О первых последствиях прошлого

18.10.

Путь в чистые небеса

Часть первая

Глава 1

Начало и Ошибки

Пролог

Памяти своей любимой бабушке,

Гавриловой Тамаре Павловне,

Посвящаю!

вновь началась учёба. Никто и не успел сообразить, как в город пришла осень, разогнала ребятню со двора, что бегала по нему всё лето от восхода до заката, натянула на всех прохожих лёгкие куртки, заставила реже видеться влюблённые парочки, что гуляли, как и все студенты, по ночному парку.

Лето кончилось, начались будни. Засуетился народ на улицах, все вывалили из уютных квартирок на потрескавшиеся тротуары, уже обильно усыпанные пожелтевшей листвой. Листопад не переставал, и листья продолжали кружиться в своём последнем танце, до которого никому не было дела. Центр города кишел народом, который так и ломился из одного магазина в другой. На рынке появились новые палатки, почти каждые полметра заборов и афиш были сплошь оклеены различными листовками, сообщающими о скидках, распродажах и новых товарах. Для всех это стало средой обитания, никто не находил чего-то нового в жизни. И лишь события постоянно вовлекали народ в приключения, от которых он бежал к своему спокойному, привычному расписанию. Живые роботы заполнили улицы. Кто-то покупает цветы, за которыми уже выстроилась очередь родителей будущих первоклассников, кто-то примеряет совсем маленькой девочке большие белые бантики. Нет никакого разнообразия, и так из года в год! Никто не придумал чего-то нового, жизнь у большинства однообразна. Все эти вещи, вошедшие в быт, не привлекают нашего внимания – всё одинаково и не вызывает никаких эмоций. Но и за этим тоже кроется своя борьба: каждый старается добыть свой кусок, каждый работает только на себя, и никто, поверьте, никто не протянет Вам руку помощи, все к Вам равнодушны, всем на Вас наплевать…

А мне всё равно. Я привык. Этот суетливый мир постоянно мозолил глаза своим однообразием, постоянно маячил в бешеном потоке и не останавливался. Ну и пусть. А что мне? Я являюсь мизерной частичкой общества, в котором только для галочки и отмечен. Я вправе его не уважать, могу взбунтоваться против него, но что же это даст? Ведь только общество и решает всё на нашей планете. От него всё зависит. Это единый организм, который, как и человек, может продолжать идти, может приостановиться, поменять настроение и взгляды, и, в конце концов, решить судьбу другого человека.

***

Но всё это требует раздумий и выводов. Именно здесь часто совершаются ошибки. И нет, дело не в ложных выводах, а в том, как мы подтверждаем их на практике. Остаёмся ли мы верны своим стереотипам, меняем ли своё мнение, идём против собственной морали, или же остаёмся верны ей. Ни то ни другое не сделает обществу лучше, но лично для Вас эти принципы могут сыграть очень важную роль. Какую роль, спросите Вы? Всё зависит от Вашего выбора, друзья! Никто не в силах изменить Вашу жизнь так, как это можете сделать Вы сами. И я считаю, что ни я, ни кто-нибудь другой не смеет навязать Вам свои принципы и подходы к жизни. Я не могу сделать выбор за Вас, но предоставить его я в силе. Как слёзы младенца могут заставить задуматься о своём поведении родителя, обидевшего его, так и я надеюсь, что смогу помочь моим читателям задуматься над всем, чем они живут, пересмотреть всё, в чём они ещё себя не уверили, но не чтобы сказать им как надо жить, а чтобы они смогли решить это сами. И в этом помогут им мои герои, что совершают много подвигов и ошибок, что учатся любить и ненавидеть, что умеют меняться и быть собой, в общем, те, кто живёт обычной, нашей с Вами жизнью. Что же объединяет нас с ними? Конечно же, это общество, в котором живём мы, люди, его создатели. Между нами и обществом есть сходство – люди ошибаются, и общество ошибается. Но есть одно различие, которое постоянно пытаются скрыть. Общество ошибается всегда. Что для одного хорошо – другому может прийтись не по нраву. И этого человека обязательно надо наказать, эти личности всегда становились «плохими» в лице общества. Идеология, отличная от общественной, в древние времена каралась, а сейчас кто-то просто пройдёт мимо, кто-то посмотрит косо, а кто-то отнесётся к этому совсем неравнодушно. Однозначности в наше время уже нет, а карать никто не переставал. Обществу вроде бы плевать на твои взгляды, но всё равно ты в нём изгой. Общество не меняется. Поэтому многие, кто родился необщественным человеком, прогибаются под этим титаном, меняют своё мнение, подстраиваются под других. И большинству всё равно, ударят ли Вас по голове за следующим углом, заберут деньги и оставят лежать умирающего, или Вы умрёте в глубокой старости, в бедноте, без детей и внуков, или станете богачом, бизнесменом, заведёте себе семью, а может просто будете жить в достатке со своими близкими и будете счастливы. Всем наплевать, и это логично.

Но ведь нельзя терять чувство братства, единства. Да, если жизнь складывается хорошо, оно и понятно - все к вам нейтральны, ну а если требуется поддержка? Почему никто не обращает на Вас внимания?! Да потому что люди ослабели. Им нелегко справиться со своими страхами и проблемами, чего уж говорить о чужих бедах! Люди будьте человечнее, ибо эта гуманная человечность делает Вас сильнее, и тогда, воспользовавшись этой силой, Вы сможете не только помочь другим людям, но и бросить вызов опухоли общества, что разрастается с каждым днём. Нет, болячки общества нельзя вылечить, но остановить их распространение можно. И это в наших силах. В наших с Вами силах.

***

Всё это поддерживали лишь редкие, исключительные люди, но и их было достаточно. Я понимал, что был среди них, и гордился этим. Я знал, что у меня в душе, я знал, что есть такие, как я, а на то, что обо мне думают, было всё равно. Но всё-таки, на тот момент я ещё многого не знал…

***

Многого не знал… Я думал, что повидал жизнь, я думал, что уже могу делать выводы. А я, всего лишь, был жалким эгоистом. Да уж, как же я ошибался в этих недалёких суждениях! Мне не хватало чего-то на душе, но вот чего именно – Вы узнаете позже. И не был я дитём общества, которое воспитало во мне типичного молодого человека времён восемнадцатого столетия – независимого, имеющего на всё свои взгляды. Нет, ничего подобного нет во мне, просто мы все индивидуальны, вот и всё. Но даже на нашу индивидуальность покушается общество. Вы не обращали внимания, что в любых суждениях Вы оказываетесь под давлением общественности и закапываетесь в его традиции?! Без общества и тяжело и легко одновременно. Мы бы не выжили без общества, но невозможно отрицать и того, что оно разрушает нас сейчас. И всё же, даже здесь можно найти выход из ситуации. Это зависит от того, в какую компанию ты попадёшь, и, в первую очередь, от самого тебя. Когда ты продолжаешь жить, идёшь по своему пути вперёд, то, в конце концов, понимаешь, сколько ошибок уже совершил в жизни. Не все их можно исправить, но есть некоторые… Вот, к примеру, моя книга. Теперь я вернулся в самое начало, спустя несколько лет, и понял, как я заблуждался. Нужно уметь делать свои выводы, хотя, может быть, так тяжелее жить, но зато у Вас появляется возможность исправить ещё поправимые ошибки. И тогда на душе становиться спокойней и приятней.

Так вот и началась эта история, с ошибки, а может, и не ошибки, здесь уж кто как считает! Но идти нужно с самого начала, с тех пор, когда я ещё думал иначе, чтобы прийти к желаемому результату. Эта книга, книга второй моей жизни, как мне кажется, учит меня. Вы скажите, что это самовнушение. Может быть и так, Вы имеете полное право рассуждать так, как вам вздумается. Но что касается меня, то для моей души это настоящее лекарство. Оно лечит от повседневной жизни, от невзгод, которые могут обрушиться на каждого из нас. Оно лечит и совесть, потому что помогает поделиться тем, что может изменить Вашу жизнь в лучшую сторону, тем, что может помочь. Жаль только, что для этого чувства не придумано слово. Быть может, кто-нибудь, испытавший то же, что и я, будет несколько умнее и придумает его. Это дело времени, которое зависит и от нас с Вами. Главное, не зачеркнуть самим себе будущее, и тогда впереди откроется ещё много нового. И даже, быть может, с каким-нибудь счастливчиком произойдёт та же история, что и со мной, полная приключений, от которых неутомимо бьётся сердце, полная красоты, от которой замирает дыхание, полная любви, от которой полыхает душа. И всё это чувства, не физические, а моральные, от которых то и наполняется моё сердце энергией для завтрашнего дня, от которых моя голова полна раздумий и фантазий, а душа наполнена той любовью, которая движет всем во мне. Именно эти чувства разрушают нашу обыденность.

Выдумки, скажите Вы? Нет, это всё правда, правда жизни, а точнее, лишь небольшая её часть. Эта правда должна сделать своё дело, и она уже совершила одно. Я сам изменился. Со мной изменились и суждения мои, в которых я заблуждался ли, прав ли был – это уж Вам решать, а для себя я всё осознал. И дальше ещё осознаю, если воля Господня позволит открыть мне этот занавес. Занавес к правде.

