположить заданных индивидуумов, действующих в определенном контексте. Что забывается, так это то, что в начальном «состоянии природы» целый ряд влиятельных институтов, культурных и социальных норм должен быть уже предположен. Другой пример, теоретик игр Шоттер, считает индивидуума как данного, как агента, максимизирующего свой ожидаемый выигрыш. Филд указывает, что определенные нормы и правила должны быть неизбежно предположены вначале, при попытке объяснить возникновение институтов с помощью теории игр. Некоторые новые институционалисты такие, как Хайек, Шоттер и Уильямсон, использовали «эволюционную» аналогию, как часть своей теории. Однако, так как индивидуумы взяты как данные, они не рассматривают полный и кумулятивный процесс, в котором индивидуальные предпочтения тоже развиваются.

Поэтому кажется, что все варианты «нового институционализма», несмотря на большие различия в аналитических методах и даже политических выводах, объединены своим трактованием факторов, формирующих индивидуальные предпочтения и цели как экзогенные. Во всех случаях процессы, управляющие их определением, игнорируются. Кроме того, в теоретико-игровых объяснениях институтов некоторые нормы или мета-игры должны быть приняты так же, как экзогенные.

Существует глубокий контраст с идеями «старых» институционалистов, таких, как Т. Веблен. Он придавал большое значение и процессам экономической эволюции и технологической трансформации, и способу формирования действия в определенных условиях. Веблен в работе «Место науки в современной цивилизации и другие сочинения» (1919) утверждает, что неоклассическая экономика имеет «ошибочную концепцию природы человека», неправильно понимающую индивидуума «в гедонистических терминах; так сказать в терминах пассивной и сущностно инертной и неизменно данной человеческой природы» [22, р. 400]. Безусловно, критика Веблена идет даже дальше неоклассической экономики, включая всех теоретиков, которые берут индивидуума как данного (табл.2.1).

Тема Веблена об эндогенности предпочтений упорно присутствует в истории старого институционализма и восходит к настоящему времени. Она развивалась, например, Джоном Коммонсом относительно анализа институтов и трансакций, а также Уэсли Митчеллом относительно анализа потребительского поведения и развития монетарной экономики. Ее можно обнаружить, например, в работах Дж. К. Гэлбрейта, в его настойчивой идее, что вкусы изменчивы, и его критике идеи «потребительского суверенитета» [14, 23].

В отличие от «нового» институционализма нет единой позиции относительно «жесткого ядра» предположений, с которой идентифицируется «старый» институционализм. Тем не менее, существуют общие нити, такие, как использование институтов, а не атомистических индивидуумов, как элементов и основы анализа. Не будучи запутанным индивидуалистической онтологией или методологией, «старый» институционализм способен рассматривать элементы анализа выше уровня индивидуума. Работа Дж. Коммонса об институтах, так же, как и Т.Веблена, как и работа по макроэкономике У.Митчелла соответствует этому. Так как проект, базировавшийся на индивидуалистических «микрооснованиях», достиг тупика, экономическая теория, возможно, должна получить вдохновение в сфере «старого» институционализма.

Аналогично отказу от гедонистических предположений существует

отказ от равновесного теоретизирования в угоду эволюционных подходов. Особое внимание уделяется продолжающейся структурной трансформации экономических систем, а не равновесию и оптимальности. Вдохновляющая научная парадигма для «старого» институционализма – это биология в противоположность «новому», который сильно использует физику. Отличительная черта «старого» институционализма – это его акцент на технологическое изменение. Критика Вебленом ортодоксальной экономической теории была не просто по поводу ее нереалистичности, а по поводу того, что она не обращается к анализу долговременного роста. В этом контексте ясна неуместность принятия технологии как данной. Современные исследования по теории технологического изменения основаны на связи с работой в «старой» институциональной традиции. В противоположность этому технологическое изменение не является важным элементом в «новой» институциональной теории.

