Слова и дела «красного террора»

Террор – физическое насилие, вплоть до физического уничтожения, по отношению к политическим противникам.

Ожегов. Словарь русского языка

Большевистское руководство делилось на политическую и практическую составляющие (сплошь и рядом линия раздела проходила внутри конкретного человека – вот ведь какие выверты в жизни случаются!) Практическая половина РКП(б) решала задачи по ходу их возникновения и в конкретной обстановке. А политическая старалась при этом еще и соотнести русскую революцию с историческими образцами. Главным из образцов была Французская революция, ее историю каждый левый политический деятель в России знал назубок и с ней сверял окружающие события. В целом где-то в общем совпадало, но были и расхождения, которые большевистских политиков смущали. В частности, их смущало почти полное отсутствие революционного террора.

Это было неправильно, опыт Франции показывал, что таковой должен быть, что «творчество масс» состоит отчасти в том, чтобы расправляться на улицах с классовыми врагами. Однако русские массы проявляли непростительную политическую незрелость, и если убивали кого без суда и следствия, так почему-то не классовых врагов, а воров и бандитов. Это обстоятельство вызывало у вождей революции чувство дискомфорта.

С другой стороны, Советское правительство было во многом само виновато. Возьмем, например, хрестоматийный случай: убийство в Петрограде двоих вождей кадетской партии.

Дело было так. Кадетские лидеры юрист Ф. Ф. Кокошкин и врач А. И. Шингарев были арестованы 28 ноября 1917 года, сразу после запрета их партии, и отправлены в Петропавловскую крепость. 6 января в связи с ухудшением состояния здоровья их перевели в Мариинскую больницу. Причем сторожа в Петропавловке отговаривали арестованных, пытались объяснить, что в больнице хоть и лучше условия, зато в крепости нет красногвардейцев.

Сторожа оказались правы. Мелкий районный начальник, которому поручили выделить красногвардейский караул для охраны кадетов, имел свое мнение о том, как надлежит поступать с врагами революции и приказал начальнику караула покончить с арестантами. Правда, выполнение приказа уперлось в проблему: «А кто убивать-то будет?» Ее сумели разрешить: начальник караула пошел в ближайший флотский экипаж и объяснил задачу. Команда добровольцев-матросов отправилась в больницу, где свершила «революционное правосудие». Классический случай революционного террора, можно радоваться. И как, вы думаете, поступил Ленин?

Ильич страшно возмутился и велел провести следствие. Матросиков их экипажи не выдали, однако красногвардейцев арестовали, посадив все в ту же Петропавловку, где они просидели до середины марта. В середине марта правительство уехало из Питера, а властям Северной коммуны только и дела было, что забивать голову проблемами революционного террора. В итоге арестованных вышибли на фронт. Учитывая, что за пару недель до того с участниками покушения на самого Ленина поступили так же, надо сказать, советская власть относилась к террористам на удивление единообразно. Но вот с политическими заявлениями того же Ленина это не вяжется никак.

После того, как 20 июня в Петрограде был убит член Президиума Петросовета, комиссар Петроградской коммуны по делам печати Володарский, популярный на заводах оратор, рабочие потребовали ответить на убийство террором. Питерские власти делать этого не стали, чем вызвали возмущенное письмо Ленина. Ильич писал:

«Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором. А когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не-воз-мож-но!

Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает. Привет! Ленин».

Если рассматривать разжигание террора как способ пополнения действующей армии, то момент был удачный: как раз в это время формировался Восточный фронт. Однако власти Петрограда больше заботила обстановка в самом городе, где только массового террора и недоставало, чтобы рухнуть в кровавую кашу. Поэтому грозное письмо Ленина проигнорировал не только Урицкий, который был принципиальным противником расстрелов, но даже неистовый Зиновьев.

Левоэсеровский «мятеж» почему-то обошелся без крайних призывов. Возможно, ввиду его невероятной нелепости, а также потому, что объявлять «красный террор» по причине убийства германского посла было бы странно. Могли не так понять.