Давайте же вместе пройдём по этой загадочной тропинке, полной чего-то детского и нелепого, серьёзного и опасного, где много вопросов и ответов, где вокруг много и правды, и ошибок, и проблем, и радостей, а самое главное, того непонятного чувства, которое движет и Миром на земле, и нашими силами. Это чувство бесценно, и мне хотелось бы, чтобы тот, кто испытает его, сделал бы правильный выбор в своей жизни. Ну что ж, после небольшого вступления, я должен продолжить своё повествование таким, каким я начал писать его ещё в четырнадцать лет, и надеюсь, что Вы, мой дорогой читатель, также поймёте то, в чём моя ошибка. Приоткроем же вместе этот занавес, за которым скрывается правда…

***

…Вот и сейчас мне было всё равно. Я сидел, опёршись на высокий бордюр, и ждал…

-Опаздываем! – усмехнулся я про себя. Столько времени уже тут стою, и никак не могу дождаться.

А горло саднило всё сильнее, как будто по его стенкам царапал каждый вздох. Голос пропал совершенно. Комок в горле мешал говорить. Укутавшись шарфом, поглядывая на часы и нервно мотая головой по сторонам, я ждал. Наконец, увидел знакомый силуэт вдали. Фоксер шёл быстро, но спокойно. Как тень. Я тоже научился ходить так, и этим мы с ним похожи – оба выражаем полную нейтральность внешне, двигаемся бесшумно, без лишних движений, не привлекая внимания. Я научил этому себя сам, сосредотачиваясь на ходьбе каждый раз. После долгих «упражнений» это вошло в привычку. А вот у Фоксера это в крови…

Я им действительно подражал, и не скрывал этого. Они были для меня чем-то новым, воплощением чего–то более совершенного, они не были такими, как все люди, они не шли на поводу у общества. Это помогало сохранить им все достойные качества разума, качества, раскрывающие доброту и искренность души… Антропоморфы[1]. Они были более совершенны, чем человек. Их было не так уж и много, что делало их сплочёнными и дружными, но… Это было давно. Когда-то. И теперь общество сделало своё дело. Теперь они такие же, как мы. Во всяком случае, я думал так раньше. И Фоксер как никто другой подтверждал мои опасения.

Фоксер шёл в синей куртке и в сине-красную клетку берете, что могло показаться странным в такую погоду. Но низко опущенная голова всё равно не давала ему выделяться. И как это у него получается? Да уж, этот лис был настоящим прохвостом, как в русских сказках, умудрялся быть незаметным и хитрым. Возможно, это удавалось ему благодаря его низкому росту. Лис был ниже меня, не смотря на то, что антропоморфы бывают и под два метра в высоту.

Вот он прошёл через открытую площадку и стал подниматься по лестнице, то поднимая на меня голову, то опуская взгляд на ступеньки. Фоксер ловко перескочил последние две широкие ступени и подпрыгнул ко мне. Мы молча пожали друг другу руки, и лис, как и я, опёрся поясом на бордюр. Взгляд его косо скользнул по мне из-под берета. Он осмотрел моё не маленькое, но от куртки ещё более широкое тело, взглянул на меня снизу-вверх, ибо ростом я был чуть больше метра восьмидесяти. Я был весь в чёрном. Чёрное пальто с длинными полами, чёрная шапка и штаны. Плотный шерстяной шарф окутал мне шею и был надвинут на самый нос, ибо болезнь всё ещё не давала мне покоя.

А взгляд Фоксера был, как и прежде, брезглив и недоверчив, хотя всё равно мы считали друг друга друзьями. Видимо, есть в его крови что-то такое, что заставляет его остерегаться людей. Но это всё только теории. Теорий же о том, как появились антропоморфы очень много. Я же оставался при своём мнении – эволюция не должна затрагивать только лишь человека. Что она и сделала. Только вместе с тем она принесла не только новые расы в царство разума, но и новые культуры, языки и традиции. Но… Из всех антропоморфов, которых я знал, я не смог бы выделить кого-то, кто жил бы по своим обычаям, верованиям и приметам. Да и вряд ли их можно встретить здесь, в городе, в оплоте человечества. Их слишком мало, и поэтому человеческому обществу и культуре влиять на них гораздо проще. И это гнетущее влияние сломало их здесь, и теперь это уже не тот великий народ, коим он должен быть. Мало того, так и понятие расизма сегодня встаёт на передний план. Люди убивают друг друга из-за цвета кожи, а тут… Нда уж, положение антропоморфов в городе не из лёгких. Очень многие относятся к ним с опаской и брезгливостью, хотя и делают это из-за глупости и непонимания, впрочем, как и многие другие расисты. Да, здесь не то что на Аляске! Сколько там было всяких плясок, народных примет и праздников у антропоморфов! Ух, аж дух захватывает! Впрочем, у нас в деревне их не меньше, и люди в таких местах особенные. В глубинке все равны и все дружны между собой, и понятие толерантности в крови у таких людей. Да, ещё есть такое в нашем мире, но в городе невозможно заметить невооружённым взглядом присутствия таких людей.