Таблица 2.1

Сравнительная характеристика «старого» и «нового»

институционализма

В целом, «новый» институционализм основывается на предположении об экзогенности вкусов и технологии, а «старый» берет эти параметры, как эндогенные. Онтология «нового» институционализма атомистична, его методология индивидуалистическая, в противоположность к органическим и институциональным элементам «старого». «Новый» институционализм, верный своим неоклассическим корням, размышляет о равновесии и механистических концепциях процесса, в противоположность биолого- вдохновляющему эволюционализму «старых».

И «новый», и «старый» институционализм может что-то предложить, но предупреждения «старого» институционализма о продолжении использования устарелых классических либеральных предположений не должно быть проигнорировано. В этом отношении «старый» институционализм сохраняет некоторые преимущества над «новым». Рассмотрим основные идеи трех «старых» и трех «новых» институционалистов.

Старые» институционалисты

Торстейн Веблен

Торстейн Бунде Веблен (1857 - 1929), американский экономист и социолог широко известен с начала зарождения подхода, который Уолтон Гамильтон в 1919 г. назвал «институциональным» подходом к экономическому анализу [25, р.363]. Веблен подвергал резкой критике деловой мир и ортодоксальную экономическую теорию и выразил альтернативную “эволюционную” точку зрения, обращая внимание на то, что почти нет точек соприкосновения с общепринятой доктриной. Поистине исходные идеи и категории институционализма получили впервые свое освещение в работах Веблена.

Начиная с 1898 г., Веблен написал ряд замечательных статей, большинство которых объединены в работах «Место науки в современной цивилизации» (1919) и «В мире происходящих перемен» (1934), подчеркивавших несоответствие имеющихся экономических доктрин и методологической практики. Веблен не ограничился критикой, а одновременно продолжил показывать особенности научно адекватной «эволюционной» точки зрения в двух книгах: «Теория праздного класса» (1899), где им подробно рассматриваются привычки поведения, обычаи, мотивы поступков, которые постепенно закрепляются и влияют на социально-экономическое развитие общества, и «Теория делового предприятия» (1904), связанная с развитием теории современной экономики, в которой гигантские корпорации, тресты и большие капиталы занимают центральную позицию. Первая книга была важной работой в социальной теории, ее видимая насмешка над реальностью праздного класса привлекла широкий круг читателей и принесла Веблену некоторую известность. В этих теоретических трактатах он показал поразительную способность подобрать как раз ту фразу, которая необходима, что было отмечено Максом Лернером в 1948 г. в его лучшем до сих пор кратком обзоре работы Веблена в целом.

В опубликованной в 1914 г. книге «Инстинкт мастерства и уровень развития технологии производства», Веблен заложил основы экономического анализа, радикально отличающегося от господствующей традиции. Нужно отметить, что карьера Веблена была далека от успешной и после нескольких служебных конфликтов и смены места работы, его средоточие отчасти изменилось и, как следствие, в публикации «Инстинкт мастерства» его исследование было направлено меньше на проблемы экономической теории и больше на проблемы социальной организации.

Работая в университете Миссури, Веблен написал работы: «Империалистическая Германия и промышленный переворот» (1915), как пророческое исследование культурного инцидента машинного процесса; «Исследование характера мира и условий его поддержания» (1917), в которой автор утверждает, что длительный мир и поддержание системы делового предприятия - взаимно несовместимы; «Высшее образование в Америке» (1918), как разрушительная критика делового контроля высшего образования.

Разуверившись в том, что он сможет внести вклад в дело мира после окончания первой мировой войны, Веблен в 1918 г. покинул академию и занял маленький пост специального исследователя в Продовольственном управлении; фактически его идеи были слишком радикальны, чтобы найти какую-либо поддержку. После войны Веблен взял на себя руководство либеральным журналом «Дайэл», где проработал чуть больше года. Две серии статей, написанных для читателей журнала, были переизданы как книги. В первой, «Крупные предприниматели и уровень развития технологии производства» (1919), Веблен дал расширенную популяризованную версию его ранних работ, а во второй, «Инженеры и система ценностей» (1921), он выдвинул новую идею, что инженеры, а не рабочие, организовали бы «революцию», благодаря которой современная промышленность наконец была бы направлена на эффективное служение человеку.

