Раздел II. ЧЕЛОВЕК-СОЗНАНИЕ-ПОЗНАНИЕ

Тема 2.1. ЧЕЛОВЕК КАК ОСНОВНАЯ ПРОБЛЕМА ФИЛОСОФИИ

Глава 1. Происхождение и развитие человека

Тайна нашего происхождения

Возникновение человека — это чудо, не разъясняемое никакими научными теориями. Прежде чем возник человек, должна была возник­нуть жизнь на Земле, а ее возникновение — не меньшее чудо. Для этого должны были совпасть десятки факторов: чтобы наша солнечная систе­ма находилась на самом краю нашей Галактики, в относительно спо­койном месте; чтобы оптимальным были расстояние от Земли до Солн­ца (на Венере слишком жарко, а на Марсе слишком холодно) и объем планеты (малые планеты не удерживают атмосферы, а на больших она жидкая и ядовитая), и т.д.

До сих пор неизвестно, была ли жизнь занесена на Землю из космо­са или возникла на самой планете химическим путем. Но и возникнув, жизнь не обязательно должна была развиваться до человека, она вполне могла существовать в виде грибков или плесени. Во Вселенной, по-видимому, нет какого-то однонаправленного развития в сторону услож­нения, скорее наоборот — Вселенная стремится из состояния упорядо­ченности к хаосу, от сложного — к более простому.

То, что возник человек, было совершеннейшей случайностью, не­предсказуемой мутацией. Природа наобум пробовала десятки вариан­тов: питекантропы, неандертальцы, синантропы, зинджантропы, роде­зийские люди и, наверное, множество других не известных нам видов. И вот возник вид человекообразных обезьян — кроманьонцы, у которых был чуть больше мозг, быстрее скорость реакции. Они начали с того, что перебили своих конкурентов и стали быстро распространяться по Земле. А могли бы и не выжить, поскольку у них были мощные против­ники — например, неандертальцы. Есть гипотеза, что «снежные люди» — это последние выжившие неандертальцы, до сих пор не знающие огня и прекрасно приспособленные к природе.

А человек сегодняшний, homo sapiens (человек разумный), совер­шенно к природе не приспособлен и не должен был бы выжить. Чтобы человек мог рождаться совершенно готовым к жизни (как жеребенок или теленок через несколько часов после рождения могут самостоятельно передвигаться, питаться и т.д.)., человек должен был бы прово­дить в утробе матери 21 месяц. То есть мы все рождаемся как бы недо­ношенными. Ребенок человека не может жить самостоятельно долгие годы, ни одно животное не может позволить себе такой роскоши — до десяти — пятнадцати лет кормить и обучать собственное дитя.

Но эта неприспособленность обернулась необычайным преимуще­ством для человека. Человеческий ребенок, в отличие от животного, рождается с совершенно открытой программой, в нем почти ничего не заложено наследственно — кроме некоторых инстинктов и неявных предрасположенностей. Ребенок формируется не во чреве матери, а здесь, в мире, когда слышит человеческую речь, чувствует материнскую любовь, видит краски и звуки мира.

Любое животное, любое неразумное существо не может чего-то не делать, в нем все или почти все жестко запрограммировано природой. Ласточка не может не летать и не кормить своих птенцов, она делает по двести вылетов в день и, даже если птенцы вдруг погибнут, она все рав­но будет носить червяков, пока не распадется инстинктивная связь дей­ствий. А человек может вообще ничего не делать. «Вот сейчас лягу и буду лежать, пока не помру», — может сказать он. И ляжет, и помрет, если захочет.

Поскольку человек рождается с открытой программой, из него можно вылепить все что угодно, в его наследственности ничего жестко не записано. Вырастет среди волков — будет волком (Маугли), среди обезьян — обезьяной, а среди людей, — если повезет, может стать че­ловеком. Правда, те, кто с первых дней рос среди животных, вернув­шись к людям, больше людьми не становятся, потому что человеческий мозг с первых часов жизни формируется под влиянием человеческого окружения.

Как человек стал человеком?

Много лет в исторической науке, антропологии, философии гос­подствовала точка зрения, согласно которой человека человеком сделал труд. Человек поднялся над животным состоянием только тогда, когда стал производить орудия труда, и производство — его главное отличие от животных.

