Обратная связь
|
Вера в колдовство в примитивных сообществах
Фрезер и Леви–Брюль знакомят нас с ранними социолого–антропологическими исследованиями примитивных (или традиционных) обществ. (…) Степень, в которой вера в сверхъестественное пропитывает насквозь эти культуры, показывает, что представители примитивных племен не делают различий между реальным и воображаемым, вещественным и нематериальным:
«Аборигены живут, думают, чувствуют, развиваются и действуют в мире, который во многом не совпадает с нашим… невидимые силы… постоянно переполняют ум аборигена» [15, p. 34, 38, 64].
Последующие эмпирические антропологические исследования так называемых примитивных сообществ можно разделить на три группы: функционалистские, структуралистские и символистские.
В целом, функционалисты утверждают, что колдовство выполняет определенные функции в данной социальной системе и, среди прочего, уменьшает степень тревожности, способствует интеграции и созданию единства [7; 13; 18]. Так, Малиновский (Malinovsky) в описании своих полевых работ на Тробриандских островах… демонстрирует функциональную роль колдовского ритуала в соединении разрыва между тем, что индивид чувствует, и тем, что он знает, – то есть в снижении уровня экзистенциальной тревоги. (…)
Другим примером может послужить всеобъемлющее исследование, проведенное Эванс–Притчардом (Evans Pritchard) среди народа азанде* (azande), посвященное их колдовству и отрицанию идеи случайности [7]. Они ничто не оценивают по внешним признакам, но приписывают магическое значение всевозможным событиям (неважно – плохим или хорошим). Азанде верят, что единственно возможный способ распознать, кто на кого навел порчу, – это правильное использование предсказаний. Если хотят узнать, кто именно виноват в неудаче, то дают яд цыпленку и в зависимости от его физиологической реакции (умирает или нет) делают вывод, имело ли обвинение под собой основание. Если оракул «доказал», что некто А виноват в болезни некоего Б, то Б будет вовлечен в деятельность, направленную против семьи А и самого А, которая, в основном, заключается в приготовлении «сильного средства» (или колдовского наговора). Раньше или позже что–то случится с объектом чар, хотя, возможно, это будет случайностью, что убедит Б, что магия на самом деле действует. С другой стороны, беспокойство семьи А будет расти, и они обратятся к оракулу для выяснения причин их неудач. Неизбежно вся эта последовательность повторяется и в дальнейшем легитимизируется в глазах членов племени, расценивающих ее как сверхъестественные демонические обряды. (…) Эта «плюралистическая невежественность» заставляет каждого верить, что его сосед может оказаться колдуном, но при этом воздерживаться от публичных обвинений. (…) Социальное сознание каждого члена племени азанде и далее усиливает эту самоподкрепляющуюся стратегию поведения. Таким образом, это не только создает и поддерживает нормативное поведение и конформность, но и действует как очень мощная система социального контроля [5]. Данный механизм не только эффективен на макросоциальном уровне, он создает возможность удовлетворения эмоциональных потребностей для каждого члена сообщества, так как обеспечивает свободный доступ к действенному способу мести.
Структуралисты утверждают, что обвинения в колдовстве встроены в данную социальную структуру, и рассматривают обвинения в порче как выражение отношений между различными группами в стратифицированном обществе [6; 9; 19; 30]. К примеру, Марвик (Marwick), исследовавший племя сева (Cewa), показал, что… обвинения в порче заменяют собой закон [19]. По мнению Глакмана (Gluckman), обвинения в колдовстве – общее явление в тех случаях, когда недостаток институциализации общества оставляет место конфликтам [9]. Мэри Дуглас (Dauglas) считает, что верования в колдовство присутствуют практически повсеместно в той сфере, которую она называет «неструктурированной зоной общества», и что эти верования различаются по силе в зависимости от степени авторитарности общества [6]. Исследование Моники Вильсон (Wilson), посвященное различиям в культурах колдовства у племен пон–до* и ньякуса (Pondo, Nyakusa)… раскрывает данные различия как следствие разных структур этих двух социальных систем [30].
Следующая большая группа антропологов, изучавших колдовские верования и практики, включает тех, кто исследовал символический уровень магических ритуалов [16]. Наиболее знаменитый представитель этой группы – Клод Леви–Строс, который анализировал колдовские ритуалы как систему символов, демонстрируя, что взаимосвязи между символами и тем, что они означают, и заставляют магию действовать [16].