А вот после 30 августа все оттянулись. Две пули, сидящие в плече, отнюдь не способствовали умиротворению Ильича – а ведь он являлся одним из самых вменяемых революционных деятелей, остальные были хуже. 2 сентября ВЦИК объявил Советскую Республику единым военным лагерем, что, учитывая положение на фронтах, давно следовало сделать, да повода не было. А в специальной резолюции, позднее вошедшей во все учебники истории, говорилось следующее:

«ВЦИК глубоко уверен, что преступные посягательства наймитов буржуазии не внесут смущения в ряды революционного пролетариата и не ослабят борьбы за утверждение социального строя и за уничтожение контрреволюции. ВЦИК призывает трудящиеся массы к укреплению своих организаций. Вместе с тем ВЦИК дает торжественное предостережение всем холопам российской и союзнической буржуазии, предупреждая их, что за каждое покушение на деятелей Советской власти и носителей идей социалистической революции будут отвечать все контрреволюционеры и все вдохновители их. На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и ее агентов».

Документ, конечно, весьма впечатляющий, одна беда – он не может служить руководством ни к каким действиям по причине крайней расплывчатости. Кого понимают авторы под «буржуазией и ее агентами»? Кто является «холопами» и «вдохновителями»? Наконец, что понимать под словом «массовый» – сто человек или миллион?

У каждого большевистского функционера имелось свое представление о том, что такое террор и как его проводить надлежит, и большевистские деятели разного масштаба – от всероссийского до уездного – принялись разъяснять постановление ВЦИК массам. Больше всех усердствовали левые – сбывалась их мечта. Карл Радек, например, писал в «Известиях»: «Уничтожение отдельных лиц из буржуазии, поскольку они не принимают непосредственно участия в белогвардейском движении, имеет только значение средства устрашения в момент непосредственной схватки, в ответ на покушения. Понятно, за всякого советского работника, за всякого вождя рабочей революции, который падет от руки агента контрреволюции, последняя расплатится десятками голов».

Единственное, что можно понять из этой туманной фразы – что за каждого погибшего товарища надо замочить сотню буржуев. Идея понравилась, ибо совпадала с настроением революционного народа. 3 сентября губернский военный комиссар в Москве пишет: «За каждую каплю пролетарской крови прольется поток крови тех, кто идет против революции... За каждую пролетарскую жизнь будут уничтожены сотни буржуазных сынков белогвардейцев...»

В органах тоже настроение соответствующее. Нарком внутренних дел Петровский 5 сентября издает «приказ о заложниках».

«Расхлябанности и миндальничанию должен быть немедленно положен конец... Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел...»

Это все пока пристойно. Но процесс разворачивался. Несколько позднее, 1 ноября 1918 года, председатель ЧК и военного трибунала 5-й армии Восточного фронта Лацис (тот самый «левый» деятель с Выборгской стороны, который при каждом порыве ветра порывался брать почту, телеграф и телефон) писал в «Красном терроре»: «Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого».

Не знаю, как насчет судеб обвиняемых, но судьбы чекистов подобные методы следствия решали быстро и сразу – от увольнения из органов до ареста и расстрела. ВЧК была организацией чрезвычайно серьезной и требовала от следователей не классового чутья, а улик и очных ставок. (Может быть, и товарища Лациса перевели из центрального аппарата в действующую армию по причине именно таких взглядов? Террористов – на фронт!)

Эти слова приводят часто. Гораздо реже цитируют язвительный комментарий Ленина, который в статье «Маленькая картинка для выяснения больших вопросов» писал:

«... Вовсе не обязательно договариваться до таких нелепостей, которую написал в своем казанском журнале «Красный террор» товарищ Лацис... который хотел сказать, что «красный террор» есть насильственное подавление эксплуататоров, пытающихся восстановить их господство, а вместо того написал... «не ищите (!!?) в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против совета оружием или словом »».

Но круче всех агитнул секретарь Петроградского Комитета товарищ Зиновьев. Возмущенный убийством Урицкого, он потребовал немедленно принять «соответственные меры», в том числе «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице»[198]. В ноябре 1917 года ПК отличался левизной, но полугодовая работа по управлению огромным регионом оказалась замечательным лекарством: поддержки Зиновьев не получил. Ему дали такой отпор, что в конце концов он в бешенстве выскочил из зала заседаний. В числе возражавших был и новый председатель Петрочека Глеб Бокий.