Однако сейчас это положение представляется неверным: прими­тивные каменные орудия — топоры, дубины — просуществовали почти миллион лет, не подвергаясь существенным изменениям, за это время не было никакого усовершенствования техники обтесывания камней, а значит, и заметного развития человека. Животные преуспели здесь зна­чительно больше, оказались более искусными строителями и изобретателями. Плотины бобров, геометрические формы пчелиных сот свиде­тельствуют о том, что технические навыки животных развивались ус­пешно. Если бы технического умения было достаточно для определения уровня развития интеллекта, то, по замечанию американского философа Л. Мамфорда, Homo sapiens большую часть своего существования на Земле мог бы рассматриваться как безнадежный неудачник.

Благодаря чрезмерно развитому и постоянно активному мозгу че­ловек обладал большей умственной энергией, чем требовалось для вы­живания на чисто животном уровне. И он должен был давать выход этой энергии не только при добывании пищи и размножении, но и в производстве очень странных вещей: наскальных рисунков, культовых вещей (тотемных столбов, молитвенных дощечек и т.д.). «Культурная работа» занимала более важное место, чем утилитарный ручной труд.

Далеко не всегда при раскопках древних стоянок человека археоло­ги находили орудия труда, но почти всегда — предметы религиозного культа или примитивного искусства. Человек оказался не столько жи­вотным, производящим орудия труда, сколько животным, производя­щим символы, — символическим животным. Например, первобытная семья, перед тем как идти на охоту, совершала ритуальные действия (может быть, три раза обегала вокруг тотемного столба и пять раз при­седала). Считалось, что после этого охота будет удачной. Если бы жи­вотное могло думать, оно сочло бы, что люди ведут себя подобно сума­сшедшим. Но с точки зрения человека, это было важнейшее символиче­ское действо, которым люди вводили себя в особое состояние, творили себе невидимых, символических покровителей — то есть совершали чисто человеческие действия, развивали свою специфическую челове­ческую природу.

Так, у некоторых народов сохранился древнейший обряд похорон, когда на них приглашаются плакальщицы: эти люди ведут себя арти­стически (они и есть артисты) — рвут на себе волосы, бьются головой о гроб, жалобно кричат, хотя на самом деле никаких чувств к покойнику не испытывают, их наняли разыграть действо. Дело в том, что этот «спектакль» имеет огромный символический смысл — дети после такой встряски уже никогда не забудут своих умерших родителей. Этот риту­ал способствовал образованию и закреплению памяти, потому что забы­вать естественно, а помнить — искусственно. Как вы помните, человек — существо искусственное, он не рождается природой, он сам себя рожда­ет, творит.

Особенно быстро развитие человека пошло с возникновением язы­ка — теперь производство «культурных» предметов намного обогнало создание орудий труда и в свою очередь способствовало быстрому раз­витию техники. Расширяющая границы жизни культурная «работа» за­няла более важное положение, чем утилитарный ручной труд. До этого ничего уникального в технической деятельности человека не было, не было ничего специфически человеческого в его орудиях труда. Главным орудием, потрясающим и великолепным, было тело человека. Удиви­тельно пластичное, приспособленное к любому виду деятельности, управляемое разумом, оно могло создавать гораздо более важные и сложные вещи, чем примитивные топоры и деревянные колья.

Даже рука, полагал Л. Мамфорд, была не просто мозолистым ору­дием: она ласкала тело возлюбленного, прижимала ребенка к груди, делала важные жесты и выражала в упорядоченном танце или в ритуале не выразимые иным образом чувства жизни или смерти, воспоминания о прошлом или предвосхищение будущего.

Любая культурная деятельность человека, любое производство орудий были направлены не столько на подчинение окружающей среды. на увеличение добычи пищи, сколько на укрощение самого себя. Она была направлена на поиски того, куда бы направить громадную внут­реннюю энергию, суперорганические (свехприродные) потенциальные возможности. Когда человеку ничто не угрожало, его расточительная, гиперактивная нервная организация, часто неуправляемая, служила ско­рее препятствием, чем помощью при выживании. Контроль над своей психикой с помощью создания символической культуры был более су­щественным достижением человека, чем контроль над внешней средой.

Пока человек не сделал нечто из себя самого, он мало что мог из­менить в окружающем его мире. Борьба за существование не полностью завладела энергией и жизнеспособностью первобытного человека и не отвлекла его от более насущной потребности: внести порядок и значе­ние в каждую часть своей жизни. В этой, более значительной борьбе решающую роль играли ритуал, танец, песня, рисунок, резьба и более всего — дискурсивный язык.

А был ли тот мальчик?