(…) С точки зрения социологии, вера в «оккультные науки» удовлетворяет многие важные потребности. Она создает особенный тип социальной реальности, которую разделяет каждый, в нее все верят. Эта система верований снижает уровень тревожности и привносит упорядоченность и смысл в хаотичные социальные ситуации, а также действует в качестве эффективной системы социального контроля, которая обеспечивает членам общества субъективное чувство самотрасценденции и ощущение возможности влиять на события. Важно заметить, что в западном полушарии также имеют место ритуалы колдовства и «черной» магии (см. «Магия»*), возникающие, в основном, по тем же причинам.
Колдовство на Западе
Существуют солидные документальные свидетельства того, что разные стадии развития индустриального современного Запада сопровождались всеобщей и повсеместно распространенной верой в колдовство. По крайней мере, в четырех известных случаях можно говорить о том, что вся социальная система была охвачена верой в существование ведьм, колдовства и магии.
Первый из них – это, конечно, охота на ведьм в Европе, которая длилась приблизительно с 1450 по 1650 гг. [2]. Европейская ведьмовская истерия «представлялась как страшная и опасная смесь колдовства и ереси. Чары – это… все, что производит сверхъестественное воздействие через заклинания и ритуалы… Другой элемент, ересь – это… договор с дьяволом, шабаш ведьм в форме черной, извращенной, вывернутой наизнанку мессы» [21, p. 8]. (…) Наиболее интенсивно охота на ведьм происходила в Германии, Франции и Швейцарии [4; 14; 21; 24; 25; 27]. Ведьмовская истерия создала особенную социальную реальность в континентальной Европе по крайней мере на 200 лет, в которой вера в существование колдовства была глубокой, повсеместной и практически не менялась. Даже величайшие умы того времени – Ньютон, Бэкон, Бойль, Локк, Гоббс) также твердо верили в колдовство. Такая социальная реальность проложила дорогу для преследования и казни ведьм, как правило, через сожжение, и едва ли не полмиллиона «ведьм» было казнено за эти два столетия [4; 11; 24; 12, p. 16–17]. За колдовской истерией в Европе стояла социальная реальность, которая основывалась на повсеместно принятых теориях доминиканцев, которые представляли мир как поле битвы между Добром и Злом, Богом и Сатаной или «сынами света» и «сынами тьмы». Общий страх, что «сыны тьмы» могут выйти победителями из битвы и повергнуть мир в ад, не был совсем безосновательным. Некоторые ранние признания осужденных ведьм подкрепляли и усиливали этот страх. (…)
Вера в ведьм обеспечивала также решение других социальных проблем. Если врачеватели не могли вылечить какое–либо заболевание, они объявляли его причиной колдовство. Зильбург (Zilboorg) [31], Тревор Рупер (Trevor Roper) [27] и Розен (Rosen) отмечают, что колдовство в Европе было жизненно важным элементом для преодоления ужасных социальных, политических, экономических, демографических, идеологических и религиозных потрясений, имевших место вплоть до Ренессанса, а также, что преследование ведьм помогло многим европейцам переопределить для себя нравственные границы. Иными словами, социальная реальность, созданная истерией, помогала снижать уровень тревоги, вызываемой происходящими в обществе изменениями, задавать структурированность, значение и смысл для освоения изменившейся ситуации, и действовала в качестве механизма общественного контроля. В трех остальных случаях все социальные системы Запада охватывала вера в колдовство. Во–первых, это охота на ведьм в Салеме, США в 1692 г. [11]. Во–вторых, – более короткая и менее жестокая ведьмовская истерия в Англии, совпадающая по времени со II в. европейской истерии [24]. Менее известный третий случай имел место в Шотландии с 1563 по 1730 гг. [24]. Многие источники отмечают сходство ведьмовских истерий в Англии, Шотландии, Салеме с европейской истерией, несмотря на существующие объективные различия между ними. Так, например, Эриксон и Беднарски (Bednarsky) утверждают, что истерия в Салеме служила средством для установления новых нравственных границ в пуританском обществе [1].
Последнее, что мы должны обсудить, это современный интерес к «черной магии» и «оккультным наукам» в западных странах. Причины этого интереса, описанные Моуди [22] и Труззи (Truzzy) [28], аналогичны описанным выше:
«Рост веры в колдовство – попытка многих людей вновь обрести чувство контроля над своим окружением и своей жизнью… Современные сатанисты черпают чувство защищенности из идентификации с могущественными силами». Это полностью совпадает с причинами европейской истерии [22, p. 381–382].