Кровожадные резолюции принимались по всей стране. Какие-то коммунисты из Витебской губернии требуют за каждого убитого советского работника расстрелять тысячу белых. Еще одна комячейка, на сей раз какого-то автопоезда – за каждого павшего расстреливать по 100 заложников. «За каждого нашего коммуниста будем уничтожать по сотням, а за покушение на вождей тысячи и десятки тысяч этих паразитов» – это из постановления охраны Острогорской ЧК.

Воплощались ли подобные призывы в жизнь? Кто, где, при каких обстоятельствах, в каких размерах проводил «красный террор» и что им потом за это было? Системно данный вопрос попросту не изучался. До сих пор самым известным исследованием является книга Мельгунова «Красный террор», являющаяся пропагандистской белоэмигрантской работой, где автор наряду с правдивыми свидетельствами собрал все «ужасные» рассказы о Гражданской войне. В 2006 году появилась книга питерского историка Юрия Ратьковского – там приводятся уже конкретные свидетельства и правдоподобные данные. В дальнейшем я буду опираться в основном на эту работу.

Итак, что собой представлял «красный террор» на российских просторах?

Самый большой масштаб репрессий был в Петрограде. Через несколько дней после выхода постановления ВЦИК сменивший Урицкого на посту председателя ПетроЧК Бокий заявил, что расстреляно 512 «контрреволюционеров». Впоследствии он же оценил общее число жертв «красного террора» в городе – до 800 человек. На территории Союза коммун было расстреляно: 9 человек в Вологде и 64 в других городах, в число которых входят 39 участников некоего Вологодско- Череповецкого заговора... По данным Лациса, приведенным им в книге «Два года на внутреннем фронте», за весь 1918 год в Петроградской губернии казнено 1206 человек.

Возможно, какую-то свою лепту, не вошедшую в итоговую цифру, вносили и массы. Александр Рабинович нашел мемуары некоего рабочего Петрова с завода «Новый Лесснер». «Он вспоминал, что после убийства Володарского и Урицкого он и его товарищи опасались, что могут стать следующими жертвами бомбометателей-эсеров. «Мы выводили всех рабочих своего завода на антиэсеровские демонстрации... Мы объявили ответный террор и осуществили его... Мы тогда не стеснялись – заядлых врагов топили в барках на Лисьем Носу... В день операции... ребята собираются вечером, а я информирую их о том, что придется делать»«.

Не совсем понятно, каким образом рабочие отряды могли осуществлять «ответный террор» в отношении эсеров – опытных, отлично вооруженных конспираторов... сказочка, как мыши кота хоронили! Против кого обращали рабочие «Нового Лесснера» свой классовый гнев? Либо они уничтожали «тех, кто в шляпе», либо (что вернее) помогали чекистам проводить их операции в качестве охраны, оцепления и пр. Что же касается описанных казней... Американец Рабинович этого может и не знать, но максимальная глубина Финского залива на пространстве от города до Сестрорецка, (примерно посередине этого отрезка находится Лисий Нос) даже в те времена составляла не более трех метров[199]. Утопить в этой луже барку физически невозможно – она встанет на грунт, а заключенные подождут, пока караул разойдется по домам, и уйдут на берег. По- видимому, это все та же бытующая еще со времен Французской революции «сказка о барже», приписанная к рассказу о действиях рабочих отрядов для драматического эффекта.

... В нижегородской ГубЧК, которой руководил «ужасный» Лацис, его планы претворялись в жизнь следующим образом. 31 августа он телеграфировал в Москву о расстреле 42 человек, среди которых было 2 священнослужителя, 18 офицеров, 10 бывших жандармов, 4 предпринимателя и два царских чиновника. Через несколько дней их участь разделили еще 19 человек. По-видимому, контрреволюционеры у товарища Лациса закончились, потому что 17 из приговоренных были уголовниками-рецидивистами. До 5 сентября список увеличился еще на 5 человек. Кроме того, в городе Ардатове были казнены 4 священника и 302 офицера, но не взятые из домов, а уже содержавшиеся в концлагере – а стало быть, замешанные в контрреволюционной работе.