Что такое человек, и откуда он пришел в этот мир? Русские фило­софы также пытались внести свою лепту в разрешение этого вопроса. В.В. Розанов впервые увидел шимпанзе в зоологическом саду во Франкфурте-на-Майне и поразился ее способностям: она помогала сто­рожу собирать и убирать стол, сметала крошки, стлала скатерть. Дарви­ну, подумал тогда Розанов, даже лестно происходить от такой умной обезьяны, а не от более мелкой.

Лев Шестов считал библейскую версию происхождения человека правдоподобнее, чем дарвиновская — об этом свидетельствуют неуто­лимая тоска и вечная духовная жажда человека. Если бы человек про­изошел от обезьяны, он по-обезьяньи умел бы быстро найти все, что ему нужно. Правда, на свете очень много людей, сумевших по-обезьяньи приспособиться к жизни: они весьма изобретательны в добывании пищи и вполне довольны своей жизнью.

Лев Шестов (1866-1938 гг.) — замечательный русский мыслитель, за­долго до Хайде 1 Гера опубликовал ряд работ по проблемам человеческого су­ществования, предвосхитив многие идеи философии XX века.

Родился в семье крупного киевского коммерсанта. В 12 лет был похищен анархистами, отец отказался платить выкуп, и только через погода мальчик был возвращен домой. Поневоле задумаешься о хрупкости бытия и станешь философом. Однако сначала Шестов учился в Московском университете — на математическом, потом на юридическом факультетах, был исключен за уча­стие в студенческих беспорядках. И лишь с 1897 года стал заниматься фило­софией.

Основные работы: «Апофеоз беспочвенности», «Власть ключей», «Афи­ны и Иерусалим», «На весах Иова».

Но и Дарвин, и Библия правы, пояснял Шестов. Часть людей про­изошла от согрешившего Адама, чувствует в своей крови грех предков, мучается этим грехом, а другие — от несогрешившей обезьяны, их со­весть спокойна, они не терзаются и не мечтают об избыточном.

Согласно С. Франку, современное «научное», «просвещенное» соз­нание с его принципами доказательства, не хочет ничего принимать на веру, для всего ищет объяснения. Только одно, самое главное, оно ос­тавляет без объяснения — оно спокойно примиряется с тем, что наше Я, наша личность, наша внутренняя жизнь со всеми ее потребностями, упованиями и мечтаниями совершенно случайно, неведомо откуда зате­сались в мир — человек остается в нем совершенно инородным, одино­ким, бесприютным существом, обреченным на крушение и гибель.

Семен Людвигович Франк (1877-1950 гг.) родился в Москве и окончил Московский университет. Основные работы: «Душа человека», «Непостижи­мое», «С нами Бог», «Человек и реальность» и др.

В книгах Франка поражает его умение говорить о сложнейших пробле­мах философии доступным, ясным и поэтическим языком. В 1922 г. он был выслан из России, жил во Франции, затем в Англии. Умер в предместье Лон­дона, всю жизнь сохраняя любовь к России и веря в ее будущее духовное воз­рождение.

Теория эволюции сводит бытие человека лишь к его природному существованию и дает беспомощные объяснения его происхождения, с ее точки зрения человек с его душой, разумом постепенно развился из какой-нибудь амебы или протоплазмы. Это все равно, как если бы мы сказали, что круг постепенно развился из треугольника или точки, а машина — из гайки. Теория эволюции — это наивная мифология. Чело­век не может развиться из того, что в принципе ему чуждо, он возникает совсем из другого источника. Можно даже сказать, что он не возникает. а в определенном смысле всегда есть. И если человек остается одино­ким перед лицом холодного и равнодушного к нему космоса, если он в нем беззащитный скиталец, то это лишь значит, что он имеет родину совсем в иной сфере реальности.

Об этом, например, свидетельствует само рождение и первые годы существования человека. Удивительные строчки посвятил В. Розанов только что появившемуся на свет младенцу. Маленький человек, писал он, явственно обнаруживает бездонную тайну своего происхождения. Младенец — это не только сияние жизни, не только свежесть и чистота, которую мы утрачиваем с годами, но это еще явление той единственно бесспорной безгрешности, какую на земле знает и испытывает человек. Мало сказать, что младенец невинен, — ни в чем не виновен и камень. Младенец обладает положительной невинностью — в нем есть не толь­ко отсутствие греха, но и присутствие святости. Дом, не имеющий де­тей, мрачен и темен, он освещается и освящается детьми. Понимающий человеческую природу не может смотреть на младенца без слез, без «переполненного сердца» (Гете).

