Георг Фридерик Гендель и Викторианская эпоха

Визит Генделя в Лондон в 1710 году не был долгим и связан был он со службой у курфюрста в Ганновере. В 1712 году Гендель возвращается в Лондон и до конца жизни живет и творит в Англии, потому характерные черты Викторианской эпохи будут объяснены в дальнейшем воздействием его музыки. Гендель действительно имел высокое задание:

Преобразить основания моральное состояние жизни в Англии, именно он, в конце - концов, должен быть ответственным за обращение маятника морали от одной крайности, все более свободных нравов к другой, к непреложности чрезмерного ограничения. Должно было пройти некоторое время, чтобы произведения Генделя стали пользоваться спросом, так как возвышенная Форма музыки оказывает не такое скорое влияние хотя бы потому, что ее меньше играют, чем музыку легкого характера. Из этого следует, что Гендель достиг своего апогея не непосредственно в 1739 году, когда появилась оратория «Израиль в Египте», а что многосторонние воздействия его музыки распространились лишь тогда, когда Викторианская эпоха уже давно началась.

Воздействия ораторий Генделя, в меньшей мере остальные его произведения, проявляются в пробуждении почтительности, благоговения и глубокого уважения со всеми сопровождающими их явлениями и следствиями. Особенности и воздействия последних идут далеко и весьма значительны, несмотря на то, что они и не прямые. Именно Гендель способствовал тому, что Викторианская эпоха находилась в такого рода условностях, а многие люди того времени были жеманны, формальны, высокомерны. Эти несовершенные стороны человеческих качеств должны рассматриваться, как следствия влияния музыки Генделя на определенные характеры. Среди людей есть такие, которым неизвестно воздержание /само­обладание/ какого-либо вида, и этот момент в разрезе содержания данной статьи не должен быть упущен.

При составлении книги подобного рода важно, чтобы явления личного вкуса и пристрастия были исключены, поэтому мы часто : И цитируем мнения других об исследуемых здесь композиторах. нас для этого есть причина, имеющая решающее значение для получения четкого представления о том, как рассматривались великие таланты в более ранней эпохе, чем наша, когда творчески созданные ими сложные формы были еще целиной. Другими словами, как воздействовал Гендель на людей той эпохи, формированию которой он способствовал решающим образом? Для ответа на этот вопрос давайте приведем ряд цитат из сохранив­шихся работ известного духовного представителя времён Викторианства. «Произведения Гайдна, - так он утверждает, «Бетховена, Моцарта, Мендельсона, Шпора и других - они все великие мастера! - исполняются, ими по праву восхищаются, но все же они не произвели такого воздействия на вкус и чувства /по крайней, мере, англичан/, как это сделал Гендель. Он - вели­чайший и самый предпочитаемый, не имеющий равных. Его значительные творения остаются нетронуты временем. Переменные успехи, которые объясняются различными веяниями моды переменчивым вкусом или меняющимися школами, это случаи проходящей природы. Мы не можем себе представить, чтобы какое-то другое произведение так прочно и длительно занимало бы место «Мессии». В прошлые годы состоялось великое возрождение предпочтения возвышенной музыке, но чем больше обращают, внимания на эту музыку, тем яснее можно проследить преимущество Генделя среди великих композиторов». «Если привести, как можно короче, общие причины, которыми я обосновываю заслуги Генделя как композиторов, тогда это будут, ни во первых: достоинство и благородство тем; во-вторых: огромна патетическая сила выражения; и в-третьих в высшей степени соизмеримость музыки и слов, которые он подобрал».

Дим Рамсей «Гений Генделя». Если эти хвалебные речи могут служить доказательством оценки произведений Генделя, то следующие признания исследователя музыки, современника Кротч, в пользу Генделя, еще более значительны. Он пишет: «Хоры Моцарта и Бетховена часто мощны, но редко величавы и благородны». Действительно музыке Генделя присуще благородство, И она оставила убедительное впечатление слушавших ее. «Другие композиторы могут быть временами великолепны и выразительны», продолжает духовный представитель, цитируемый вначале, - «все же у них отсутствует простая величина, которой Гендель мог выразить свои идеи. Он вызывает некоторые из своих самых возбуждающих и возвышающих воздействий через достижения, которые удивительны по — простоте. Знак действительного таланта, и высокого дарования, когда композитор что-то создает, что является одновременно и великим искусством и просто».