От Военного Совета Северо-Кавказского фронта, куда входили Сталин и Ворошилов, в Москву отбили очень решительную телеграмму об организации «открытого, массового, систематического террора». Выглядел он следующим образом:

В «Известиях» Царицынской ГубЧК № 1 за ноябрь 1918 года опубликован список тех, кто был расстрелян за сентябрь и октябрь. Всего там поименовано 103 человека. Из них 23 – с формулировкой «за активное участие в контрреволюционных вооруженных выступлениях в рядах красновских банд в области Войска Донского и Царицынской губернии» (в ноябре расстреляли еще шесть офицеров). Мера эта применялась далеко не ко всем пленным, ибо в том же выпуске «Известий» был напечатан еще один список на 129 человек, которых за то же самое всего-навсего отправляли на принудительные работы впредь до полной ликвидации крас- новского движения. Еще 42 человека были казнены за участие в разного рода заговорах и мятежах. Самый крупный из них – знаменитый «алексеевский» заговор, участники которого готовили вооруженный переворот, а что такое вооруженный переворот – мы знаем по примеру Ярославля. Еще 23 человека – бывшие служащие прежней полиции – по-видимому, те, с которыми у революционеров были особые счеты, потому что 100 бывших полицейских были отправлены на работы, а еще 64 освобождены. Наконец, 15 расстрелянных – уголовники. Причем десять из них принадлежат к какой-то «банде Рукмана», которая два месяца занималась вооруженными ограблениями – наконец, ее выловили и на радостях расстреляли. Можно спорить, конечно, о мере наказания кое-кому из уголовных – в мирное время не дали бы вышку за подлог и хищение 383 тысяч рублей – однако совсем невинных в списке как-то не наблюдается. Из общего ряда выбивается только некий гражданин Казуров, приговоренный «за хищение из оружейного склада двух прицельных панорам с 3-дюймовых орудий и злостное сокрытие их на своей квартире». Может, это местный клептоман, который попросту достал весь Царицын?

На Урале заправилы «красного террора» Смилга, Голощекин, Лаше- вич и Бела Кун призывали: «Не нужно нам судов, ни трибуналов! Пусть бушует месть рабочих, пусть льется кровь эсеров и белогвардейцев, уничтожайте врагов физически». Вот только эти призывы они почему- то обращали к питерским товарищам, а у себя были умеренными из умеренных. В Перми было расстреляно 50 человек и в других местах – 23 человека. Сколько из них политических – неизвестно.

Рассказал Илья Ратьковский и весьма любопытную историю со статистикой.

«При подавлении восстания в г. Курмыш Симбирской губернии постановлением ЧК Восточного фронта было расстреляно 63 человека, а затем еще 658 после взятия города. Сообщения о репрессиях в Курмыше поместили все советские центральные и губернские газеты, тем самым подтверждая этот акт «красного террора». Из периодических изданий лишь «Северная коммуна» дала опровержение этому сообщению со ссылкой на опечатку при публикации численности подвергнутых высшей мере наказания – 85, а не 658 расстрелов, но оно обесценивается своим единичным характером».

А вот и ничуть не обесценивается! Я сама журналист и отлично знаю, как это бывает. Все центральные, губернские и прочие издания тупо передирали друг у друга сообщения, источником которых была какая-то местная газета. И лишь в редакции «Северной коммуны» соизволили немножко пошевелить мозгами, соотнести эту цифру с реальным масштабом «красного террора» и запросить подтверждение с места. Если бы не они, эта опечатка так и вошла бы в историю под видом достоверного факта.

По оценкам Мельгунова, в ходе «красного террора» по всей стране погибло 50 тысяч человек. Лацис называет 6300. Илья Ратьковский считает, что их было около 8 тысяч. Но я все же склонна поверить Лацису: в его распоряжении имелась статистика ВЧК, и ему не было ровно никакого смысла врать. Наоборот: чем больше уничтожено врагов, тем лучше. Из них, согласно статистике ВЧК, приведенной Олегом Мозохиным, за контрреволюционные преступления было расстреляно 1637 человек.