Хотя в 1919 г. Веблен вернулся на факультет создаваемой Новой школы социальных исследований, где работал его ученик У. Митчелл, однако же положение ученого оставалось нестабильным. Несмотря на возрастающий интерес к его работе и изданной книге «Абсентеистская собственность и деловое предприятие в новое время» (1923), в которой он пытался выяснить, как действительно функционирует экономическая система, Веблен не смог найти другой академической должности, уединился в своем домике в Калифорнии и умер в 1929 г.

Об экономике как об эволюционной науке Веблен рассуждал следующим образом. Общепринятые экономические доктрины были в реальности системой защиты крупных предпринимателей (владельцев собственности). Он также рассматривал экономику как «предсовременную», так как она была основана на предубеждениях естественного права и не приняла Дарвинистскую позицию по отношению к своему предмету. То есть она воплотила анимистический³ способ понимания («достаточного основания») и устаревшую психологию (гедонизм ) и ограничила себя «таксономической» задачей исследования того, как «возмущающие факторы» влияют на «нормальную», улучшающую склонность в событиях. Веблен настаивал, что для достижения статуса современной науки, экономика должна принять точку зрения, исходя из которой ее феномен может быть понят в эволюционных терминах. В соответствии с этим он использовал активную инстинктивную психологию, благодаря которой поведение было понято в терминах основных стимулов и склонностей, обусловленных «институтами», т.е. «привычками мышления, свойственными большинству людей». Происхождение, развитие и современный характер институтов, формирующих основные стимулы и склонности, рассматривались Вебленом как собственная предметная задача эволюционной экономики, т.е. действительно научной экономики. Эволюционная теория, как он заявлял, должна быть способна объяснить в нетеологических терминах процесс кумулятивного изменения, благодаря которому эти институты развиваются.

Центральной в теории Веблена является мысль, тонко извлеченная из антропологической литературы, что люди от природы наделены антагонистическими стимулами и склонностями.

Положительными, с точки зрения Веблена, являются родительский «инстинкт», праздное любопытство и мастерство, которые вместе побуждают индивидуумов к рабочему трудолюбию, творчеству и миролюбию, так как они участвуют в неизбежной социальной задаче обеспечения общества провиантом; эти основные побуждения способствуют улучшению положения людей, рассмотренному безличностно. Негативными являются хищнический «инстинкт» и склонность к соперничеству, т.е. желание создавать возмутительные различия, превосходя других, главным образом соперничая с теми, кто выше по социальному статусу; эти побуждения ведут к ухудшению благосостояния людей.

Веблен доказывает, что под влиянием первого набора «инстинктов» и склонностей, люди, естественно, стремятся разработать более эффективные способы удовлетворения своих родовых потребностей (еда, жилье, здоровье и т.д.). То есть развитие технологии коренится в «человеческой природе» и, действительно, является главной движущей силой в человеческой истории. Часто новые действия, посредством которых технологические инновации могут быть выполнены, бросают вызов установившейся практике и крупным предпринимателям. Вопрос о том, принять ли новую технологию, т.е. изменять ли установившуюся практику, реализуется противоречивым критерием решения, коренящимся в двух антагонистических наборах «инстинктов» и склонностей. Первый набор дает возвышение критерия, который является технологическим по природе: будет ли новая практика более полезной, чем настоящая, т.е. позволит ли она членам общества удовлетворить свою родовую потребность более эффективно и с меньшими усилиями? Второй набор заставляет индивидуумов применять критерий решения, который является «церемониальным» по природе: совместима ли новая практика с сохранением установленных возмутительных различий? Степень, в которой увеличивающий благосостояние потенциал развития технологии полностью реализуется, будет зависеть от специфического способа, которым эти противоположные стандарты окажут свое влияние на процесс принятия решений.