Я поднял лицо в ответ, и разглядел поближе своего знакомого. Шерсть была ярко-ярко рыжей, глаза – жёлтые, быстро бегающие, немного загадочные, задумчивые. Для антропоморфа нос и уши его были короткими, усы ярко выраженного чёрного цвета – густые. Фоксер был моим одноклассником, учился средне, но не из-за своих умственных способностей, а, скорее, от лени. Нет, он не был безответственным, но расхлябанность, какая-то особо выразительная леность являлась не просто его стилем, но ещё и образом всей его жизни. Сегодняшнее опоздание было хорошим тому примером.

-Ну, здравствуй, – произнёс он тихим, твёрдым голосом. – Долго, наверное, ждал – извини.

-Ничего, – бодро попытался ответить я, но долго молчавшее горло на последних слогах захрипело. – Ну, как всё прошло, что нового было первого сентября? Последний год всё-таки. Кхм-кхм – закашлялся я. - Извини, горло.

-Да всё как всегда – стояли под дождиком, речь толком не слушали – болтали больше. Наши все изменились за лето. Кто по курортам, кто на дачу, кто тут, в городе сидел. Все о своём разговаривают, шепчутся. Впрочем, ничего необычного. Как всегда у всех своя жизнь, разбежались по кучкам.

- Это они поначалу так, ты ведь знаешь, класс у нас дружный.

Друг мой промолчал. Во взгляде его сегодня бегало слишком много необычных зайчиков, и Фоксер вновь погрузился в какие-то свои мысли.

-А кто ушёл из наших? – поинтересовался я, выведя своего друга из непонятного транса.

-Лера с Машей, как и обещали, – ответил мне Фоксер, но глаза его всё равно не изменили своего яркого блеска. Говорил друг сегодня медленно и тихо, как бы обдумывая каждое своё слово. Несколько поразмыслив, он достал пачку RICHMOND’а и закурил. Не любил он этого при мне делать. Я всегда с ним воевал против сигарет.

-Что, так и не бросил? – посмотрел я на него, одновременно осуждающим и жалеющим взглядом.

-Неа, пол лета пробовал, только реже курить стал, не более, – он явно ощутил расслабление, лицо стало спокойней, плечи расправились.

-Жаль, но хоть что-то, – с усмешкой отвёл я взгляд. – Побереги, здоровье-то!

На это лис лишь улыбнулся и саркастически взглянул на меня. «Как всегда», - наверное, подумал он.

- Как погулял? Куда пойдёте сегодня? – поинтересовался я.

-Сюда же – в парк. Ох, - зевнул лис, широко расставив руки в стороны, - как я устал после праздника! Не выспался, да ещё родители вчера загрузили, целый день потерял! – Фоксер явно не хотел говорить, но я нагло притворялся, что не замечаю этого.

-Чем же так?

-На рынок ходили, потом обои клеили, генеральную уборку делали, – раздражительно загибал пальцы одноклассник. – Короче, как всегда, всё в один день!

-Ну, понятно, – я снова усмехнулся. – Вы сегодня хоть гулять пойдёте, не то что я - выпустили только с тобой встретиться. Скучно болеть сидеть!

- Не, это только летом, - заявил Фоксер.

- Болеть – оно всегда плохо, - никак не соглашался я.

-Ладно, не хнычь, держи, я всё уже написал, – Фоксер протянул мне лист, свёрнутый пополам. – Здесь вот расписание, - указал он пальцем. - Здесь…

У меня завибрировал телефон в нагрудном кармане – мама отправила СМС, напоминая, чтобы я зашёл в магазин.

-Блин, – тихо отозвался я на СМС. – мне скоро уходить.

Телефон у Фоксера тоже прозвенел, и друг ловко извлёк его из кармана.

-Джуни уже маяки отсылает, просит перезвонить – меня ждёт, так что я тоже ухожу, – ответил лис.

Мы оба улыбнулись.

-Ну ладно, давай тогда! – я протянул руку. – Спасибо!

-Давай, пока! – Фоксер легко её потряс. – Эй, стоп! Я же тебе не рассказал, у нас новенькая!

-Да ладно, правда что ли? К нам уже столько лет никого не переводили, и кто она, ты с ней разговаривал?

-На мой взгляд, она волчица. И да, я совершенно трезв, я знаю, что встретить их в городе нереально. Так что не налетай на меня, быть может, я просто ошибаюсь. Но она реально похожа на волчицу! Побеседовать с ней не удалось, она пришла, осмотрелась, поздоровалась, и замолчала, ни с кем особо не разговаривала. Да и её, как мне показалось, все побаивались.