Такова реальная цена страшным заявлениям большевистских лидеров.

Переместимся теперь по другую сторону линии фронтов и посмотрим – а что творилось там? (Напоминаю, что до сентября 1918 года в Советской России случаи смертных приговоров насчитывались единицами.)[200]

Финляндия. Население – 3 миллиона человек, сопоставимо с Петроградской губернией. Весна 1918 года. После крушения советской власти победившими белофиннами расстреляно около 8 тысяч человек и арестовано около 90 тысяч. Из них 70 тысяч находились в наскоро организованных концлагерях. Не считая тех, кого просто убивали охранники (по свидетельствам выживших, иной раз расстреливали каждого второго), заключенные в массовом порядке умирали от голода. Лагерь в Экенассе – из 800 заключенных умерло 400; Куокино – 800 из 3 тысяч; Свеаборг – третья часть из 6 тысяч; Таммерфорс – с 6 по 31 июня умерло 1347 человек.

Поволжье. Правительство «Комуч» («Комитет членов Учредительного Собрания», она же «Самарская учредилка»). За его министерством юстиции числилось 20 тысяч заключенных. За лето – осень 1918 года расстреляно около 5 тысяч человек. Известен случай казни 16 женщин только за то, что они похоронили выброшенные рекой трупы расстрелянных.

Область войск атамана Дутова. Август 1918 года. В оренбургской тюрьме содержится 6 тысяч человек, из которых 500 по ходу следствия замучили на допросах. В городе Троицке (по-видимому, какой-то совсем мелкий уездный городок) в первые недели казачьей власти расстреляно 700 человек. В городе Илеке вырезано 400 «инородцев» (каких именно – непонятно). Январь 1919 года. Только в Уральской области убито 1050 человек. В селе Сахарное сожжена больница, где находились 700 больных тифом красноармейцев. После пожара трупы зарыли в навоз.

Самарская губерния. 5 мая 1918 года уральские казаки взяли село Александров-Гай. 9 мая там было убито 96 пленных красноармейцев. В общем-то, говорить тут не о чем, для белых это не число – если бы не один нюанс: раненых закапывали в землю живыми. А всего в селе убито 675 человек.

... В октябре 1918 года, в связи с наступлением Красной Армии, заложников из Поволжья решили вывезти на Дальний Восток. Эти эшелоны называли «поездами смерти»: людей, в числе которых было много женщин и детей, везли в нетопленых вагонах, почти не кормили. В пути погибло от голода, болезней и расстрелов около трети.

В Ижевске взявшие город эсеры заявили, что у них не может быть даже и речи о применении смертной казни. Потом они устроили баржи- тюрьмы. Одну из них назначили «заложницей», угрожая затопить при приближении красных. 17 октября три миноносца под командованием

Раскольникова сумели увести эту баржу, в которой находилось 432 заключенных, все раздетые догола. Цена принципов ижевского правительства колеблется в пределах от 500 до 1000 казненных[201].

На юге на фоне общей картины выделяются расстрелы, проведенные немцами в Николаеве – 5 тысяч человек.

Территории, контролируемые так неосмотрительно упущенным из-под домашнего ареста генералом Красновым: за 1918 год убито более 30 тысяч человек.

3 августа 1918 года Временное Сибирское правительство постановило: предать суду всех представителей советской власти на своей территории. Только в одном Омске, несравнимом по численности населения со столицами, было расстреляно 1500 человек.

Север. На территории с населением в 400 тысяч человек только через архангельскую тюрьму прошло 38 тысяч арестованных, из которых 8 тысяч расстреляно[202]. На острове Мудьюг возле Архангельска был создан лагерь смерти: из 10 тысяч содержавшихся там заключенных в живых осталось около двухсот.

В Екатеринбургской губернии в ходе подавления крестьянских восстаний было уничтожено около 25 тысяч человек.

Только в застенках сибирского атамана Семенова (одного из военачальников «Адмирала» Колчака) убито и замучено около 6,5 тысяч человек.