Розанов Василий Васильевич (1856-1919 гг.) — философ, писатель, бо­гослов, литературный критик, человек огромной эрудиции и удивительного чувства юмора. Уже с 4-го класса обнаружил склонность к философствова­нию: под влиянием прочитанных книг построил систему доказательств в пользу счастья как верховной идеи человека. Основные произведения: «В ми­ре неясного и нерешенного», «Опавшие листья», «Люди лунного света», «Апокалипсис нашего времени».

Умер от голода в Сергиевом Посаде. Его надгробие, рядом с могилой К. Леонтьева, в Гефсиманском скиту близ Троице-Сергиевой лавры, было уничтожено и восстановлено лишь недавно. При советской власти не была напечатана ни одна книга Розанова. Сейчас издается собрание его сочинений. Откуда же это странное волнение в нас? Глядя на дитя, считал Ро­занов, мы и в себе пробуждаем видение «миров иных», только что ос­тавленных этим человечком, видим свежесть, яркость и святость этих миров. Младенец — это «выявленная мысль Божия». Около младенца всякая взрослая добродетель является ограниченной, почти ничтожной, и человек, чем дальше отходит от момента рождения, тем больше «тем­неет». В раннем детстве почти все дети обладают, по крайней мере, за­датками гениальных способностей: поражает их память, непосредствен­ная яркость и свежесть восприятия, удивительное чутье по отношению к окружающим людям. Это все как бы врождено ребенку. Его изначаль­ная одаренность действительно представляется даром свыше, а потом ее уже невозможно специально удержать никаким воспитанием и обучени­ем. В сиянии младенца есть глубинная святость, словно влага, еще не сбежавшая с его ресниц. А потом мы, став взрослыми, вспоминаем свое гениальное детство, свою память, свои способности к языкам и думаем: _а был ли действительно тот мальчик (или девочка)? Ведь взрослому че­ловеку так трудно выучить хотя бы один иностранный язык, так трудно «расшевелить» свое воображение, так быстро все забывается, и совер­шенно не верится, что когда-то в детстве мы все были гениями, во вся­ком случае — в наших задатках.

Ч. Дарвин и супершимпанзе

В массе своей, считал Ф. Ницше, человек вообще еще не возник, в массе своей он еще остается супершимпанзе. Именно «супер», потому что в сравнении с обезьяной он более умный, более хитрый, более лов­кий, — но все равно он обезьяна. Как и русские мыслители, Ницше счи­тал, что теория Дарвина не подтверждается серьезными фактами. Есте­ственный отбор действительно способствует выживанию, но отнюдь не самых лучших и самых значительных особей. В результате естественно­го отбора никакого прогресса не происходит. Все яркое, красивое, та­лантливое вызывает зависть или даже ненависть и погибает — это осо­бенно характерно для общества, но и в природе творится то же самое. Потомство дают лишь серые, невзрачные индивидуумы. Яркие люди, сильные и смелые, всегда идут вперед, не боятся рисковать жизнью и потому чаще всего рано сходят со сцены истории.

Единственными представителями истинной человечности для Ницше являются лишь философы, художники и святые. Только им уда­лось вырваться из животного мира и жить целиком человеческими ин­тересами. Расстояние между обычным человеком (супершимпанзе) и обезьяной гораздо меньше, чем между ним же и истинным человеком. Здесь уже качественные различия, тогда как в первом случае только количественные.

Ницше говорил о философах или художниках, конечно, не в про­фессиональном плане. Среди философов тоже сколько угодно супер­шимпанзе. Философ у Ницше — это тот, кто живет философски, обду­мывает свою жизнь, предвидит последствия всех своих поступков, сам выбирает свой жизненный путь, не оглядываясь на стандарты и стерео­типы. Так же и художник — это не только артист или писатель, это че­ловек, который все, что бы он ни делал, делает мастерски, все у него получается добротно и красиво. Святой — это по определению человек, ибо он совершенно избавился от страстей, от жадности, эгоизма, полон любви и сострадания.

К сожалению, большинство людей — это слишком люди, слишком заземленные, слишком погруженные в свои мелочные дела и заботы, в то время как они должны стремиться к сверхчеловеческому, к тем сверхчеловеческим (в смысле — не животным) качествам, которыми обладают философы или святые. Такие люди похожи на незавершенные картины, где все взывает: придите, помогите, завершите, соедините! Они как бы еще не произошли, и существуют как истинные люди толь­ко потенциально.