В различных работах Веблена переплетаются, во-первых, попытка выявить принципиальные институты (или их обычную практику), посредством которых производство и потребление организуется на современной механизированной стадии общества; во-вторых, попытка проследить способ, которым эти институты развивались из предшествующей практики и, следовательно, определить в котором из двух противоречивых критериев решения каждый институт коренится; и, в-третьих, попытка установить куда направлен непрерывный процесс институциональной эволюции. По определению Веблена, и потребление, и производство современной Америки были организованы принципиально бесполезными институтами и поэтому современная экономическая жизнь является, в основном, примером расточительства и бесполезности. Действительно, он утверждал, что практика бизнеса корнями уходит в хищнический инстинкт, позволяющий не имеющим профессии абсентеистским собственникам захватывать свои денежные доходы, только вредя индустриальному процессу самому по себе. Короче говоря, Веблен рассматривал индустриальную цивилизацию, в которой преобладают «неразумные институты», укоренившиеся в возмутительных различиях, и в которой повышающий благосостояние потенциал машинной техники большей частью растрачен. Тем не менее, когда он осознал, что ментальная дисциплина обычного человека постепенно разрабатывается под действием науки и ее продукта – машинного процесса, Веблен предположил, что полезность постепенно вытеснит церемониальное соответствие, как доминирующий критерий решения. Таким образом, он остался осмотрительно оптимистичным по поводу того, что полный, повышающий благосостояние потенциал современной технологии, будет в конечном счете реализован.

И нужно отметить, что рассуждения Веблена не потеряли своей важности, что его дихотомия⁴ обеспечивает понимание множества современных проблем. Даже если отказаться от упомянутой ранее инстинктивной психологии и в некоторых случаях отойти от оговорок, высказанных о полезности его технологической ценностной модели как нормативного руководства, инструментально-церемониальная дихотомия Веблена лежит в основе исследовательской программы, принятой многими, если не большинством современных американских институционалистов.

Дихотомия Веблена - это центральный аналитический инструмент в институциональной традиции Веблена-Айреса. Она была выведена из различия между поведением, обусловленным привычками мышления, и поведением, обусловленным действительным знанием. Концепция вебленовской дихотомии развивалась как при ее использовании, так и в аналитическом качестве (рис. 3.1).

Рис. 3.1. Дихотомия Веблена

В работе Веблена дихотомия - категориальная тенденция. Веблен использует привычки мышления и действительное знание как характеристики фактического поведения, встречающегося в социальной ситуации, которую он анализирует. В «Теории делового предприятия» (1904) Веблен отличает бизнес (делающий деньги), который характеризуется привычками мышления, от индустрии (создающей товары), которая характеризуется действительным знанием. Аналогично в «Теории праздного класса» (1899) демонстрационное, показное потребление, поддерживаемое привычками мышления, закрепляющими статус системы, отличается от полезного потребления, которое вытекает из действительных оценок человеческих потребностей [2]. Это особое проявление категоризационной схемы Веблена было принято впоследствии как контраст между институтами и технологией. Веблен рассматривает институты, как установленные образцы поведения, привычно повторяющиеся и использующие прошлое или традиции для своего оправдания. Технология - это поведение, управляемое действительным знанием, означающим механическую причину и эффект такого типа, который Веблен отождествил с машинной технологией своего времени. В особом поведении, проанализированном Вебленом, технология, означающая поведение, гарантированное действительным знанием, была источником изменения, а институциональное поведение было связано с прошлым и сопротивлялось изменению и прогрессу. Ни онтологический, ни аналитический статус этих концепций специально не обсуждался Вебленом. Эти концепции при применении его последователями значительно изменились.

Формулировка К.Е. Айреса (1891-1972) вебленовской дихотомии несколько прояснила ее аналитический статус. Айрес утверждал, что социальное поведение имеет как церемониальный, так и технологический аспект, хотя практически он обращается к поведению больше, чем к названным аспектам.