И, напоследок, вернемся на десять лет назад. В благословенной «России, которую мы потеряли» во время борьбы с революцией 1905 года власти ввели практику военно-полевых судов. Суды эти формировались из строевых офицеров, не имевших никакого представления о судопроизводстве вообще, проводились ускоренным порядком. За восемь месяцев данные «органы правопорядка» вынесли около 6 тысяч смертных приговоров. А вместе с карательными операциями цена «замирения» страны составила, по разным данным, от 16 до 40 тысяч жизней. Россия тогда не находилась в состоянии войны – ни гражданской, ни обычной. Это была просто операция по подавлению.

Из сопоставления цифр я делаю вывод: никакого «красного террора» не существовало. Это просто бирка, ярлык, прикрывающий что-то другое. Что именно? Попробуем разобраться...

* * *

Он прощал не потому, что верил в раскаянье, а потому, что не хотелось марать руки. Руки остались чистыми, а вот жизнь он потерял, и не только свою.

Вера Камша. Время золота

5 сентября было принято постановление Совнаркома о «красном терроре».

«Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Всероссийской чрезвычайно комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью, что для усиления деятельности Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных товарищей; что необходимо обезопасить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры».

Все замечательно, за одним исключением: создается ощущение, что резолюция ВЦИК и постановление Совнаркома говорят совершенно о разных вещах. В этом документе нет ни слова про убийство Урицкого и покушение на Ленина, принят он по докладу Дзержинского, стало быть, речь идет о каких-то чекистских делах – а ВЧК никогда не занималась массовыми операциями, ее не для того создавали. И вообще неясно, имеет ли постановление Совнаркома связь с резолюцией ВЦИК или же просто совпадает по времени.

В той части постановления, которая касается террора, идет речь о двух вещах. Первое – изоляция «классового врага» в концлагерях. Знать бы еще, что имеется в виду под понятием «классовый враг». Кем, к примеру, является потомок князей с десятилетним анархистским стажем, вступивший летом 1917 года в партию большевиков, а через год ограбивший советский магазин в компании с двумя пролетариями? А если при этом его родной брат, будучи полковником царского Генерального штаба, состоял к моменту данного преступления на службе в Красной Армии, все еще больше запутывалось. Классовую проблему безуспешно пытались решить на протяжении двадцати лет, а потом попросту плюнули и окончательно уравняли всех в правах. Что же касается концлагерей, то дело это было по тем временам новое[203]и новизной своей, конечно, будоражило воображение... но по данным Лациса, в 1918 году в концлагеря был заключен 1791 человек. Для уездного города Н. нормально, а для всей России как-то несерьезно...

Что же касается собственно операции «красный террор», то она заключается в последней фразе постановления, а именно: «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам».

Ну, во-первых, если бы расстреливали всех, кто был «прикосновенен к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам», шестью тысячами на всю Россию не отделались бы, это точно. В одном Петрограде насчитывалось около шести тысяч арестованных «контрреволюционеров». А во-вторых, зачем проводить это решение через Совнарком? Коллегии ЧК имели право самостоятельно вынести и привести в исполнение все необходимые приговоры, не беспокоя высшие органы государственной власти.

Чтобы проделать все именно так, как это было сделано, имелись, как минимум, две конкретные причины. Первая – эволюция взглядов на меры наказания в Советской России. Вплоть до лета 1918 года политические преступления в ней считались маловажными и суровому преследованию не подлежали.

Смертная казнь была отменена еще в феврале 1917 года и до февраля 1918-го не восстанавливалась (не считая недели, проведенной под «муравьевским декретом»). В сочетании с амнистией Керенского, роспуском полиции и революционной обстановкой эта мера привела к небывалому взлету преступности. Через год после Февраля в Петрограде насчитывалось около 40 тысяч уголовников, многие из которых не слишком-то церемонились с чужой жизнью. Их, конечно, ловили, и нередко даже успешно. Раньше осужденных преступников отправляли на каторгу, а теперь они все оставались в Петрограде, переполняя тюрьмы. Властям поневоле приходилось искать способы разгрузки мест заключения, и в первую очередь под судебное и правительственное милосердие попадали как раз политические заключенные.