Но каким образом жизнь отдельного человека может иметь выс­шую ценность и глубочайшее значение? При каких условиях она менее всего растрачивается даром? Надо, считал Ницше, чтобы человек смот­рел на себя как на неудавшееся произведение природы, но вместе с тем как на свидетельство величайших намерений этой художницы. Каждый должен сказать себе: на этот раз ей не удалось, но я буду стараться, что­бы когда-нибудь у нее это получилось. Я буду работать над воспитани­ем в себе философа, художника или святого.

Мыслящий тростник

Когда мы говорим о человеке — кого мы имеем в виду? Александ­ра Македонского или Ньютона, русского или француза, крестьянина или ремесленника, мужчину или женщину, взрослого или ребенка?

Можно сказать, что человек — это все жившие когда-то и сейчас живущие люди. Но часто люди убивают других людей, то есть отказы­вают им в праве быть людьми. Один человек относится к другому или к другим как к существам низшего рода, считая их винтиками для осуще­ствления своих замыслов, пушечным мясом для войны и т.д.

Во многих людях иногда прорывается жуткое животное начало, беспощадная злоба и ненависть. Сами условия существования застав­ляют человека подавлять в себе человеческие качества, прятать их, по­стоянно изменять своей природе. «Во всех стихиях человек — палач, предатель или узник», — писал Пушкин.

Что дает нам право говорить о себе как о человеке? Что делает ме­ня человеком? Нужно признаться, что у меня нет разумных оснований считать себя человеком. Говорят: я состоялся как физик или как изобре­татель, но никто не говорит: я состоялся как человек. Древние говорили: состояться как человек — значит построить дом, написать книгу, вы­растить дерево. Но масса людей этого не сделала. Можно ли отказать им в том, что они люди?

Когда вы знакомитесь с другим человеком, что вас интересует пре­жде всего? Его человеческие качества или та роль, то место, которое он занимает в обществе, то есть социальные характеристики? Боюсь, что больше интересует последнее. Человек как будто «исчезает» в совре­менной цивилизации. И это исчезновение ставит проблему человека с новой силой, снова заставляет нас задумываться о том, что нам ближе

всего и в то же время менее всего понятно, — о нашей собственной

природе.

«Что за химера человек? — восклицал Блез Паскаль в своих знаме­нитых «Мыслях», — Какая невидаль, какое чудовище, какой хаос, какое поле противоречий, какое чудо! Кто распутает этот клубок?... Узнай же, гордый человек, что ты — парадокс для самого себя. Смирись, бес­сильный разум! Умолкни, бессмысленная природа, узнай, что человек бесконечно выше человека...».

Блез Паскаль (1623-1662 гг.) — французский религиозный философ, пи­сатель, математик, физик. После весьма плодотворной деятельности в области точных наук (любой школьник знает вклад Паскаля в физику и математику), он разочаровался в них и обратился к философии, к проблеме человека. Пер­вым предложил нетрадиционные, нерационалистические формы познания че­ловека, первый отличил «мысль сердца» от «мысли рассудка». Его учение о человеке оказало большое влияние на мыслителей XIX века, в частности, на Ф. Достоевского.

Люди себя оценивают то слишком высоко, то слишком низко. Поднимите ваши глаза к Богу, — говорят одни; Смотрите на Того, с Кем вы так схожи и Кто вас создал, чтобы вы поклонялись Ему. Вы можете стать подобны Ему, мудрость вас с Ним уравняет, если вы захотите ей следовать. Еще древнегреческий мыслитель Эпиктет го­ворил: «Выше голову, свободные люди!» А другие говорят: «Опусти свои глаза к земле, ты, жалкий червь, и смотри на животных, своих сотоварищей».

Кто же все-таки человек и с кем его можно сравнивать — с Богом или животными? — спрашивал Паскаль. Человек окружен со всех сто­рон пугающей бесконечностью: с одной стороны Вселенная, в которой Земля — крохотная точка, а человек — вообще исчезающей малая вели­чина; с другой стороны, бесконечность внутри мельчайшего атома, бес­конечность ничтожнейшего продукта природы вглубь. И человек стоит между двумя безднами — бесконечностью и ничтожностью — и трепе­щет при виде этих чудес.