Таких знаков внимания генделевскому влиянию, которые будят глубокое уважение к композитору, можно было бы продолжать многократно, но мы ограничимся следующими цитатами. Первая из них из «Квотели ревью» звучит так: «С момента исполнения «Мессии» у нас появилось чувство, как если бы мы освободились от некоторых наших нечистот. Мы были восхищены и наши сердца возвысились так, что отведали наслаждения, которое происходит не от запретного древа, а земные накалы страстей и несправедливости земных законов престали быть столь значительны и отошли в сторону. Он был единственный, о ком можно сказать, что с ним мы поднимались от земли к небу».

Не менее важна и вторая цитата из биографии достойного духовного представителя Роберта Холла, написанная Грегори: «Роберт Холл присутствовал на мессе памяти Генделя в Вестминстере, где присутствовал также король Георг III с семьей. В одном месте мессы, /Алилуйа/ король встал - знак собравшимся подняться, он был залит слезами. Ничего когда-либо не захватывало его сильнее, говорил Роберт Холл. Это явилось великим актом национального единения основополагающим истинам религии».

Итак, о существенном и общем влиянии музыки Генделя сказано много. Далее мы намерены конкретнее заняться уже упомянутыми формированиями и их причинами.

Кто изучал глубже технику композиции Генделя, заметит, что у него было явное предпочтение к повторению отдельных аккордов для двух или более тактов и сиквенциям, что значит последовательное, перемещение музыкального построения на другой тональной ступени. Отсюда музыка Генделя, несмотря на ее эмоциональное содержание, была формальной по виду и, следовательно, имела формальное значение. Если мы свяжем ее эмоциональные качества с ее формальностью и добавим благородное величие повторений и возможности имитации - ведь сиквенция есть ничто другое, как прославление повторению и подражанию и, если все это перенесем с уровня музыки на образ действия человека, то выявим предпочтение для внешней церемониальности и традиционней, условности. В конечном итоге ведь традиционная условность есть, пусть даже и не совсем осознанное, прославление имитационной способности. Так же как музыкальная секвенция есть имитация, т.е. подражание части музыкального построения при незначительных изменениях музыкальных соотношений, так и удержание традиций соответствует имитации, т.е. подражание мыслям и действиям других людей незначительно измененных материальных условиях. Если мы добавим к этой традиционной официальности упомянутые вначале этой главы чувства благоговения и глубокого уважения, то результатом будет: почитание традиций, определенный объем пуританства и всего того, что отсюда. произрастает при определенных отношениях: коварство, уныние, ханжество, чересчур усердное соблюдение церковных условностей.

Все же, когда мы перечисляем эти некрасивые характерные особенности эпохи Викторианства, появившиеся от непрямого воздействия музыки Генделя, в XX веке не следует относиться к ним с насмешкой и пренебрежительно, ибо мы не должны забывать, как необходимы они были в свое время, как корректива. Гендель достиг высоты своей славы в Англии во время той эпохи, когда Свифт, Штерне и Смоллетт создавали свои - слабые непристойности, а понимание и почитание святых вещей было забыто. Несмотря на то, что религия в те времена проповедовалась с церковных кафедр и составляла часть общественной жизни, можно с уверенностью сказать, что она не была связана с духовностью. Выл вполне допустим спортивный и светский тип пастора, который не показывал своим поведением ощутимых различий между религией и светскостью. К духовному сословию принадлежали также Свифт и .Штерне, видимо только это и удерживало их стать «распутными, грубыми мужланами», как их называли викторианские биографы, еще препятствовало и то, что они несмотря или возможно из-за своей грубости, достигли большой литературной славы. Какие же перемены должны были произойти в общей перспективе креликальных и прочих интересов!