Во-первых, многие из советских деятелей в недавнем прошлом сами были политзаключенными. А во-вторых, они считали, что эти люди должны иметь чувство чести и с ними можно договориться. Поэтому в первые месяцы советской власти широко применялись моральные наказания. В большом ходу были такие «приговоры», как «объявить врагом народа» (в прямом смысле – про человека писали в газете, что он «враг народа», и отпускали), вынести общественное порицание, посадить под домашний арест, освободить под честное слово. И не надо смеяться – это было в реальности, так начиналась советская правоохранительная система!

Время от времени проводилась разгрузка тюрем. Например, 1 мая 1918 года власти петроградской коммуны объявили амнистию, по которой были освобождены политзаключенные и те, кто сидел за маловажные уголовные преступления. (Несколько ниже мы увидим, что собой представляли «контрреволюционеры» того времени!) Но даже спустя полгода после революции, когда в стране уже вовсю полыхала Гражданская война, к политическим врагам советская власть относилась не всерьез.

Что касается смертной казни, то ее впервые, спустя год после отмены, ввел в практику знаменитый декрет «Социалистическое Отечество в опасности», где пунктом восьмым говорилось: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстречиваются на месте преступления».

Если мы повнимательнее присмотримся к категориям подлежащих расстрелу, то заметим любопытный штришок. Ну как можно поймать неприятельского агента или германского шпиона «на месте преступления»? Эти две категории преступников – явно виртуальные. Зачем же они сюда вписаны? Ответ простой: чтобы затушевать тот факт, что данная мера направлена в первую очередь против уголовников. Иметь в таком громком политическом декрете на одну политическую категорию преступников три уголовных – несерьезно как-то...

Но в целом это – нормальный декрет военного времени. Война-то, между прочим, шла уже три месяца, и противоположная сторона кормила захваченных большевиков отнюдь не плюшками, а свинцовым горохом. Шингарева и Кокошкина всего лишь застрелили пьяные матросы, а на Украине у арестованного по приказу правительства члена Всеукраинского ЦИК большевика Леонида Пятакова[204]казаки живьем высверливали сердце. Есть разница?

... В первой половине 1918 года процесс немного продвинулся: в ВЧК была создана особая «тройка», уполномоченная выносить смертные приговоры – если решение будет принято единогласно. Первыми жертвами декрета стали опять же уголовники: некий князь Эболи и его сообщница Бритт, которые совершали налеты под видом сотрудников ВЧК, не упуская возможности поиздеваться над своими жертвами. Два дня спустя были расстреляны бандиты Смирнов и Заноза – точно за то же самое: под видом чекистов они ворвались в гостиницу «Медведь» и принялись грабить постояльцев.

Ну, а потом злобная ВЧК начала лютовать. В мае 1918 года в Москве было расстреляно аж 28 человек, из них 12 составляли анархисты. Большей частью это были грабители и убийцы (никакого противоречия тут нет – к тому времени разница между анархистами и уголовниками полностью исчезла). Имеется в этом списке и нетипичный для того времени «экономический» приговор. Высшую меру получили два брата по фамилии Череп-Спиридович и их биржевой маклер за совершенно эксклюзивную спекуляцию. Они купили обесцененные акции рудников на 5 миллионов рублей и пытались продать и\ немцам. Если бы это удалось, советское правительство, согласно условиям Брестского мира, обязано было бы выкупить эти акции по номиналу. А поскольку за спекуляцию тогда не расстреливали, тройке гешефтмахеров впаяли еще и государственную измену. Учитывая финансовое положение Советской России, логика железная.

А всего по стране с февраля вплоть до мятежа левых эсеров кровавый большевистский режим вынес от 150 до 180 расстрельных приговоров – из них около двух третей, согласно февральскому декрету, на месте преступления. Напоминаю: это в условиях войны!

Дольше всех держался Петроград, где мягкосердечный человек и «левый коммунист» Урицкий был принципиально против смертной казни[205]. Дожали его к концу лета. 19 августа коллегия ПЧК вынесла свой первый смертный приговор, жертвами коего стал 21 человек. Шестеро из них – участники заговора в Михайловской артиллерийской академии, еще шестеро также были политическими, остальные – уголовники, причем четверо – бывшие работники самой ПетроЧК. Вообще к чекистам родная контора относилась безжалостно, карая их высшей мерой за такие преступления, за которые простых смертных не всегда даже арестовывали[206].