-Ничего, привыкнет. И наши тоже привыкнут.

-Кстати, как я понял – из-за границы к нам приехала, симпатичная такая, – тут у Фоксера снова завибрировал мобильник. - Ладно, я пойду, а то Джуни обидится.

Мы вновь пожали друг другу руки, и я, прощаясь, поднял ладонь вверх. Теперь надо идти в магазин, и потом снова таблетки, таблетки…

Я болел две недели. Кашель вымотал, но горло, хоть и перестало болеть со временем, было сорвано. Не смотря на все эти невзгоды, я заметно шёл на поправку. Это радовало. Сейчас очень хотелось увидеть всех наших, и посмотреть на новенькую, уж очень она меня заинтриговала. По последним известиям, класс уже написал первые контрольные и пару самостоятельных. Всё это придётся переписывать. Да уж, эти две недели отыграются на моих силах, как на моральных, так и на физических. И как они так быстро успели пролететь новые темы?

Я лежал на кровати и обдумывал это. Мысли мешали читать учебник и постоянно лезли в голову, не давая запомнить хоть какой-то материал. Я присел на кровати, и всё поплыло перед глазами, как будто вот-вот я упаду обратно. Но нет. Я придвинулся к стене, посидел с полминуты, и, опёршись на неё, встал. Либо у меня было высокое давление, либо просто качало из-за того, что я долго лежал. Голова шла кругом. Я подошёл к столу, сел и достал учебник по алгебре. Предположительно это должно было увести меня от посторонних мыслей. Так оно и вышло. Я прочитал последние темы, сделал штук пять заданий, и лёг снова. Этого было достаточно, чтобы понять новую тему и отвлечься. Я снова взял учебник по истории в руки и, вздохнув, перелистал пару зря прочитанных больших страниц назад. Спустя почти полностью прочитанный параграф мысли снова вернулись и начали путаться в голове. Я прилёг, потом встал, попил воды, и, отгоняя всеми силами постороннее, дочитал историю. Всё, теперь можно отложить уроки ещё на день. Я лёг спать. Ночь была бессонная, но мысли, которые так будоражили и мешали мне весь день, всё никак не приходили на ум. Очень неприятное состояние. Бессонница пришла, и не принесла с собой никаких новых мыслей, заставляя просто смотреть в потолок. Я крутился в постели, хоть как-то пытаясь найти себе тему для размышлений. Лишь спустя полтора часа я заснул.

В течении всей недели эти мысли, как волны, нагоняли на разум, а потом отступали, и, как во время отлива на берегу, на душе становилось сухо. Это сделало меня немного рассеяние, хоть и выглядел я серьёзно, но мог даже не понимать того, о чём мне говорят. Я знал, что когда выйду на учёбу - всё прекратится, и стремился лечиться всеми силами. Но почему же это происходило со мной? Почему старые воспоминания нахлынули на меня? Я этого не знал на тот момент, и просто продолжал жить как раньше. Вскоре, после очередного похода в больницу, мне сказали, что я могу выйти через день. Врач с недоуменьем смотрел на мою загадочную улыбку и взгляд, который отчего-то сделался весёлым, энергичным и довольным. Никогда в жизни я так не стремился пойти в школу. Я был искренне рад, ибо мог отвлечься от своих размышлений, и тем более последний год в школе хотелось провести незабываемо, и этим надо было заняться как можно скорее. Ко всем своим одноклассникам я относился очень хорошо, да и сам по себе наш класс был очень дружен. С каждыми хотелось побеседовать, узнать что-то новенькое, а так же встретить друзей из параллели.

Но даже тогда, когда я делал уроки, мои воспоминания вновь тревожили меня, тревожили везде. На удивление, в этот раз тревога эта была приятной. Мне хотелось продолжать и продолжать вспоминать. И с чем же это могло быть связано? А ещё мне вспомнилась та таинственная незнакомка, которая перешла к нам в класс. Мне было любопытно увидеть её. Я не знал – почему. Это любопытство проснулось во мне ещё с первых слов Фоксера о ней. Какие же из этих слов смогли возбудить во мне этот интерес? «Симпатичная?» – нет, это вряд ли. «Волчица?» – а что, вполне возможно. «Из-за границы?» … После последнего словосочетания в голове вновь всплыли воспоминания, которые терзали меня в последнее время. Я вспоминал детство…

Мы с родителями долго летели на самолёте, и я, тогда ещё маленький ребёнок, видел бездну этого огромного бескрайнего океана; кругом быстро плыли облака, через которые не всегда проглядывалась тёмно-синяя водная пелена. Всё это будоражило меня и восхищало. Сначала было страшно лететь на самолёте, но потом я понял, как это красиво. Я был птицей, свободной птицей, что только начинала свой путь по небу, что только взмыла в синюю высь и очутилась в чистых небесах, расправляя свои крылья и готовясь встретить на своём пути своё первое облако. Мама и папа сидели слева от меня и дремали, иногда прерывая молчаливый сон небольшими беседами. А я всё смотрел в иллюминатор и ждал прилёта. Но вскоре и мои силы, борясь с возбуждающими любопытство пейзажами, ослабли, эмоции от первого полёта затухли во мне и я погрузился в сон…

Проснулся я в бревенчатом доме, с высокими и широкими стенами и покрашенным толстым слоем краски потолком и деревянным полом. Мне было обидно, что я проспал посадку. Видимо, я слишком утомился в её ожидании, и родители не смогли меня разбудить. И как только меня несли на руках?

Я привстал на постели. На комоде, который стоял у левой стены, к которой было направлено изголовье кровати, кипятился электрический чайник. Под ногами стояли сумки. На пол стены, что справа от меня расположилась белая печь, часть которой выходила в другие комнаты, не доступные пока моему взору. Большой зал, в котором я находился, освещала настольная лампа, что стояла возле чайника, поливая приятным белым светом всё вокруг. Лишь некоторые уголки комнаты не освещались, что придавало ей холодный, но уютный вид. А ещё я слышал голоса. Они явно шли из комнаты, что находилась по другую сторону огромной печи. Я решил повременить со своим появлением перед кем-то. Любопытство заиграло во мне, и я захотел, как настоящий шпион, подслушать переговоры врага. Сразу было понятно, что разговаривают не два человека. Я слышал голоса мамы и папы, но чаще всего звучал чей-то посторонний голос. Я посидел достаточно, чтобы движения мои были более осмысленные, и чтобы меня не шатало. Приподнявшись с постели, я подошёл к печке. Конечно же, запрыгнуть на печь, чтобы оттуда посмотреть в другую комнату, не получилось, но теперь слова были лучше слышны. К этому времени говорили уже родители, частенько перебивая друг друга. Они рассказывали, что приехали сюда до тех пор, пока в России не разрешаться какие-то проблемы с работой. Я не знал на тот момент значения слов, которые зачастую звучали, мне было всего лишь четыре года. Они продолжали говорить, вставляя в свою речь непонятные тогда мне слова, и отец закончил рассказ предложением: «Поэтому мы и приехали на Аляску».

Тут послышался очень нежный, тихий и приятный женский голос, каждое слово которого выражало большое количество эмоций и чувств. Голос этот лился, будто из флейты, мелодия его была медленной и спокойной, убаюкивающей ласкою и мелодичностью своей.

-О Господи! Я вам очень сочувствую! Такое нелёгкое положение, вы проделали такой большой путь, да ещё и с ребёнком… Так устали с дороги, вам надо выспаться и придти в себя, не смеем больше вас беспокоить.

-Ну что вы! – добрым ласковым голосом отозвалась мама. – Выпейте ещё чаю, посидите – нам будет приятно!

-Хорошо, спасибо, – отозвался мужской голос. Он был одновременно юн, и мужественен. В этом голосе я чувствовал приятное, уверенное спокойствие, рассудительность и не грубую силу, а силу духовную, силу воли и терпения. Голос этот, как мне казалось, был идеален. Он не картавил, не шепелявил, как у истинного актёра, который с хорошей дикцией и расстановкой читает свой текст.

Потом я услышал скрип табуретки, и через несколько секунд в комнату вошла мама. Она сначала удивилась, что я проснулся, а потом подошла к чайнику. Я присел на постель, а тем временем мама ушла с кипятком и произнесла: «Малыш проснулся». Отец попросил гостей пройти в комнату, посмотреть на сына, сказал, что я расту смышлёным, извинился, что тут так грязно, ведь: «Мы приехали около часа назад». Меня уже тогда беспокоили чувства смущения. Я сидел на кровати, и, насколько это было возможно, выражал всем своим видом невозмутимость. Послышались шаги и звук наливающегося кипятка из другой комнаты. В комнату вошёл мой отец, а с ним… Это был антропоморф, но я тогда не знал, кто это такие. Я удивился, но не испугался. Он наоборот вызвал у меня море восхищения. Жёлто- оранжевые выразительные глаза, мягкий серо-коричневый окрас шерсти. Он был сильным, это было видно сразу, но и худым, что говорило о его ловкости. Лицо. Оно мне запомнилось больше всего – выразительное, словно нарисованное, длинный нос со слегка взъерошенной на нём шерстью, очень красивые глаза. Лицо это ни разу на распрощалось с улыбкой, и было доброе, очень-очень доброе, даже сияющее.