И все-таки человек намного значительнее этих двух бесконечно­стей, ибо хоть он и песчинка в космосе, хрупкий тростник, но тростник мыслящий. Не нужно ополчаться против него всей Вселенной, писал Паскаль, чтобы его раздавить. Но человек все равно будет выше своего убийцы, ибо он знает, что он умирает, и знает превосходство Вселен­ной над ним. Вселенная ничего этого не знает.

Итак, заключал Паскаль, все наше достоинство в мысли. В этом наше величие, а не в пространстве и во времени, которых мы не можем заполнить. Постараемся же мыслить как должно.

Избранные тексты

Что такое человек?

«Опасно слишком настойчиво убеждать человека, что он не отли­чается от животных, не доказывая одновременно его величия. Опасно и доказывать его величие, не вспоминая о его низости. Еще опаснее ос­тавлять его в неведении того и другого, но очень полезно показывать ему и то, и другое.

Человеку не следует ни полагать себя равным животным или ангелам, ни пребывать в неведении о том и другом, а следует знать и то, и другое.»

«Людей с самого детства обязывают заботиться о своей чести, о своем достатке, о своих друзьях, а также о достатке и чести друзей, их изнуряют всякими делами, изучением языков, упражнениями; им вну­шают, что они не будут счастливы, если их здоровье, честь, имение, а также здоровье, честь, имение их друзей не будет в хорошем состоянии, и что отсутствие, хотя бы одного из этих благ принесет им несчастье. Так их нагружают обязанностями и заботами, заставляя суетиться с рас­света. Странный способ делать людей счастливыми, скажете вы; что можно придумать лучше этого, чтобы сделать их несчастными? Как что: надо только отнять у них все эти заботы, и тогда они взглянут на себя, задумаются, кто же они такие, откуда пришли, куда идут; им нельзя дать слишком много занятий и развлечений. Вот почему их так неус­танно готовят к делам, а если выпадет им несколько свободных минут, советуют употребить их на забавы, игры и постоянно чем-то себя занимать. Сколько пустоты и мерзости в сердце человеческом». (Паскаль Б. Мысли. М, 1995. С. 107, 117).

«Человек есть загадка в мире, и величайшая, может быть, загадка. Человек есть загадка не как животное и не как существо социальное, не как часть природы и общества, а как личность, именно как личность. Весь мир ничто по сравнению с человеческой личностью, с единствен­ным лицом человека, с единственной его судьбой. Человек переживает агонию, и он хочет знать, кто он, откуда пришел и куда он идет. Еще в Греции человек хотел познать самого себя и в этом видел разгадку бы­тия, источник философского познания. Человек может познавать себя сверху и снизу, из своего света, из божественного в себе начала и по­знавать из своей тьмы, из стихийно-подсознательного и демонического в себе начала. И он может это делать потому, что он двойственное и противоречивое существо, существо в высшей степени поляризованное, богоподобное и звероподобное, высокое и низкое, свободное и рабье, способное к подъему и падению, к великой любви и жертве и к великой жестокости и беспредельному эгоизму. <...> 78

Именно сознание личности в человеке говорит о его высшей при­роде ^и высшем призвании. Если бы человек не был личностью,... то он был бы подобен другим вещам мира и в нем не было бы ничего необы­чайного. Но личность в человеке свидетельствует о том, что мир не са­модостаточен, что он может быть преодолен и превзойден. Личность ни _на что другое в мире не походит, ни с чем не может быть сопоставляема и сравниваема. Когда личность вступает в мир, единственная и непо­вторимая личность, то мировой процесс прерывается и принужден из­менить свой ход, хотя бы внешне это не было заметно. <...> Личность есть прорыв, разрыв в этом мире, внесение новизны. <...>Личность не есть часть и не может быть частью в отношении к какому-либо це­лому, хотя бы к огромному целому, всему миру. Это есть существенный принцип личности, ее тайна. <.. .>

Личность есть исключение, а не правило. Тайна существования личности в ее абсолютной незаменимости, в ее однократности и еди­ничности, в ее несравнимости. Все индивидуальное незаменимо. <...>

Проблема личности есть проблема совсем иного порядка, чем школьная проблема отношения души и тела. Личность совсем не есть душа в отличие от тела, связывающего человека с жизнью природы. Личность есть целостный образ человека, в котором духовное начало овладевает всеми душевными и телесными силами человека. Единство личности создается духом. Но тело принадлежит образу человека. <...> Форма человеческого тела есть уже победа духа над природным хаосом. <...> Форма тела совсем не есть материя, совсем не есть явление физи­ческого мира, форма тела не только душевна, но и духовна. Лицо чело­века есть вершина космического процесса, величайшее его порождение, но оно не может быть порождением лишь космических сил, оно пред­полагает действие духовной силы, превышающей круговорот природ­ных сил. Лицо человеческое есть самое изумительное в мировой жизни, через него просвечивает иной мир». (Бердяев Н. О рабстве и свободе человека // Царство Духа и царство Кесаря. М, 1995. С. 11-14, 18)