Летом 1918 года право выносить высшую меру получили и ревтрибуналы – но, похоже, не слишком им пользовались. По крайней мере, те из участников левоэсеровского «мятежа», которых судили в ноябре и хоть к чему-то приговорили, получили от года до трех тюремного заключения (кроме Попова, которому дали все-таки «вышку» – но не расстреляли, ибо он удрал еще в июле)[207]. Все, конечно, очень мило и гуманно... но когда за попытку мятежа в условиях военного времени дают три года, это прямо-таки приглашает к повторению.

Среди тех, кого судили в ноябре, был левый эсер Донат Черепанов. Спустя десять месяцев он стал одним из организаторов знаменитого взрыва в помещении Московского комитета РКП(б) в Леонтьевском переулке – 12 трупов, 55 раненых. А ведь Черепанова и после этого теракта не расстреляли, его сослали в Сибирь, где неукротимый «Черепок» вскоре умер от тифа. А то, глядишь, и еще в чем-нибудь поучаствовал бы...

... Кроме мягкости судов, взаимоотношения ВЧК с ними затрудняла еще одна проблема, и серьезнейшая. У нее был великолепный, эффективный агентурный аппарат – и слабое следствие. Сплошь и рядом получалось так: чекисты точно знали, что господин Н. Н. – высокопоставленный заговорщик, но материалов для суда практически не имели. А агентов, многие из которых еще вовсю работали, на заседание трибунала не приведешь.

Да, конечно, выход из этого тупика превосходно известен. Раз нет достаточных доказательств, надо подсудимых освободить за недоказанностью. Если они после этого примутся за старое, виноват Дзержинский – пусть учит работать своих следователей. Почему председатель ВЧК был с такой постановкой вопроса не согласен – ума не приложу! Ну совершили бы его подследственные пару-тройку мятежей да десяток терактов, ну угробили бы сотню коммунистов да несколько тысяч случайных прохожих – делов-то! Зато Феликс Эдмундович сберег бы политическую девственность!

Давайте на примере Петрограда посмотрим, кто были те контрреволюционеры, с которыми боролись «злобные чекисты».

... В самом начале ноября 1917 года красногвардейцы, охранявшие штаб Петроградского военного округа, задержали юнкера, который пытался выкрасть штабные бланки. Выяснилось, что фамилия его Зелинский, что его произвел в прапорщики генерал Корнилов, а теперь этот достойный молодой человек состоит членом нелегальной группы Пу- ришкевича, бывшего руководителя «Союза русского народа». Самого

Пуришкевича и нескольких его помощников удалось арестовать, но большинство членов группы неопытные следователи упустили. В ходе обыска было найдено письмо генералу Каледину, где сообщалось, что когда белые войска подойдут к Петрограду группа выступит со всеми имеющимися силами.

Методы борьбы определил сам Пуришкевич: «... Ударить в тыл и уничтожить их беспощадно: вешать и расстреливать публично в пример другим. Надо начать со Смольного института и потом пройти по всем казармам и заводам, расстреливая солдат и рабочих массами».

«Дело Пуришкевича» было первым, которое рассматривал созданный в начале ноября военно-революционный суд. Главу организации приговорили к четырем годам принудительных общественных работ при тюрьме, однако уже 17 апреля выпустили, взяв честное слово о неучастии в политической деятельности. За него заступились Дзержинский и комиссар юстиции Петроградской коммуны Крестинский. А 1 мая по декрету Петроградского Совета Пуришкевич был амнистирован. В полном соответствии с взятыми на себя обязательствами, после освобождения он уехал на юг, к Деникину, и занимался у него пропагандой, пока не умер в 1920 году в Новороссийске от сыпного тифа.

...8 декабря были арестованы лидеры кадетской партии Степанов и Штейнингер. При аресте у них нашли документы, свидетельствовавшие о заговорщической деятельности, подготовке вооруженного мятежа и о том, что они помогали армии Каледина. Чем могли помогать кадеты? Ну, деньгами, например...