Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика

был? Вряд ли. Во-первых, лишняя морока, но и по существу, наверное, я неправ. Плохо, что актер почувствовал себя марионеткой. Значит, где-то я все же нарушил свободу актерского пробования, а это — педагогический грех. Почему-то Г. также обвинил меня в нарушении какой-то договоренности, и процитировал свою запись за мной с прошлой репетиции. Глупая, догматическая запись, но не следить же за тем, что записывают актеры!

А потом состоялся у меня обмен письмами с Владимиром Г.

Письмо ко мне:

«Уважаемый Вениамин Михайлович, месяц назад, когда я предпринял меры по моему уходу из спектакля по причине неприятия логики персонажа, вы, уважаемый Вениамин Михайлович, уговорили меня остаться. Уговорили тем, что мне была предоставлена возможность сочинить историю персонажа и наполнить его содержанием, понятным мне как исполнителю. Я очень благодарен вам за репетиции, которые приносили радость и мне и моему партнеру, казалось, что и вам. Даже на последних прогонах вы неоднократно отмечали положительные моменты и выражали удовлетворение моей работой при всех участниках спектакля. Но за день до сдачи вы стали загонять меня в свой прежний вариант и обвиняли меня в том, что я не могу на ходу перестроиться. Вы прекрасно понимаете, что за день до спектакля я не позволю себе выйти из постановки. Мне очень жаль, что в сорок лет я позволил так провести себя. Я далек от наивности, но не разучился искренне и больно переживать подобное отношение к себе. Тем не менее, я благодарен вам за нашу встречу, за интересные моменты, за репетиции и за урок.

С уважением. Заслуженный артист России Владимир Г.».

Мое письмо:

«Дорогой Володя! Не скрою, я взволнован вашим письмом, вашей искренностью. Впрочем, я так и понимал вас как содержательного искреннего человека и актера. Конечно, я как режиссер и старший творческий коллега все наши нестыковки считаю своей виной. Значит, я был неточен в своих объяснениях, в своей работе с вами. Единственное, в чем вы, конечно, неправы, это в моральном аспекте, в том, что вы подозреваете меня в какой-то степени в коварстве, в обмане. В этом отношении я, поверьте, безупречен. Я слишком люблю актеров, чтобы играть с ними в какие-то недостойные игры. Поэтому я прощаюсь с вами с искренним чувством благодарности и без малейшего осадка на душе. Другое дело — профессиональные размышления. Видимо, сперва, наметив эту роль как траги-лириче-скую, нервно-лирическую (помните, я сразу говорил о Достоевском),

Театр и педагогика

_я потом забыл напоминать вам о колючести этого человека, о его непростом характере, о его внутренних и внешних метаниях, о конфликте с Жадовым. И мы с вами в какой-то момент остались только с любовью и дружбой и оказались сентиментальными. Повторяю, вину за перекос я беру на себя. Второе, в чем мы с вами профессионально разошлись (простите, если лезу не в свою область), — это в ощущении масштаба роли. У вас так и остался комплекс маленькой роли, я же искренне не считаю эту роль маленькой и проходной. Я считаю, что эта роль дает нервный толчок всему спектаклю. И третье: тут тоже немного не сошлись наши два профессиональных опыта. Я научен и привык бороться за результат до конца. Мне кажется, что последние усилия — и есть самые главные, что иногда роль дозревает и выстреливает в последние дни и часы, в последние прогоны и т. д. Так говорит мой и опыт многих, и это не есть метание, — это диалектика творческого процесса. Вы же (может быть, ваше актерское поколение в целом) привыкли к преждевременной фиксации, и тут наши понятия, понятия о внутренней подвижности и свободе расходятся. Извините, пожалуйста, если я веду слишком серьезные творческие дискуссии в неподходящий момент, но я ловлю себя на ощущении, что мне ваша актерская судьба небезразлична. Позвольте еще раз засвидетельствовать вам мою искреннюю симпатию.

С премьерой. Фильштинский.

PS. Разумеется, я как режиссер разрешаю вам быть в этой роли свободным, играть ее каждый раз по-разному, творчески экспериментировать, по-разному зацепляться за Жадова и т. д.»

Эти два письма я привел, потому что тут, по-моему, есть целый ряд, важных и характерных штрихов, говорящих о сложных отношениях режиссера с актером, о непростом использовании этюдного метода, о внутренней свободе актера. И о том, как ответственна в этом случае роль режиссера даже в психологическом отношении, который и должен заботиться, в первую очередь, именно о свободе актера. И если хоть в какой-то степени актер чувствует себя марионеткой, — это, безусловно, вина режиссера.

...Репетиция с Владимиром Б. (Вышпевский): «Актер пришел с новыми соображениями, вернее, с расслабляющей его «литературщиной», но «хитростью», а, впрочем, через напоминание обстоятельств удалось вогнать его снова в жесткость, в нерв, во властолюбие, которые нужны для этой роли».

О другой репетиции.

Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика

«...Мы репетировали кульминационную сцену Жадова и Полины в комнате довольно успешно. Потом перешли на сцену, и актеры ее сыграли. Я сижу в ужасе, смотрю: полная мура, деревян-ность, какая-то ахинея. К тому же вялый, путаный, полуэтюдный текст. Какие я меры принял? Еще раз быстро сделал анализ и сказал, что ничего страшного не произошло, что, мол, все дело в том, что мы давно не репетировали. И что, конечно, пространство пока у пас неопределенное, декораций еще нет, хотя мы и перешли на сцену, а это непросто и т. д. В общем, смягчил. И не показывал виду, что все это ужасно, а взял и просто тщательно разучил с ними слова первого кусочка. Да, мы разучили слова. Теперь, говорю, сыграйте. И далее делал так с каждым кусочком. И вот талантливость актера, в конце концов, взяла свое. Мы вернулись к живому — это был очень важный процесс: получилось соединение некоторого разучивания с прошлой этюдностью. По ходу дела пришлось заниматься и «чистой технологией»: соединять фразы, снимать лишние ударения и т. и. В общем, опять-таки некий неплохой симбиоз этюдности и технологической придирчивости.»

...Сцепа Юсов — Белогубов. Брать через этюдность...

Злая запись: «Комнатные разговоры ничего не значат, особенно с ленивыми, непрофессиональными, плохими актерами. Выходишь с ними на сцену и оказываешься голым».

А вот добрая запись: «Положительное ощущение: удалось раскачать Ф., удалось также фактически пройти по сквозному действию Юсова — А.».

...Все-таки жаль, что не знаю волшебных слов, например, того же «действия» или еще чего-то петушиного... Вот бы сразу репетировать на сцепе без всяких этих комнатных подготовительных репетиций.

...Что значит обученпость актера и его профессиональность? Видимо, умение актера готовиться к репетициям.

«У Ф. все как в прорву, дырявое решето... Никакой воли запомнить, сделать своим, офантазировать».

«Думаю, о том, как Эфрос сделал бы сцену «Жадов - Белогубов». Наверное, до момента, когда Белогубов сует ему деньги, они бы играли совсем спокойно, а йотом — нерв, взрыв...»

...Чувство бездарности... Но напоминаю себе одну из главных заповедей 3. Я. Корогодского: биться до последнего, до самого последнего момента работы.

...На одной из последних репетиций. «Хорошо, что у меня остается внимание к людям, к персонажам, к тому, что с ними происходит».

Театр и педагогика

«...Исходящий реквизит покупать самому, иначе ничего не получится, только силы измотаешь на скандалах с реквизиторами».

«...Опять уговариваю себя, чтобы был легкий стремительный спектакль. Несовершенство режиссерского мастерства. Тут никакие теории не оправдают. Нужно все уметь, в том числе, определять «действие», нельзя пренебрежительно к действию относиться».

«Неудачная вечерняя репетиция. Занимался схемой, геометрией, «элементарщиной мизансцен» (выражение А. В. Эфроса). Был бессилен наладить кульминацию сцены Полина — Жадов. Или это актеры устали, или я неверно репетировал. И самое неприятное, что они молчали напуганные. Не люблю молчащих напуганных актеров, молчащих напуганных студентов — пусть лучше скандалят, говорят глупости».

«Усечь, что мешает играть в движении».

«Не надо педантичных замечаний — надоедаю».

«Страшненький прогон. После него была беседа, достаточно конфликтная, хотя и не вразнос. Кто был прав в конфликте — я или актеры? С одной стороны, конечно же, задание трактирным половым могло быть более точным. С другой стороны, прав я, так как режиссер не может давать никаких заданий, не получая импульсов от актеров (хотя общее задание, конечно же, должно быть)».

«...При окончательной постановке начинают сами по себе работать и помогать делу форма, ритм, энергия, композиция. Но важное примечание: при этом не терять и тонкости, не терять упрямую, тихую (!) линию Жадова. Да и у других тоже подлавливать тишину, оценки, свои тона. Как, например, у Полины — у нее тоже должны быть замедления, паузы и т. д.»

«...В последние дни подтверждается одна простая истина: как важно много раз репетировать одну и ту же сцену. Хоть по часу, чтобы учить да учить текст. Вместе с актерами учить текст. Может быть, это и имел в виду Луспекаев, говоря о том, что его метод работы над ролью, — это сидеть дома и учить текст. Тут, может быть, есть некая теоретическая новость. Нужно параллельно вести как бы два процесса: первый — этюдный и второй — учить текст. А это значит изучать автора, стиль, ритмику и т. д. Конечно, бывают случаи, когда актеры со слухом на текст сами легко (даже иногда так легко, что это и вредно) могут выучить текст. Но, например, в Самаре это не относится практически ни к кому. К тому же некоторые актеры так и говорят: «Не могу дома учить текст». Практически это означает — надо разучивать его на репетиции».

...Из записей, относящихся к периоду выпуска: