Эндорфины и гипотеза иммитативного гиперстресса

(…) Нечувствительность к боли проявляется не только в условиях двигательной сверхактивности. (…) Рассказ исследователя Африки Д. Ливингстона о нападении на него льва также интересен в этом отношении.

«Заряжая ружье, я услышал крик. Встрепенувшись и посмотрев на полоборота вокруг, я увидел льва, который как раз прыгал на меня. Я был небольшого роста; он схватил мое плечо в прыжке, и мы оба упали вниз. Жутко рыча рядом с моим ухом, он тряс меня как терьер крысу. Шок произвел оцепенение, сходное с тем, которое, вероятно, испытывает мышь после первой встряски, полученной от кота. Он вызывает определенный вид дремоты, в котором нет места ни чувству боли, ни ощущению ужаса, хотя есть полное осознание всего того, что произошло. Это похоже на то, что описывают пациенты, находящиеся под действием хлороформа, – они видят всю операцию, но не чувствуют ножа. Эти необыкновенные условия не есть результат какого–либо душевного процесса. Дрожь уничтожает страх и не допускает никакого чувства ужаса у животных. Это особое состояние, вероятно, продуцируется у всех животных, убиваемых плотоядными; и если так, то это условие, извиняющее нашего милосердного Создателя: смерть лишена боли» [15, 128].

Ливингстон относит свое обезболивание – эйфорию – к тряске, но, вероятно… его первоначальный ужас тоже должен приниматься во внимание. …Мы можем часто отметить элементы психологической угрозы во многих шаманских практиках. В случае с испытанием у североамериканских индейцев, описанным в статье Жилека, это перспектива подвешивания на крюках за кожу, а в Святой секте – перспектива «держания» змеи и огня частью ее членов – все это угрозы с потенциалом для защитной генерации эндорфинов, не отличающиеся от переживаний. Ливингстона. Все они наводят ужас.

Интересно также, что искусственные ситуации угрозы могут быть произведены как самим организмом (ночные кошмары, бред и психозы), так и путем манипуляций целителей–хилеров (экстазы, микропсихозы, трансы). Кажется странным, что сам организм и целители, чья деятельность рассматривается как помощь, создают ситуации, которые могут напугать до смерти. Но тот факт, что эндорфины продуцируются в ответ на жесткую психологическую угрозу, предполагает новую гипотезу – теорию иммитативного гиперстресса.

Психоаналитики наделяют прямо–таки мистическими функциями эго, которое стремится дифференцировать восприятие, основанное на реальности, и галлюцинаторное или иллюзорное восприятие. Эта функция – проверка реальности – затормаживается во время сна, психозов и других измененных состояний сознания таким образом, что воображаемые образы воспринимаются как реальность. Ортодоксы рассматривают ухудшение контроля реальности как недостаток и говорят о регрессивном состоянии эго.

Иммитативная теория гиперстресса, напротив, рассматривает это изменение проверки реальности в качестве позитивной черты, заставляющей эго производить защитные гормоны*. Эго убеждается в реальности личностного ужасного сценария, и эндокринные системы реагируют на этот сценарий как на реальность. (…) Следующий воображаемый пример поможет уяснить теорию: женщина вовлечена в энергичную борьбу со своим мужем. Она видит ужасный сон, в котором она уменьшилась в размере и, вероятно, преследовалась незнакомой мужской фигурой. Испуганная, со стучащим сердцем и подскочившим давлением, она закричала во сне, как обычно бывает, забыв, что это сон (возможно, эндорфиновый эффект). Утром она проснулась переполненная эндорфинами и другими успокоительными веществами и, восстановив самообладание, была готова продолжать борьбу.

Терапевтический эффект некоторых целительских систем, широко использующих сны, может быть лучше понят в контексте иммитативной теории гиперстресса. Например, в двух системах терапевтического воздействия – и в ирокезской системе [22], и в системе Асклепия [20, 110–120], – если видящий сны лечится, то ситуация сна должна, по меньшей мере частично, воспроизводиться в реальности. В этих примерах личностная ситуация угрозы, вначале представленная в снах, затем воспроизводится для потенциальной интенсивной гормональной стресс–реакции. В ирокезской системе смелый мужчина может увидеть во сне, что он захвачен врагами и сожжен на костре; на следующий день (если он желает предотвратить реальный захват) он должен проявить свою смелость в представлении – игре с огнем – иногда в столь реалистической манере, что ожоги не заживают несколько месяцев [22].

Предложенная теория может быть уместна в объяснении терапевтических эффектов многих североамериканских терапевтических систем, использующих моделирование микропсихозов психоделическими (см. «Галлюциногены»*) растениями. Многие испытавшие это воздействие были сильно испуганы, особенно когда прошли это первый раз. [10, 12; 7, 15–16]. (…) Существует два типа ужасов, используемых с психоделической целью, – специфические галлюцинаторные образы гигантской змеи или ягуара и общий страх надвигающегося растворения эго. Оба могут быть представлены в связи с эндорфиновой реакцией как часть терапевтического воздействия. (…)

Субъективные переживания участников транса должны интерпретироваться при помощи гиперстрессовой теории [18]. Особенно ценны описания субъективного опыта аудиомоторных трансов тех из участников, которые имели научную подготовку в проведении наблюдений. Майя Дерен [3] представила великолепное описание повторяющейся одержимости в контексте гаитянского ритуала Вуду*, а Ларри Петерс [16] описал свои ощущения во время ранних стадий инициации в непальском шаманизме. Переполненность переживанием чувства расщепления личности отмечается обоими, но особенно М. Дерен [3, 233–246].

«Всемогущественное управление»

Иногда в условиях реального стресса и искусственно созданного гиперстресса испуганный индивид может внезапно пережить ощущение глубокого спокойствия. Этот скачок от ужаса к эйфории обычно связан с идеей сверхъестественного вмешательства (зависящей, возможно, от мировоззрения индивида), потому что успокоение возникает без видимых причин, подобно «богу из машины» (deus ex machina). Эту ответную реакцию на стресс я именую здесь «всемогущественным управлением». В той или иной форме оно есть универсальная черта шаманистского целительства.

Хорошо известен подобный феномен в некоторых функциональных психозах. В контексте жестких стрессовых жизненных условий ответной реакцией может быть дезинтеграция эго. Феноменология этих состояний. включает чувства паники, разрушения мира и потерю границ эго. Проверка реальности сильно ослаблена. В середине этого Gupterddmmerung появляется чувство откровения и самосовершенства, соединенное с иллюзией всемогущества эго, которое обосновывает веру психотика в то, что он – спаситель мира, а одержимого – что он истина в последней инстанции. С этой новой уверенностью в свое всемогущество он из сверхвозбудимого состояния может осуществить возврат к относительному спокойствию. (…)

Всемогущественное управление может также присутствовать в предсмертных переживаниях [14]. Обстоятельства сильной угрозы жизни, такие как возможность утонуть, казнь на электрическом стуле, несчастный случай и болезнь, порождают присутствие характерного изменения сознания (ИСС): возможны обзор сцен прошедшей жизни «как будто фильм в ускоренном темпе», чувство присутствия «защитника других» или чувство пассивной покорности смерти, сопровождающееся успокоением. Нойес [14] проследил 215 случаев предсмертных переживаний для изучения последующей направленности изменений. Он обнаружил ряд паттернов поведения, некоторые из которых могут быть интерпретированы как верования, возникшие из «всемогущественного управления»: чувство относительной неуязвимости; чувство особой значимости или судьбоносности; вера в получение благосклонности от Бога или судьбы; и укрепившаяся вера в продолжение существования после смерти [14, 235].

В то же время необходимо заметить… не все, испытавшие ИСС такого типа, отнесли их к сверхъестественному фактору. Оценка Ливингстоном своих «предсмертных» переживаний, приведенная выше, показывает, что у него было ИСС, но он не отнес его к божественному вмешательству. – он обобщил свое переживание и осмыслил его как телесный механизм, созданный «милосердным Создателем» как облегчение для животных, убиваемых плотоядными.

Спонтанные религиозные переживания, описанные Джеймсом [9], мы также должны рассматривать как примеры «всемогущественного управления». Эти же состояния часто присутствуют в условиях сильнейшего стресса [18]. Индивид попадает в «быстрое» экстатическое состояние с потерей границ эго, иногда с галлюцинациями, будучи уверен, что эти переживания содержат глубинную истину, и часто с верой, что это состояние – проявление божества. (…)

Ясно, что «всемогущественное управление» широко используется в психотерапевтических системах как способ внушения, изменения веры и подчинения себе страха. (…)

Начало аудиомоторных трансов характеризуется диким и возбужденным поведением. Впоследствии во многих терапевтических культах такое поведение переходит в спокойное русло появляющихся ритуально–специфических образцов поведения. «Всемогущественное управление» проявляется во внутреннем убеждении, что необъяснимый подъем, прилив спокойствия и силы представляют собой одержимость индивида сверхъестественными силами. (…) По отношению к религиозным переживаниям было показано, что они часто сопутствуют ощущению беспомощности и серьезной потере самоуважения. В таких условиях «всемогущественное управление» создает мимолетное чувство могущества, утверждающего самоуважение, что часто является результатом стабилизации эго. «Всемогущественное управление» может быть рассмотрено также в качестве психологического аналога гомеостатического физиологического механизма, функция которого не столько в сохранении жизни, сколько в сохранении чувства психологического благополучия (sense of well–being).

Гипотеза, состоящая в том, что «всемогущественное управление» проявляется при достижении критического уровня эндогенных эйфоратов, напрашивается сама собой. Как мы видели, совокупность событий, приводящая ко «всемогущественному управлению», обычно следующая:

1) ситуация реального стресса;

2) эта ситуация усилена имитациями во сне или психозе или иногда воздействием целителя;

3) в любом случае присутствует состояние чрезмерного сверхвозбуждения, которое, возможно, производит эндорфины или другие нейроэндокринные вещества в таких количествах, что испытывается беспрецедентное чувство космического умиротворения, интерпретируемое как результат вмешательства сверхъестественных сил.

Заключение и выводы

1. Исследование эндорфинов предполагает, что могут быть, по крайней мере, два типа эндогенного обезболивания: психологический механизм, проявляющийся в гипнозе и плацебо–эффекте, и эндорфиновая анестезия, демонстрируемая в акупунктуре и стимуляции через кожный покров.

2. Оба механизма могут участвовать в аудиомоторном типе трансов с биологическим механизмом, являющимся основой для психологического суггестивного механизма.

3. Акупунктурное обезболивание возникает как результат действия эндорфинов, продуцированных стимуляцией глубоких мускульных чувствительных окончаний.

4. Теория «борьбы или бегства» объясняет эволюционную ценность этого акупунктурного механизма. Обезболивание и эйфория, обеспечиваемые длительными двигательными усилиями, дают преимущество в борьбе за существование.

5. Анестезия и эйфория шаманистского транса могут быть результатом сходных механизмов, в которых: 1) энергичные танцы часто присутствуют в генезисе транса; 2) частое дрожание мускулов также является универсальной чертой.

6. Обезболивание и эйфория могут быть результатом чисто психологического стресса в отсутствии двигательной сверхактивности.

7. Сны представляют собой потенциальное средство для использования этой адаптивной системы. Это – «домашний театр», который может воспроизвести глубоко личностный «фильм», вызывающий любую воображаемую ситуацию гиперстресса с соответствующей нейроэндокринной реакцией.

8. Такие имитативные гиперстрессовые ситуации могут теоретически воспроизвести эйфорию, обезболивание и успокоение, необходимые спящему для лучшего совладания со стрессовой ситуацией в бодрствующем состоянии. Когда функционирование происходит адекватно, ужасные образы снов могут быть преданы забвению; в то же время допускаются позитивные нейроэндокринные реакции, оказывающие оздоровительный эффект.

9. Предписания сна ирокезов, иммитативно–гиперстрессовая фаза ритуального транса, психоделические состояния представляют примеры терапевтической активности, действующей сходным образом.

10. Некоторые индивиды реагируют на стрессовую ситуацию внезапным, беспричинным внутренним ощущением уверенности и спокойствия, которые обычно рассматриваются как результат божественного вмешательства. Такое «всемогущественное управление». – результат высокого уровня стресс–генерированных нейрогормонов*. (…)

Литература

1. Appenzeller O., StandeferJ., AppenzellerJ., Atkinson R. R. Neurology and Endurance Training: V. Endorphins // Neurology, 1980. – № 30. – P. 418–419.

2. Barber T. X. Experimental Hypnosis // Handbook of General Psychology / Ed. by B. B. Wolman. Englewood Cliffs (N. J.), 1973. – P. 942–963.

3. Deren M. The Voodoo Gods. – Frogmore, 1975.

4. ElliotsonJ. Numerous Cases of Surgical Operations without Pain in the Mesmeric State. – London, 1843.

5. Fraioli F., Moretti C., Poolucci D., Alicicco E., Cresenzi F., Fortunio G. Physical Exercise Stimulates Marked Concomitant Release of Beta–Endor–phin and Adrenocorticotropic Hormone (ACTH) in Peripheral Blood in Man // Experientia, 1980. – № 36. – P. 987–989.

6. Gill M. M., Brenman M. Hypnosis and Related States // Psychoanalytic Studies in Regression. – N. Y., 1959.

7. Harner M. The Way of the Shaman // A Guide to Power and Healing. – N. Y., 1980.

8. Hunter R., Macalpine I. Three Hundred Years of Psychiatry 1537–1860. – N. Y., 1963.

9. James W. The Varieties of Religious Experience. – N. Y., 1902.

10. Kensinger K. M. Banisteriopsis Usage Among the Peruvian Cashinahua. Hallucinogens and Shamanism / Ed. by M. J. Hamer. – London, 1973. – P. 9–14.

11. McGregor M., Becklake M. R. Acupuncture Anaesthesia. – Unpublished ms. (McGill University, Faculty of Medicine Archives), 1973.

12. Neher A. Auditory Driving Observed with Scalp Electrodes in Normal Subjects // EEG and Clinical Neurophysiology, 1961. – № 13. – P. 449–451.

13. Neher A. A Physiological Explanation of Unusual Behavior in Ceremonies Involving Drums // Human Biology, 1962. – № 34. – P. 151–160.

14. Noyes R. Attitude Changes Following Near–Death Experiences // Psychiatry, 1972. – № 43. – P. 234–242.

15. Perham M., Simmons J. African Discovery // An Anthology of Exploration. – London, 1952.

16. Peters L. Ecstasy and Healing in Nepal. – Malibu, 1981.

17. Prince R. H. Can the EEG be Used in the Study of Possession States? Trance and Possession States / Ed. by R. Prince. – Montreal, 1968. – P. 121–127.

18. Prince R. H. Exogenous and Endogenous–Factors in Psychotherapy: A Cross–Cultural View // Paper presented at conference on Cultural Conceptions of Mental Health and Therapy. – Honolulu (submitted for publication), 1980.

19. Rawcliffe D. H. Illusions and Delusions of the Supernatural and the Occult. – N. Y., 1959.

20. Rosen G. Madness in Society. – N. Y., 1969.

21. Walker S. S. Ceremonial Spirit Possession m Africa and Afro–America. – Leiden, 1972.

22. Wallace A. F. C. Dreams and the Wishes of the Soul: A Type of Psychoanalytic Theory among the Seventeenth Century Iroquois // American Anthropologist, 1958. – № 60. – P. 234–248.

23. Wolberg L. R. Hypnotherapy // American Handbook of Psychiatry / D. X. Freedman, J. E. Dyrud (Eds.). – V. 5. – N. Y., 1975. – P. 235–253.

Принс Р

БОЕВАЯ ЯРОСТЬ ДРЕВНИХ[30]

Кельтские фении

Самой древней из европейских цивилизаций, не вошедшей в число цивилизаций античности, следует назвать кельтскую. Кельты* заслуживают особого внимания еще и потому, что их история, начавшись задолго до того отрезка времени, который принято называть Средневековьем, плавно перетекает в средневековую эпоху.

Что же можно сказать о кельтском боевом искусстве?

Менталитет кельтского воина в чем–то напоминает преувеличенные, доведенные до абсурда представления рыцаря времен феодальной раздробленности. Хотя кельтское войско знало строй (подчас образуя «живую крепость» – замкнутую стену из щитов наподобие римской «черепахи»), гораздо больше внимания уделялось действиям знатных воинов, сражавшихся вне строя и независимо от него.

Эти воины образовали фианну – «священный отряд» (хотя отряд как раз предполагает совместные действия, а фении – члены фианны – вместе пировали, но сражались порознь). Прятаться за броней, шлемом, щитом у воинов фианны считалось недостойной трусостью. Столь же недостойным они считали тонкий расчет и занятие стратегически важных позиций.

Вместе с тем стиль боя фениев отличался значительной виртуозностью, он предполагал длительное обучение владению оружием, сложным приемам боя и очень серьезную психологическую подготовку. Именно эта подготовка помогала в надлежащий момент включить внутренние резервы организма, без которых немногого стоили приемы.