Духовник типа бонвиван /тип людей театрального амплуа/ с течением времени был вытеснен типом, который был наполнен таким благоговейным отношением ко всему, что он сам ввел в повседневность «медленную торжественную мелодию и действовал, двигался и говорил таким образом, как если бы он находился не в обществе за чашкой чая, а на алтаре и вел мессу. Отношение людей к церкви, их взгляды на. духовенство также значительно отличались от прежних. Если раньше:, чтобы выдержать богослужение можно было и заснуть, то теперь же это считалось непочтительным, следовательно, не принадлежало к хорошему тону. Также и пастор не представлял более из себя «приятного малого», ему платили за то, чтобы он вел проповеди и бдительно следил за душами своей общины. На него смотрели как на более высокое существо и почитали его как таковое. В 18 столетии он уже желал быть любимым всей общиной, и, без сомнения, это часто так и было. В 19 веке он стал ею почитаем. В действительности члены общины также мало осознавали, что типичный викторианский духовник был просто самодовольным педантом, как не было осознано и их дедами, что священник их дней представлял собой религиозную аномалию. Да и сам Гендель не предвидел, когда писал свою музыку, что она сотворит когда-либо высокомерие и самомнение. Несмотря на то, что некоторые из своих арий он сочинял со слезами на глазах, равным образом известно, что он часто сквернословил, был практичным и ловким дельцом, наслаждался отличной едой и аристократическим обществом и имел явное честолюбие. Короче говоря, он не был высокомерной ходячей добродетелью. Но ирония судьбы в том, что именно он в конечном итоге непреднамеренно должен был вызвать у других духовное высокомерие и спесь. Еще больший парадокс будет в том, что ответственным за это будет воздействие в неограниченном объеме его музыки.

Мы хотели бы упомянуть и о протесте, который поднимали духовники и миряне против постановки ораторий, обосновывая его непочтительностью. Отклоняя эту странную позицию. Дин Ремсей писал: «Хорошо известно, что возражения против постановки ораторий и против участия в подобных выступлениях завышены. Фактически считается, что они, главным образом, для непосвященных и богохульствующих, поэтому доброжелательные и добросовестные особы считают своим долгом .выразить протест против ораторий и запретить своим семьям присутствовать на подобных выступлениях, как если бы они запретили присутствовать в местах действия чисто мирского увеселения, например в операх и в занимательных театральных постановках».

Может показаться преувеличением говорить о наростах благоговейной робости, но ведь не только выше приведенная цитата, но также многое другое в Викторианскую эпоху оправдывает это высказывание! Итак, почтительность и представление о святости, конечно, связаны между собой очень тесно, но однажды происходит то, что делает возможным появление преувеличенного представления о святости, так же как и преувеличенного представления о безбожии. Последнее станет поводом для многих викторианцев рассматривать все светские развлечения как греховные. Ходить в театры и оперы считалось безбожием. А находить в этом радость значило «поддаваться восхищению/ которое вводит в заблуждение и соблазняет попробовать наслаждения с запретного дерева»., так можно бы свободно изложить уже цитируемую статью из «Квотели Ревью». Подобного рода чопорность можно проследить и в вопросах сексуальности, ведь чопорность есть ничто другое, как проявление введенного в заблуждение чувства почтительности; так как сексуальность была неизбежным, а иногда и отрадным злом, она, по представлению викторианцев была допущена Богом неофициально, но каждый намек на нее в печати или в обществе запрещался. С точки зрения почтительного поведения, особенно с дамами, даже мыслям отводилась большая роль. Для мужчины считалось неприличным говорить о сексуальных вещах с замужней женщиной, даже если ее невинность при этом не могла пострадать, а тем более с незамужней женщиной. Побочные явления всего этого хорошо известны: излюбленным художественным приемом стала чистка классических произведений от «неприличных сцен», но никому в голову не пришла мысль исправить подобным образом библию. Классические статуи были снабжены фиговыми листочками, чтобы заву­алировать мнимое неприличие определенных слов, стали применять синонимы. В научных произведениях вдруг стали употребляться отступления на латинской языке - нет необходимости делать это перечисление более подробным.

Если же обратиться от утонченных отношений в жизни к более практическим, то мы вновь установим, как многие из них были связаны почтительностью, в широком смысле этого слова. Например, когда одни женщины занимаются определенными делами или определенным время провождением, а другие считают, что все это «ниже их достоинства», то это происходит от преувеличенной оценки самих себя и своего пола, особенно если другой пол поддерживает их в этом. Всякий интерес людей к их собственному достоинству и достоинству других внушается через чувство почтительности. В Викторианской эпохе это чувство было выражено с таким акцентом, что даже сама королева должна была говорить своему министру, который находился при смерти: «Мне очень жаль, что я не могу Вам предложить присесть». Был еще один продукт этой почтительности или чувства святости в соединении с достоинством. Речь идет о крайне характерной примете викторианского взгляда на жизнь-это прославление долга, как стимула к действию. Было недостаточно делать то или другое ради самого себя, или потому, что было желание сделать что-то, подобные причины считались чересчур легкомысленными и рассматривались как недостойные. Если все же действия каким-то образом были озарены нимбом моральных обязательств, причем без малейшего намека на удовольствие и наслаждение, тогда душа викторианца была спокойной, его самоуважение было удовлетворено.

Таким образом, возникло представление о святости и долге.

При всей своей одаренности, Гендель не был поборником революционных идей как Вагнер. Он принадлежал к такому типу композиторов как Чайковский, который существующие художественно- музыкальны средства разработал дальше и связал их с изобилием богатства мелодий. В случае с Чайковским, художественные средства и общеприняты формы были связаны с сонатой, в случае с Генделем- с композиционной Формой фуги и как уже было упомянуто, с секвенциями и повторениями, т. е. со средствами, которые сами по себе были уже известными. Мы не будем повторять, почему последние повлекли за собой законом. соответствий подчеркнутую официальность в жизни. Закон же соответствий этим еще не исчерпывается. Именно потому, что красота и ве­личие музыки Генделя, по причине его техники, были формальны и мало дифференцированы для красоты и великолепия Викторианской эпохи, было общепринятым: воспроизведенная ново-готическая архитектура, тяжелая мебель из красного дерева в столовой, огромные кровати и платяные шкафы из орехового и красного дерева в спальне, красные плюшевы кресла с золотыми рамками в приемной, искусственные цветы и набитые/ чучела птиц с пестрым оперением в стеклянных витринах, хрустальный! дворец, «Альберт мемориал» и другие объекты, слишком, многочисленные, чтобы упомянуть все, что делает наглядным этот формализм.

Это один аспект влияния музыки Генделя - другой, сказавшийся ранее, проявился в предпочтении к мрачному, унылому: диваны и кресла из черных волосяных тюфяков, чрезмерно утрированная вдовья одежда и т. д. Почему так? Потому что священная робость, благоговение, которые вызывала музыка Генделя, пробуждали определенных типов характерное пристрастие к погребениям, к преувеличению торжественности и серьезности, что, разумеется, привело к ложному представлению о духовно-религиозном. Вскоре после смерти Генделя, определенная доля его славы достигла Германии, но не Австрии и еще менее - Франции. На деле это происходило, как пишет Ром Ролан в своей биографии о Генделе: «Мы, Французы, ждали все же полного раскрытия того большого блестящего, трагического искусства, которое так родственно целям античной Греции». Как значимо это признание! В 18 столетие англичане находились во многих отношениях ближе с французами, чем когда-либо ранее, но с появлением Генделя между ними появились большие различия. Теперь для викторианцев было совершенно обычным делом выражать сожаление по поводу фривольности, откровенности, распущенности нравов, светскости обычаев, оскверняющих шабаш «людей на суше», причем они совершенно забыли, что не так давно в Англии царили подобные отношения. Германия тоже была втянута в эту обобщенную хулу, так как ее театры и некоторые из магазинов были открыты по воскресениям, но все же обычаи немецкого народа, которые не были поверхностными и легкомысленными, соответствовали скорее обратному. Немцы были явно с серьезным народом и любили серьезную литературу, искусство, музыку и одновременно придерживались традиций. Эти национальные, характерные черты частично объясняются влиянием музыки Генделя, но еще более влиянием Иоганна Себастьяна Баха, которые мы еще покажем. Что касается австрийцев, то они сохранили национальную веселость и жизнерадостность, характерную для французов, причем показателен тот факт, что они многое переняли из музыки Моцарта, которого и сегодня почитают как полубога. Но это не говорит о том, что произведения Генделя никогда не игрались и не играются сегодня в Австрии, и что австрийцы только позже заметили гений Генделя, и что он не занимал и не занимает в их стране почетного места, которое признано за ним в Англии. Не становится Гендель национальным наставником и в Италии. В этой стране он пользуется весьма ограниченным почитанием, несмотря на профессиональное исполнение религиозности. Это обстоятельство бросилось в глаза никому другому, как Мендельсону, который писал: «В 1830 году: «Итальянцы имеют религию, но не верят в нее, они имеют папу и правительство, но высмеивают их, они вспоминают о блестящем и героическом прошлом, но не придают ему никакого значения. Это действительно возмутительно: испытывать равнодушие при смерти папы и неподобающее веселье во время праздников».

Но с другой стороны, нация, которая испытывает такое воодушевление от ультра-мелодичного намеренно будет становиться все более веселой и жизнерадостной и будет достойна уважения, как если бы она становилась все более почтительной.

Глава 8