Заключение
Эта статья посвящена разнообразным последствиям и значению устойчивых, регулярных и коллективных ИСС, опыт которых принадлежит всей социальной системе в течение длительного периода времени. Факты говорят о том, что подобная ситуация не только возможна, но и действительно имеет место. Значение коллективных ИСС, в рамках которых все сообщество день за днем воспринимает и взаимодействует с воображаемым, идеальным миром, который является для сообщества нормой, очень велико. Коллективное измененное состояние сознания является ключевым моментом в переструктурировании социальной реальности. Устойчивые, массовые верования в колдовство, чары, демонов, духов и т. п. создают специфическую реальность с собственной динамической структурой. Какое бы коллективное ИСС мы ни анализировали, в любом случае оно одновременно приносило пользу и на индивидуальном, и на социальном уровнях. (…)
Во–первых, коллективное ИСС переструктурирует реальность. Данный процесс обеспечивает членам общества интерпретацию и понимание индивидуального опыта, удовлетворяя тем самым любопытство; определяет социальные нормы; разрешает экзистенциальные вопросы и каждодневные трудности; выделяет определенные аспекты социально–физической среды.
Во–вторых, коллективное ИСС действует как сильный и эффективный механизм социального контроля.
Наконец, ИСС обеспечивает человеку чувство самотрансценденции и контроля над окружением. В результате, используя правильные заклинания, чары или предсказания, возможно действительно манипулировать божеством, духом и заставлять его выполнять собственные желания. Этим колдовство отличается от религии, которая не позволяет своим приверженцам осуществлять сверхъестественное влияние посредством божеств на внешнее окружение.
…Факты, приведенные здесь, убеждают нас в том, что коллективные ИСС действительно существуют, а также не оставляют нам сомнений в том, что ИСС приносят пользу одновременно и индивидам, и обществу.
Литература
1. Bednarski J. The Salem Witch Scare Viewed Sociologically // Witchcraft and Sorcery / Ed. by M. Marwick. – Harmondsworth, Middlesex, 1970. – P. 151–163.
2. Ben–Yehuda N. The European Witch Craze of the 16–17th Centuries – A Sociological Perspective // Unpublished M. A. Thesis, Department of Sociology, University of Chicago, 1976.
3. Cannon W. Voodo Death // American Anthropologist, 1942. – V. 44. – P. 169–181.
4. Cohn N. Europe's Inner Demons. An Inquiry Inspired by the Great Witchhunts. – N. Y., 1975.
5. Davis N.J. Deviance // Wm. C. Brown, Dubuque, Iowa, 1975. —
P. 192–224.
6. Douglas M. Purity and Danger. – London, 1966.
7. Evans Pritchard E. E. Witchcraft, Oracles and Magic Among the Azande. – Oxford, 1937.
8. Geertz C. The Interpretation of Cultures. – N. Y., 1969.
9. Gluckman M. Politics, Law and Ritual in Tribal Society. – Oxford, 1965.
10. Golden P. Voodo in Africa and the U.S.A // American Journal of Psychiatry, 1977. – V. 134. – P. 1425–1427.
11. Hansen C. Witchcraft at Salem. – Boston, 1967.
12. Kittridge G. C. Witchcraft in Old and New England. – N. Y., 1972.
13. Kluckhohn C. Navaho Witchcraft. – Boston, 1967.
14. Lea H. C. Materials Towards a History of Witchcraft. – N. Y., 1957.
15. Levi Bruhl L. Primitive Mentality. – Boston, 1966.
16. Levi–Strauss C. Structural Anthropology. – N. Y., 1963.
17. Mair L. Witchcraft. – N. Y., 1969.
18. Malinowski B. Magic, Science and Religion and Other Essays. – N. Y., 1955.
19. Marwick M. G. The Social Context of Cewa Witch Beliefs // Africa, 1952. – V. 22. – P. 120–135, 215–232.
20. Metraux A. Voodo in Haiti. – N. Y., 1972.
21. Monter E. W. European Witchcraft. – N. Y., 1969.
22. Moody E.J. Magical Therapy: An Anthropological Investigation of Contemporary Satanism // In: Religious Movements in Contemporary America / Ed. by I. Zaretsky and M. Leone. – Princeton, 1974. – P. 355–382.
23. O'dea T. F. The Sociology of Religion. – Englewood Cliffs, N. J., 1966.
24. Robbins R. H. The Encyclopaedia of Witchcraft and Demonology. – N. Y., 1959.
25. Russell J. B. Witchcraft in the Middle Ages. – Ithaca, 1972.
26. Sarbin T. R.Juhasz J. B. The Social Context of Hallucination // Hallucinations, Behaviour, Experience and Theory / Ed. by R. N. Siegel and L. J. West. – N. Y., 1975. – P. 241–256.
27. Trevor Roper H. R. The European Witch Craze of the 16th and 17th Centuries. – N. Y., 1967.
28. Truzzi M. Towards a Sociology of the Occult: Notes on Modern Witchcraft // Religious Movements in Contemporary America / Ed. by J. Zaretsky, M. P. Leone. – Princeton, N. J., 1974. – P. 628–645.
29. Weber M. The Sociology of Religion. – Boston, 1964.
30. Wilson M. Witch Beliefs and Social Structure // American Journal of Sociology, 1951. – V. 56. – P. 307–313.
31. Zilboorg H., Henry G. H. The History of Medical Psychology. – N. Y., 1941.
Фурст П. Т
ВЫСШИЕ СОСТОЯНИЯ С КУЛЬТУРНО–ИСТОРИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ[24]
Питер Т. Фурст(Peter T. Furst) – профессор антропологии, декан факультета антропологии (глава Департамента антропологии) Государственного университета штата Нью–Йорк в г. Олбени (Albany) и научный сотрудник Ботанического музея Гарвардского университета, до этого был помощником (заместителем) директора – Associate Director – Центра Латинской Америки (Латиноамериканского центра) при Калифорнийском университете в Лос–Анджелесе.
Изучал религиозные воззрения современных индейцев Мексики, а также религию, символизм и искусство доколумбовой Америки. Одним из направлений его исследований стала рассматриваемая в культурно–историческом контексте проблема измененных состояний сознания как обязательной части шаманистических верований. Так, он исследовал использование галлюциногенов и другие способы индукции ИСС в доколумбовой Месоамерике – у майя*, ольмеков, миштеков, уичолей*, ацтеков*, изучая как ритуалы, мифы и искусство этих народов, так и верования их потомков – наших современников.
Редактор сборника «Flesh of the Gods: The Ritual Use of Hallucinogens» (1972) и соредактор сборника «People of the Peyote: Hu–ichol Indian History, Religion, and Survival» (совм. с S. B. Schaefer).
Сочинения:The parching of the maize: an essay on the survival of Huichol ritual (1968); Hallucinogens and Culture (1976; 1990); North American Indian Art (соавт^П L. Furst); To Find Our Life: Peyote Among the Huichol Indians of Mexico.
(…) Выдающийся летописец XVI в. Диего Дуран оставил нам яркое описание высокотоксичной мази или смолы, которой ацтекские* служители бога Тескатлипоки, Дымящееся Зеркало, смазывали свое тело, чтобы вызвать надлежащие психические состояния для общения с божеством и другими сверхъестественными существами. Тескатлипока считался великим преобразователем и чародеем, способным к превращениям, и Дуран предположил, что целью использования волшебной мази было преобразование использующего ее в «волшебника» и. бога. Известная как teotlacualli, «пища богов», волшебная мазь включала «ядовитых животных, таких как пауки, скорпионы, многоножки, ящерицы, гадюки и другие»… [3, p. 115]
«Это была пища богов, которой священники, служители храмов. обмазывали себя в древние времена. Они брали всех этих ядовитых животных и сжигали их в божественной жаровне, которая стояла в храме. После того как они были сожжены, пепел помещался в определенную ступку вместе с большим количеством табака*; эта трава используется индейцами для облегчения страданий, вызванных тяжелой работой. (…) Эта трава, далее, помещалась в ступки вместе со скорпионами, живыми пауками и многоножками, и там они растирались в порошок для получения дьявольской, зловонной, смертельной мази. После этого растирания в смесь добавлялись семена растения, называемого ololiuhqu, которое аборигены употребляют наружно или в виде питья для того, чтобы видеть видения; это питье имеет опьяняющее действие. Ко всему этому добавлялись щетинистые черные черви, их щетинки содержат яд, поражающий тех, кто к ним прикасается. Все это смешивалось с сажей и разливалось в чаши и бутыли из тыкв. Потом это выставлялось перед богом как божественная пища. Как можно усомниться в том, что человек, намазанный этой смесью, мог непосредственно видеть дьявола и говорить с ним, ведь мазь приготавливалась именно для этой цели?» [3, p. 115–116].
Согласно Дурану, ацтекские священники. эту же смесь использовали в шаманических ритуалах исцеления, накладывая ее на пораженные части тела пациента для ослабления боли.
Табак (ацтекский picietl), фигурировавший в мази жрецов, – это Nicotiana rustica (см. «Табак»*), одомашненный гибрид южноамериканского происхождения. который по содержанию никотина в несколько раз превосходит нашу современную сигарету и трубочные табаки. …Шаманы у индейцев Мексики использовали мощные качества табака, чтобы вызвать высшие состояния, сопоставимые с теми, которые вызываются другими видами галлюциногенов*… Фактически, насколько мы знаем, только индейцы используют табак как галлюциноген – например, венесуэльские варао из дельты Ориноко. Их шаманы вызывают экстатические трансы, поглощая дым целых двух дюжин «сигар» в два фута длиной в течение одного сеанса [16].
Название ololiuhqui (см. ст. «Ололиука»*), также внесенного в список Дурана как существенный компонент teotlacualli, ацтеки дали обладающим мощным психотомиметическим (см. Галлюциногены»*) действием семенам растения с белыми цветами – утреннего сияния (Rivea corymbosa), одного из наиболее священных галлюциногенных растений, используемых народами доиспанской Месоамерики. Эти семена, наряду с семенами еще одного утреннего сияния (цветущего фиолетовыми цветами Ipomoea violacea), ololuc, до сих пор используются в ритуальных целях некоторыми сообществами мексиканских индейцев, главным образом шаманами или целителями (curanderos) для божественного исцеления. В некоторых случаях только исцеляющий принимает напиток из утреннего сияния (который, как установил в 1960 г. Хофман… богат производными лизергиновой кислоты (см. «ЛСД»*)); в других – только пациент; иногда оба – и целитель, и пациент, – .чтобы вместе обнаружить сверхъестественную причину болезни.
По крайней мере, один из ядовитых пауков в божественной мази, должно быть, являлся разновидностью того, что ацтеки назвали tzintlatlauqui, чье описание, сделанное современником Дурана Бернардино де Саагуном [10, p. 88], как маленького, шарообразного, черного как смоль существа с красным как перец брюшком–животом наводит на мысль, что это была черная вдова, Latrodectus mactans. Этот паук… хорошо известен силой своего нейротоксичного яда, который ацтекские врачи использовали как целебную мазь от подагры, а также от прыщей. (…)
Гораздо большую опасность для человека представляли. ядовитые скорпионы, чей нейротоксичный яд также добавлялся к мази жрецов. Возможно, основными используемыми разновидностями являлись так называемый вид Дуранго, Centruroides sculpturatus, и его близкий родственник и соперник по крайней токсичности Centruroides gertschi. (…) Яд скорпиона, опять–таки, использовался ацтекскими врачами часто, если не всегда, как наружное средство для облегчения перехода неустойчивой границы между дополнительными состояниями сознания.
В отсутствии более детального описания мы можем только приблизительно определять другие ядовитые компоненты teotlacualli. В распоряжении имелись несколько разновидностей ядовитых змей, а также многоножки, гусеницы и большая, медлительная, но очень ядовитая бисерная ящерица, Heloderma horridum, близкий родственник монстра Гилы (Heloderma suspectum). В любом случае, ответим вопросом на вопрос Дурана: кто действительно мог сомневаться в силе воздействия такой устрашающей смеси на разум, так же как и на тело? (…) Покрытие больших областей кожи в течение длительного периода мазью teotlacualli, содержащей не только ядовитые вещества. но и мощные психоактивные препараты растительного происхождения. могло оказать сильное воздействие на происходящий в организме обмен веществ, включая определенные изменения в состоянии употребляющего эти препараты. (…)
…Несмотря на большое число галлюциногенных растений, известных жителям доиспанской Месоамерики и Южной Америки и их потомкам в колониальную и современную эпохи, физическое употребление данных препаратов через рот, ноздри или ректально (посредством клизм), будучи очевидно древним и широко распространенным, ни в коем случае не было единственным способом вызывания высших или экстатических состояний или божественных трансов. Даже чрезвычайно болезненные физические испытания, напоминающие об обрядах Танца Солнца у индейцев равнин, осуществлялись не просто для получения крови, предназначенной богам. но также и для того, чтобы увидеть видение. И в Южной Америке у некоторых племен были и продолжают сохраняться испытания ядом, в которых охотники стремятся достичь очищения или добиться разоблачения неприятеля в столкновении с соплеменниками, принимая чрезвычайно мощные яды жаб и лягушек.
Все рассмотренные пути к дополнительным состояниям – более поздние. Сейчас я бы хотел сосредоточиться на самых известных методах использования галлюциногенных растений.
…Наиболее важные растительные галлюциногены родственны по структуре биологически активным соединениям, естественным путем образующимся в мозге млекопитающих. Например, псилоцибин* и психоактивные алкалоиды* в семенах утреннего сияния являются индолприптаминовыми производными, сходными по химической структуре с серотонином* (5–гидрокситриптамином); мескалин* родствен норадреналину*. Кроме того, было обнаружено, что содержащийся в мозге норадреналин соответствует по структуре кофейной кислоте, полученной из химических препаратов, найденных в некоторых источниках растительного происхождения, включая кофейные зерна и картофель. Сейчас известно, что химические системы, активные в человеческом мозге, очень похожи на содержащиеся в растениях вещества, обеспечивающие и стимулирующие их рост, среди этих веществ многие обладают мощным психоактивным действием. Это открытие имеет большое эволюционное и фармакологическое значение.
Диалог двух ученых
Большое значение для изучающих использование галлюциногенов в Новом Свете имеет «диалог между дисциплинами» – между этноботаником Ричардом Эвансом Шульцем, который в полевых исследованиях в Оахаке положил конец длительной дискуссии по вопросу о ботанической принадлежности ololiuhqui. и антропологом Уэстоном Ла Барром, долгое время изучавшим шаманизм и религиозные движения, порождаемые ситуациями глубокого кризиса. Их диалог [7] помог определить место психоделического феномена в широком культурном и идеологическом контексте. (…)
Фактически предметом дискуссии был пейотль* (Lophophora williamsii) – галлюциногенный кактус, впервые описанный испанцами в XVI в. как священное растение индейских ритуалов и, с начала XIX в., как символ синкретической пансевероамериканской религии индейцев…
В 1970 г. Ла Барр опубликовал статью «Наркотики Старого и Нового Света: Вопрос, заданный статистикой, и ответ этнологии», в которой попытался объяснить в терминах истории культуры удивительную распространенность священных галлюциногенов среди индейских племен в обеих Америках. «Статистический вопрос» был задан Шульцем: «Каким образом, – писал он, – можно объяснить поразительное несоответствие между большим числом этих растений, известных коренным американцам, обнаружившим и использовавшим, иногда в очень сложных фармакологических сочетаниях, от восьмидесяти до ста различных разновидностей галлюциногенов, и намного меньшим числом – не более 8–10 – тех, которые, как известно из истории, использовались в Старом Свете? С точки зрения исключительно ботаники, – говорил Шульц, – можно ожидать, что истинным будет противоположное: в Старом Свете. флора, по крайней мере, столь же богата и различна и содержит так же много потенциальных галлюциногенов; человек или проточеловек возник и жил в Старом Свете в течение миллионов лет, по сравнению с несколькими десятками – как максимум – тысяч лет в обеих Америках, и поэтому мог неизмеримо дольше исследовать окружающую среду и экспериментировать с различными видами растений». Рассматривая эти обстоятельства, Шульц пришел к выводу: ответ должен быть дан с точки зрения культуры.
«Совершенно верно», – отвечал Ла Барр. Проявляемый американскими индейцами интерес к галлюциногенным растениям, говорил он, был непосредственно связан с выживанием в Новом Свете палеомезо–литического евроазиатского шаманизма, который живущие охотой на крупных животных и собирательством предки американских индейцев принесли из северо–восточной Азии.
Одним из краеугольных камней шаманизма являются экстаз и превращение – способность шамана в экстатических трансах принимать другие формы и выносить душу за пределы собственного тела в сообщество духов животных, мертвых, богов и других сверхъестественных существ. Поэтому, утверждал Ла Барр, самые первые американцы. были, если можно так выразиться, «культурно запрограммированы» на сознательное изучение окружающей среды в поиске средств для достижения этого желательного состояния.
Ла Барр предположил [7], во–первых, что магико–религиозное использование психоактивных растений индейцами Нового Света представляет собой пережиток очень древних палеомезолитических шаманистических основ и что его предком по прямой линии является, по–видимому, архаичная форма шаманистического евроазиатского культа красного мухомора*.; во–вторых, что, в то время как глубокие социально–экономические и религиозные преобразования вызвали уничтожение экстатического шаманизма и знаний об опьяняющих грибах и других психотропных растениях в большей части Евразии, иные исторические и культурные обстоятельства обеспечили их выживание и развитие в Новом Свете. С тех пор данные представления развивались и расширялись, фундаментальный вклад в их разработку был сделан работой Р. Г. Уоссона по священному мухомору в Евразии и месоамериканским культам грибов.
Гипотеза Ла Барра крайне значима для понимания традиционных растительных галлюциногенов. недавние разработки в датировании археологических находок имеют непосредственное отношение к его гипотезе и соответствующим положениям таких ученых, как Уоссон и Шульц.
Первые американцы
Американские индейцы происходят от малых палеоазиатских племен охотников и собирателей, которые проникли в тогдашний необитаемый Новый Свет в позднем верхнем палеолите и в мезолите через 1300–мильный перешеек, соединяющий современную Сибирь и штат Аляска. Большинство ученых датируют самые ранние миграции 40 тыс. или 50 тыс. годами назад; последние большие движения суши перед таянием ледников и соответствующего 200–или 300–футового повышения уровня моря, который затопил этот самый проход земли, открывая, в то же самое время, свободные ото льда коридоры для движения на юг, датированы 12 тыс. или 15 тыс. лет назад.
Существует множество полученных радиоуглеродным методом данных об индейских охотниках времен палеолита и местах их проживания в Северной и Южной Америке на период от 10 тыс. до 30 тыс. лет назад. …Мы можем сказать с уверенностью: …более чем 12 тыс. лет назад люди были фактически повсюду в Новом Свете. Эти предки современных индейцев поддерживали свое существование, питаясь как гигантскими животными плейстоцена типа мамонта, мастодонта, гигантского ленивца, верблюда и лошади, так и более мелкими животными и дикими растениями, и что их технология и общая адаптация напоминает, вообще говоря, таковые у их современников в сопоставимых окружающих средах в Евразии.
К сожалению, понятия «экология» и «адаптация» часто имеют тенденцию использоваться (особенно культурно–материалистической школой американской антропологии) в узком смысле – как обозначающие экономику и технологии… В действительности адаптация имеет свой идеологический компонент, так как окружающая среда включает не только видимые или осязаемые явления типа растений, животных и полезных ископаемых, но и многочисленные феномены, которые при всей их обычной невидимости могут, тем не менее, восприниматься данным обществом как очень реальные. Часто эти необычные явления и способы их интеграции в систему культуры определяют специфическое поведение в гораздо большей степени, нежели материальные факты или физические потребности. Иначе почему племя южноамериканских индейцев (если обратиться только к одному примеру из примитивного мира) предпочло бы белковое голодание убийству и поеданию тапира, который в изобилии встречается в естественной окружающей среде. потому что люди полагают, будто он – их предок? (…)
Но первые американцы едва ли были примитивны. (…) Прямые предки американских индейцев были не только биологически, но и ментально результатом происходившей в Азии на протяжении сотен тысяч лет эволюции человека к современному типу и поэтому, как можно предположить, разделяют с другими азиатскими популяциями многие аспекты религии, возникшей и приспособленной к их жизни – жизни охотников и собирателей, употребляющих в пищу дикие растения, – одни для желудка, другие для души.
Шаманизм
Как мы знаем из этнологии, символические системы, или религии, у живущих охотой народов везде, по существу, являются шаманистическими. Они проносят сквозь время и пространство так много основных свойств, что можно предположить общность исторического и психологического начал. В центре шаманистических религий находятся личность шамана и опыт переживания экстатического транса – прототипического измененного состояния сознания, который является принадлежащим исключительно ему в его важнейшей роли прорицателя, пророка, колдуна, поэта, певца, художника, предсказателя охоты и погоды, хранителя традиций и врачевателя телесных и душевных недугов. С помощью духов–помощников или духов предков шаман сохраняет физическое и психическое равновесие своей группы. При личном контакте со сверхъестественными силами небесного и подземного миров, в мистическую географию которых он становится посвящен в течение его «кризиса посвящения», обучения и экстатического транса, он ходатайствует за эту группу. Болезнь, через которую шаман в юности (часто именно в этот период, хотя и не всегда) получает свой зов, является фактически универсальной; как правило, такая болезнь излечима, только когда ее причина была предугадана, и кандидат согласился подчиниться сверхъестественной воле, чтобы стать шаманом.