Поговорим о прочитанном:

1. Если человек совершенно случайно возник во Вселенной и так же случайно может исчезнуть как вид (от изменения климата, падения большого метеорита и т.п.), то есть ли причины для гордости, для то­го, чтобы считать себя высшей ступенью развития природы?

2. Если жизнь с самого начала возникновения прогрессировала и разви­валась, то, может быть, человек не последнее звено в се развитии? Но кто же может быть следующим? Кто придет после нас?

3. Почему в сегодняшних высших животных не «просыпается» разум?
И если бы он проснулся, то мог бы, по вашему мнению, человек при­
мириться с этим? Признал бы он обладающих сознанием и языком
обезьян или дельфинов за равных себе? Позволил бы он им заседать в
ООН и решать судьбы планеты?

4. Может ли человек искренне сказать о себе, чего в нем больше: су­
першимпанзе или философа (художника, святого)?

5. Чувствовали ли вы в своем детстве нечто особенное: особую одаренность, сильно развитое воображение, которое потом, с годами стало
исчезать? Можно ли сказать, что ребенок — в этом смысле совер­шенный человек по сравнению со взрослым?

6. Бердяев называл лицо человека вершиной космического процесса. Но
насколько отражается в лице внутреннее содержание? Можно ли о
другом человеке судить по его лицу?

7. Что имел в виду Н. Бердяев, когда говорил, что не личность — часть
общества (личность вообще не может быть частью чего-либо), а об­щество — часть личности?

8. Можно ли, исходя из рассуждений Л. Шестова, сказать, что некото­рые люди произошли от Бога, а некоторые от обезьяны?

Глава 2. Что из себя представляет человек? Обустроенность и бездомность человека

Мартин Бубер различал в истории человеческого духа эпохи обустроенности и бездомности. В эпоху обустроенности человек живет во Вселенной, как у себя дома, в эпоху бездомности — как в дикой пусты­не, где и колышка для палатки не найти. В античности человек мыслит­ся находящимся в мире, мир же в человеке не находится. Человек — просто часть мира, вещь наряду с другими вещами, вид наряду с други­ми видами. Человек — обладатель собственного угла в мироздании, правда, не на самых верхних его этажах, но и не на нижних, а где-то на средних, вполне сносных по условиям.

Мартин Бубер (1878-1965 гг.) — известный еврейский философ, в чьем творчестве соединились опыт религиозной жизни и современное философское мышление. Основная тема его произведений: человек в своих взаимоотношениях с Богом и миром. Бубер — прекрасный писатель, и его серьезные философские работы читаются, как художественные произведения. Большой друг Льва Шесто­ва. Главные труды: «Я и Ты», «Два образа веры», «Проблема человека».

С крушением античности молодая христианская религия констати­ровала распадение бывшей цельности мира. Теперь мир — борьба двух

противоположных сил, двух царств — Света и Тьмы, Бога и Дьявола. Человек больше не может быть вещью среди вещей, не может иметь твер­дого места во Вселенной. Состоящий из души и тела, он принадлежит обо­им этим царствам, будучи одновременно полем битвы и ее трофеем.

Первым философом, почувствовавшим бездомность и свое одино­чество посреди высших и низших сил, был Августин. С его точки зре­ния, человек — это великая тайна. Человек сам не знает, кто он и чего в нем больше — божественного или дьявольского. Августин упрекал лю­дей, которые восхищаются высокими горами, морскими волнами и све­чением звезд, но не удивляются самим себе. Удивляться надо не тому, что человек — вещь среди других вещей, а тому, что он ни на одну вещь не похож, что он вообще не находится в ряду вещей.

Когда же христианская религия окрепла и широко распространи­лась в странах и душах людей, она построила новый христианский кос­мос, новый дом, в котором мог жить человек. Образ этого мира выража­ет крест: вертикальная перекладина есть конечное пространство от не­бес до преисподней, и проходит она посреди человеческого сердца; поперечная же перекладина являет собой конечное время от сотворения мира до последнего его дня.