-Здравствуй малыш! – несомненно, этот приятный голос я и слышал из комнаты последним. Незнакомец взял меня на руки и поднял вверх к самому потолку.

-Ух, какой ты большой! Хороший мальчик, из тебя вырастет настоящий мужчина! Я уверен, ты подружишься с моей детворой, как же тебя зовут?

-***, - ответил я серьёзным, и одновременно поражённым голосом, а потом уверенно произнёс, выражая своим тоном умение вести себя. – А Вас как зовут?

-Балто, зови меня просто Балто. Что ж, будем знакомы, а теперь тебе пора спать – ночь на дворе.

Мама позвала, и отец вместе с гостем вышли из комнаты. Я пошёл, лёг на постель, но долго не мог заснуть, вспоминая того самого Балто с добрым-добрым лицом…

Я уже пришёл домой, только тогда я и смог отойти от воспоминаний. Позвонил Фоксеру, сказал, что выйду послезавтра. Он мне рассказал, как они весело отметили первое сентября – я был рад за него и немного расстроен собой, ибо я безвылазно сидел дома. Мы ещё долго смеялись и разговаривали о всякой ерунде, пока ему не пришло время уходить. Я одновременно был расстроен, что не успел спросить о новенькой в классе, но в то же время говорить на эту тему не хотелось: это могло вызвать ещё большее моё любопытство, а могло просто показаться смешным Фоксеру. Ничего, приду – сам всё увижу. Вопрос всё мучил и мучил меня, почему же я так хотел узнать это? Что такое со мной? Это было просто банальное любопытство, я был уверен в этом. Точнее… я надеялся на это. Во мне могло проснуться такое, уж я себя знаю!

В течение всего оставшегося дня я помогал матери, а когда лёг спать, снова пришли воспоминания из детства, с тех самых дальних пор безмятежной жизни на великолепных просторах Аляски, в городке Ном, в котором было столько радости и счастья, сколько я не смог получить здесь – на родине. Но при всём этом я оставался патриотом. Просто детство – самая прекрасная пора нашей жизни. Там мы и заводим первых, и, возможно, самых настоящих друзей. Таким справедливым заявлением я пытался отогнать приятные воспоминания, потому что знал, что не засну от радости, или же, наоборот, расстроюсь, что ничто больше не повториться.

На следующий день после прибытия в Ном я вышел на улицу и удивился. Везде лежал снег. Когда мы вылетали, ещё не все листья упали с осенних деревьев, а здесь… Мне в глаза ударил яркий свет, и я увидел горы. Они, засыпанные белым покрывалом, находились очень близко, и были слишком огромными для меня, ещё маленького мальчика. Эти белые шапки… я запомнил их на всю жизнь. Этот сводящий с ума обворожительный блеск заснеженных вершин! Такой загадочный, такой искрящийся, играющий на солнце всеми цветами радуги, словно снег у меня под ногами! Мне казалось, что я находился в низине, в долине около гор, и так и стоял на морозе, смотря заворожено на белые шапки, пока мама не загнала в дом, причитая, почему я вышел раздетым.