Часто экстатические грезы шамана предполагают использование определенных галлюциногенных растений, чтобы, как они думали, поддержать сверхъестественную преобразующую силу. которая в анимистически–шаманистических религиозных системах населяет все природные явления и предметы, включая те, которые мы бы отнесли к неодушевленным. Как упомянуто ранее, американские индейцы – особенно населяющие юг Мексики – знали и использовали от восьмидесяти до сотни различных психоактивных разновидностей. Часто эти вещества фигурируют в происходящем при инициации очищении и трансе. Так, например, в ходе обучения будущим шаманам во многих амазонских племенах делают многократные вливания (часто через ноздри) Nicotiana rustica, непосредственно перед этим они голоданием в течение многих недель доводят себя почти до скелетообразного состояния. Этот табак сам по себе достаточно мощный, чтобы стимулировать состояние транса. Амазонские племена обычно сопровождают вливание табака вдыханием галлюциногенного табака, сделанного из семян дерева Anadanenthera peregrina (см. ст. «Уилка»*) или коры виролы (Virola) (см. «Вирола»*), или употреблением обладающего мощным психоактивным действием напитка, широко известного как yaje, или ayahuasca (Banisteriopsis caapi) (см. «Аяхуаска»*).
Нет никаких сомнений в том, что шаманизм очень древен: археологические данные свидетельствуют, что нечто очень похожее на шаманистические верования современных охотников–собирателей существовало у неандертальцев в Европе и Средней Азии более 50 тыс. лет назад. Кроме того, на многочисленные совпадения между шаманистическими верованиями и техниками во всем мире часто ссылались как на свидетельства общности исторического происхождения в очень древние времена. И даже если мы должны были отклонить историческое объяснение в пользу биопсихологического единства (то есть сходные шаманистические верования и соответствующее поведение. можно объяснить подобием человеческих душ во всем мире), мы обратились бы к столь же древнему (если не более) временно му периоду, так как, возможно, высшие приматы искали пути объяснения их вселенной и самих себя в ней с момента появления первых проблесков сознания. Возможно, хотя и не доказуемо, что практика шаманизма как «архаической техники экстаза» [4]… могла за сотни тысяч лет привлечь психоделический потенциал естественной окружающей среды. Наиболее вероятно, что северный олень, с которым человек сначала как охотник, а затем как пастух жил бок о бок в течение десятков тысячелетий, сам по себе загадочным образом связан с галлюциногенным мухомором, даже вплоть до опьянения им [14], – явление, которое едва ли могло не впечатлить палеоевроазиатские народы много лет назад так же, как это не так давно впечатляло сибирские племена. Последние были описаны путешественниками как преднамеренно выслеживающие, убивающие и поедающие опьяненных грибом северных оленей не потому, что таких животных было легче поймать, а потому, что в них, по мнению этих народов, были заключены преобразующие силы, которыми шаманы овладевали путем поедания священного психоактивного гриба (ср. Р. Г. Уоссоном [13]). Фактически, можно сделать вывод, что мистическая функция северного оленя как «небесной лошади» сибирского шамана, переносящей его к другим мирам, явилась результатом наблюдаемых отношений между этим животным и галлюциногенным грибом и что маски и рога северного оленя, найденные на лошадях в замороженных могилах скифской знати в Сибири, также отражают эту древнюю связь.
Те из нас, кто изучал использование в шаманизме галлюциногенных растений в кросскультурном и историческом аспектах, не могли согласиться с положением о том, что использование психохимических соединений для достижения экстатического транса может быть поздним этапом развития в шаманизме, представляя собой вырождение архаических методов [4, p. 477]. С другой стороны, Элиаде абсолютно прав, что использование психоактивных веществ стимулировалось поисками магического внутреннего возбуждения. ведущего к трансу… [4, p. 477].
|
|