Человек в таком мире перестает быть проблемой, он занимает поло­женное ему место, он обустроен, ему спокойно и тепло. Он больше не му­чается вопросом, каким мучился Августин: кто я такой и откуда пришел?

Стены этого дома рухнули под ударами Н. Коперника. Беспредель­ность вдруг надвинулась со всех сторон, и человек оказался в мире, уст­рашающая реальность которого не позволяла видеть в нем прежний дом. В этом мире человек снова стал беззащитным, хотя на первых порах разде­лял восторг Джордано Бруно перед его величием, а потом математиче­ский восторг И. Кеплера перед его гармонией. Но уже Б. Паскаль уви­дел не только величие звездного неба, но и его жуткую загадочность, ощутил испуг от вечного молчания бесконечного пространства.

Распад прежнего образа Вселенной и кризис ее надежности повлек за собой и новые вопросы беззащитного, бездомного и потому пробле­матичного для самого себя человека.

Наука и философия стали создавать новый образ Вселенной, но не новый дом. Стоит только всерьез принять идею бесконечности, считал Бубер, и нового дома уже не выстроить. Концепция замкнутого мирово­го пространства А. Эйнштейна не годится для обратного перекраивания Вселенной в новый дом.

Этот новый космос можно помыслить, но нельзя себе представить. Постепенно человечество вообще стало отрекаться от идеи построения Дома, оно все больше становится бездомным, заброшенным в этот мир, Покинутым. И вновь у него возникают вопросы о собственной природе, О своей истинной родине и путях се поиска.

Человек, оставшийся один на один с чужим для него миром, ищет то, что не включено в этот мир, — ищет Бога, с которым можно пооб­щаться, в котором можно искать опору и поддержку. Но в каждую сле­дующую эпоху, писал Бубер, одиночество все холоднее и суровее, а спастись от него все труднее. Человеку придется найти силы и смысл своего существования в себе самом.

Для чего живет человек?

У человека есть две жизни: одна, в которой мы живем подобно заведенным автоматам, приспосабливаясь к окружающему миру и обществу; и вторая, в которую мы впадаем в редкие минуты, когда творим, когда любим, когда делаем добро. С точки зрения филосо­фии, это и есть истинная жизнь — здесь мы радуемся, волнуемся, глубоко переживаем, здесь мы живем полностью в бодрствующем состоянии. Однако все эти вещи: добро, любовь, красота, ум, со­весть, честь — являются сверхъестественными, потому что не имеют никаких естественных причин.

Нельзя спросить человека, почему он сделал добро (ибо если есть причина, то нет доброго поступка: «я спас человека, потому что он бо­гатый и меня отблагодарит»), нельзя спросить о том, почему он любит другого человека (если есть причина, то нет любви: «я люблю ее, пото­му что она красивая» — но ведь есть тысячи более красивых).

Добро, как и любовь, не нуждается в объяснении. А зло нуждается в объяснении, любой наш нехороший поступок надо объяснять и оправ­дывать. Мы всегда ищем причины только для бесчестия, для измены, для зла. Но если злые поступки мы часто совершаем автоматически (так же, как автоматически в голову приходит только глупость, а чтобы пришла умная мысль, нужно сильно постараться), то добро, честь, лю­бовь, ум сами по себе не случаются, не совершаются в автоматическом режиме.

Как писал замечательный и оригинальный философ 1960-1980-х годов М.К. Мамардашвили, все эти вещи живут в той мере, в какой во­зобновляются человеческим усилием, живут только на волне этого уси­лия. Вообще ничто человеческое не может пребывать само по себе, но должно постоянно возобновляться. Даже закон — его нельзя устано­вить, а потом забыть про него и полагать, что он может существовать. На самом деле существование закона целиком покоится на существова­нии достаточно большого количества людей, которые его понимают и нуждаются в нем как неотъемлемом элементе своего существования. Никакой свободы не будет, если нет людей, которым свобода нужна и которые готовы за нее драться.

Мераб Константинович Мамардашвили (1930-1990 гг.) — российский Сократ. Очень не любил писать, при жизни выпустил только три книги. По­стоянно выступал с циклами лекций по философии в МГУ, во ВГИКе, в Ин­ституте психологии. На них в 1960-1980-х годах сходилась вся интеллекту­альная Москва. Он читал спокойно и деловито, попыхивая трубкой. Все, что он говорил, записывалось на пленку, перепечатывалось, ходило по рукам. От лекций Мамардашвили и от самого его облика веяло подлинной философской мудростью.