Комбинирование Айресом вебленовского экономического анализа с инструментализмом Дьюи дало два вида перемен: технология (сейчас упоминается как технологический процесс или инструментальное поведение) и действительное знание оказались связаны с инструментальной оценкой Дьюи, а институты (раньше часто их многие институционалисты путали с социальной структурой) идентифицированы с церемониальными аспектами поведения и аналогично связаны с традиционными формами социальной оценки. Таким образом, человеческое социальное поведение могло быть проанализировано путем исследования основ особого аспекта поведения (рис.3.2).

У Веблена институты и технология были категориями, которым должны соответствовать поведение или аспекты поведения. У Айреса эти категории становятся аспектами всякого поведения, что и стремится открыть аналитик. Это только аккуратная трактовка любого поведения как культурного процесса, оберегающего эти категории от попадания в дуализм. Как и Веблен, Айрес рассматривает технологические аспекты поведения, как причинное изменение, а церемониальные аспекты поведения, как препятствие изменению. Временами кажется, что Айрес близок к принятию версии технологического детерминизма, которая граничит с установлением тождества между технологическим развитием и социальным прогрессом.

Дж. Ф. Фостер обратился к потенциальным последствиям пересмотра этих категорий, переопределив концепцию института так, чтобы она имела и церемониальный, и инструментальный аспекты, таким образом, нарушив длительное отождествление термина «институт» с церемонией (рис.3.3). Трактуя любое поведение как часть культурного процесса, а категории дихотомии как составляющие элементы, одновременно представленные во всяком поведении (по крайней мере потенциально), Фостер подтвердил категориальную тенденцию Веблена и снизил вероятность использования дихотомии как дуалистического, таксономического набора универсальных категорий. Студенты Фостера, особенно Марк Тул и Пауль Буш, усилили связь между дихотомией и процессами социальной оценки. Концептуализация дихотомии Фостером привела к более ясному рассмотрению доминирования и церемониальных, и инструментальных аспектов отдельного поведения и воздействия этого доминирования как на это поведение, так и на культурные процессы в более общем смысле [27].

В процессе данной эволюции онтологический статус важных терминов дихотомии колебался между двумя полярными интерпретациями (часто в работе отдельных личностей) от описательных категорий до универсальных аспектов человеческого поведения, однако полярные экстремальные понятия редко открыто принимались. Эта неоднозначность привела к значительной рефлексии, переформулированию и критике как вебленовской дихотомии, так и составляющих ее терминов. Дихотомия Веблена была предметом критического методологического исследования как изнутри, так и снаружи.

Рис.3.2. Трактовка дихотомии Айресом

Рис. 3.3. Концептуализация дихотомии Фостером.

Внутренний критицизм представлен тремя основными типами:

во-первых, термины «церемониальный» и «инструментальный» и отношение между ними недостаточно или несостоятельно определены; во-вторых, трактовка дихотомии Веблена, в основном в работе Айреса, изменилась от категоризационной схемы до элементарной человеческой стратегии; в-третьих, вебленовская дихотомия рассматривалась дуалистически некоторыми институционалистами.

Первый критицизм, описанный Варреном Самуэльсом, отмечает, что было незначительное последовательное использование терминов или отношения между терминами среди профессиональных институционалистов (Самуэльс также рассматривает внутреннюю критику другого рода). Уильям Уоллер проследил эволюцию ( и разнообразие использования) дихотомии от Веблена до Фостера, заключив, что направление этой эволюции казалось состоит в установлении тончайших различий во взаимодействии двух категориальных тенденций внутри социальных процессов.

Второй критицизм дихотомии - это в действительности расширение идеи Энн Мейхью, что концепция культуры и инструментальная оценка, оба определяющих аспекта институционального анализа в традиции Веблена-Айреса, находятся в принципиальном конфликте. Мейхью доказывает, что инструментальная оценка (связываемая многими институционалистами с технологическим или инструментальным аспектами поведения) есть элементарная человеческая стратегия, означающая всекультурный стандарт ценности и универсальную стратегию прогресса. Она отмечает, что принятие элементарной человеческой стратегии несовместимо с концепцией культуры.