Теперь я смог разглядеть все комнаты в доме, в котором мы оказались. Комната, в которой вчера разговаривали мои родители с Балто и с какой-то женщиной, оказалась кухней. Она не была просторной. В ней было всего лишь одно широкое окно, выходящее на сторону выхода из дома – к главной улице. Всё было уютно обустроено. Напротив кухни была тёмная спальня, достаточно вытянутой формы. Там стояла двуспальная кровать поперёк комнаты, покрытая белым покрывалом, большой шкаф, раскрытый настежь, до самого потолка возвышался в правом дальнем углу, а слева и справа от входа стояли комоды. Маленькие тумбочки расположились по обе стороны от кровати. Комната выглядела бесхозной, ибо все наши вещи вперемешку с сумками валялись на кровати и на полу. Я зашёл в большую комнату, в которой спал. В этом зале, оказывается, было два окна в стене справа от входа в дом. Они светились ярким солнечным светом. Комната казалось совсем другой, не такой большой и тёмной, как вчерашней ночью. Кроме моей кровати в правом дальнем углу расположилась такая же железная кровать, только без перины, из-за чего она смотрелась пустой, поблёскивая своим голым железным каркасом. Справа под окнами стоял огромный овальный стол со стульями, за которым могло разместиться целое семейство, да ещё и с гостями. На стене, прямо напротив входа, висел огромный ковёр, прибитый прямо к брёвнам. На нём был изображён олень с большими рогами, стоявший на склоне огромной горы, обернувший свою голову к горам, что стелились на горизонте. Красота! Слева стоял раскрытый настежь комод и тумбочка около моей кровати. Рассматривать дом внимательнее мне не позволили. Мама наспех одела меня, и я вышел на улицу. Что происходило дальше – я не помнил, помнил только, что мама показывала мне наш двор, объясняла что-то, рассказывала. И откуда они с папой взяли этот дом? Этот вопрос меня волновал в тот момент меньше всего. Отца уже не было дома, а мать всё ещё суетилась на кухне. Я сидел на крыльце и разглядывал соседние дома. Мы находились на самом краю городка. Он был сложен деревянными двух-трёх этажными бараками, или эти постройки просто были похожи на бараки? Память не давала вспомнить всё досконально. Левее города, с той стороны, где были горы, находилась просторная полянка. На ней стояла на берегу замёрзшего озера старая огромная лодка, немного накренившись на левый борт. По правде она больше смахивала на корабль – большая, с широкой рубкой и огромной задней палубой она контрастно смотрелась на фоне снега, пестрея своим блёклым серым цветом. А ещё левее лодки, метрах в семидесяти от неё, ближе к морю, находился большой двухэтажный дом с широкими ярко выраженными окнами. Дом этот был красно-розового цвета, с белыми рамами окон и узорами на стенах. По обе стороны от входа, возвышавшегося над тремя ступеньками, располагались белые колонны, на которых держался навес над входом. Слева и справа от дома располагались пристройки, очень широкие и высокие. Около него самого было какое-то движение. Мать долго суетилась на кухне, а я сидел и пытался разглядеть, что же движется возле дома. Меня не меньше интересовало, куда делся папа. Его я не видел с раннего утра.

Вдруг дверь резко распахнулась – это мама вышла во двор, посмотрела на меня. Взгляд её был суров, она явно была раздражена чем то, на ней сказывались усталость и волненье. Мама поправила мне куртку, осмотрела себя и меня, взяла мою руку и повела прочь от города – к этому большому двухэтажному дому. Я не задумывался о том, зачем мы туда идём, мне просто было интересно и любопытно. Подойдя к дому метров на пятьдесят, я увидел, кто был во дворе. Там бегали шестеро детей, и все они были антропоморфами. На скамейке у дома сидела тётя, тоже антропоморф с шёрсткой приятного рыжеватого, почти красного окраса. Моя мама поздоровалась, подойдя к ней, и я поздоровался тоже. Тётя ответила. Именно она была вчера у нас на кухне – я был уверен. Этого голоса нельзя было не узнать. Я посмотрел на детвору. Они все веселились, прыгали на снег, кидались друг в друга снежками. Пятеро детей были такого же окраса, как и тётя, сразу было видно, что это её дети. Одна девочка было серого окраса, похожего на окрас моего нового знакомого дяди Балто. Я не знал, к кому подойти. Было боязно встревать в игру и начинать разговор.

Вдруг все мысли мои загустели, и я погрузился в сон, оторвавшись от воспоминаний.

Холодное утро знобило, но я всё равно шёл. Я уже хорошенько выспался, горло перестало болеть, и поэтому в первый мой учебный день я чувствовал себя прекрасно. Было темно и мокро. Народ ещё не думал выходить на улицы, но некоторые вялые прохожие устало плелись по голым тротуарам, проклиная работу за то, что приходится вставать в столь ранний час. Я дошёл до школы быстро, так же быстро переоделся, и, не тая любопытства, отправился прямиком в назначенный кабинет. Буйство эмоций, быстрый шаг, интрига, кульминация… Восторженное: «О-о-о!» - пролетело по классу, а за ним всевозможные приветствия со стороны моих одноклассников. К сожалению, я не увидел никого нового в классе, но зато как рад был встретить старых друзей! Всех было не узнать. С каждым хотелось пообщаться. И как наш класс оставался таким дружным все эти годы? И сейчас, осознавая это, становилось приятно на душе. К сожалению, оказалось, что новенькая заболела до моего выхода в школу. Это немного расстроило меня, но приятное сплочённое общество быстро тонизировало моральные и физические силы, придавая бодрость, улыбку и уверенность в завтрашнем дне.

6.

Меня одолевали разные чувства, казалось, что я выгляжу плохо или глупо, странно и неправильно. Я, просто-напросто, стеснялся, и продолжал смотреть на детвору, не решаясь подойти. Развернувшись, я увидел, что моя мама общается с женщиной на лавочке, не обращая на меня ровно никакого внимания. Стесняясь, я подошёл к маме и тёте, выглядя глупо и застенчиво в своих глазах.

-Привет малыш, – ласково произнесла женщина, первая обратив на меня внимание. – Меня зовут тётя Дженна. Чего ты, не стесняйся! – так же нежно говорила она.