Впрочем, все это – обучение конкретным упражнениям с оружием и овладение контролем над внутренней энергией – развивалось в одном русле. Вот как один из героев кельтских сказаний проходил «школу ловкости боевой»:

«…Он усвоил прием с яблоком, прием боевого грома, прием с клинком, прием движенья навзничь, прием с копьем, прием с веревкой, прыжок кота, прыжок лосося, метание шеста, прием вихря–смелого–повелителя–колесницы, прием удара рогатым копьем, прием быстроты, прием колеса, прием сильного дыхания, геройский клич, геройский удар и встречный удар, бег по копью и стойку на острие его, прием косящей колесницы, геройский изгиб острия копья».

Остановясь на этом и других описаниях, базирующихся, прежде всего, на ирландской традиции, но не только на ней (Ирландия – единственная страна, на протяжении всего Средневековья сохранявшая кельтскую культуру), можно сделать следующие выводы.

Кельтские «приемы» гораздо шире современного понимания этого слова; они включают в себя не только конкретные правила работы с конкретным же видом оружия, но и универсальную постановку движений.

Помимо этого отмечена также постановка дыхания, позволяющая расширить границы владения собственным телом. Вероятно, в чем–то она родственна японской технике ки–ай (героический клич).

Среди приемов «ловкости боевой» заметны навыки владения предметами, не являющимися оружием: веревкой, шестом. Впрочем, шест – почти копье, а кельты достаточно часто наносили удары и обратной стороной копейного древка.

Хотя основная ставка делается на силу и быстроту при значительной дистанции поединка, не игнорировалась и «мягкость».

«Боевая ловкость» кельтов была замечена не только ими самими, но и их противниками. Римляне дают нам описание того, как кельтские воины, сражаясь на мчащейся во весь опор колеснице, не просто стоят в ее кузове, но и, в поисках лучшей позиции для метания дротиков, взбегают на дышло или даже на ярмо! А сам Юлий Цезарь был удивлен и восхищен тем, что кельтские воины, обнаружив, что легкие щиты не спасают их от римских копий, идут в атаку без щитов. Для римлян мечевой бой без щитов был вообще невозможен.

Бешеная ярость такого натиска, даже поддержанная личным мастерством, ничего не могла поделать с плотным строем легионеров. Но вскоре после этого римские императоры начали подбирать себе телохранителей из числа кельтов и перенявших кельтскую технику германцев, оружейники стали обучаться у кельтских кузнецов, а гладиаторы кельтского происхождения слили свою фехтовальную технику, базирующуюся на рубке, с римским искусством колющего удара.

Кельтское искусство боя надолго пережило Рим. На войне, правда, оно было применимо только тогда, когда – и если – война велась по кельтским же правилам: иначе «поединочный» уклон мешал использованию воинского строя. В Ирландии такая ситуация сохранялась чуть ли не в течение всего Cредневековья. В других странах тенденция замены войны единоборством не была столь абсолютной, но не исчезла совсем.

Именно абсолютизация поединка требовала от фениев овладения самыми разными видами оружия: рядом с каждым благородным воином находился оруженосец, а чаще – двое; не участвуя в бою, они подавали сражающимся дротики, фехтовальные щиты для ближнего боя (маленькие, с окованными железом острыми бортами и ударным острием в центре), иногда даже подводили им свежих коней или колесницы.

Нападать на таких оруженосцев не полагалось. Но и сами они не вступали в схватку ни с благородным фением (пожалуй, к нему бы они не смогли и приблизиться), ни даже друг с другом, кроме крайних случаев, когда их хозяин был ранен и надлежало дать ему возможность отойти.

Вместе с воином «священного отряда» эта боевая единица называлась тримарциспа: боец и два его помощника.

Тримарциспа сделала возможной дальнюю дистанцию поединка и его подвижно–прыжковую направленность. Без оруженосцев воин не мог бы сочетать приемы мечевого боя с подключением длинномерного (копье с колюще–секущим наконечником) и даже метательного оружия.

Перед поединком фений мог долгое время приводить себя в соответствующее состояние (видимо, используя приемы концентрации сознания). Но в бою он буквально преображался. О самом знаменитом герое кельтского эпоса, Кухуллине (он, вероятно, имел реальный прототип, но даже легендарные наслоения не отменяют реальности боевых приемов), говорится, что, будучи маленького роста, в бою он казался высоким.

Вот так якобы выглядел Кухуллин, входя в состояние боевой ярости:

«Все суставы, сочленения и связки его начинали дрожать… Его ступни и колени выворачивались… Все кости смещались и мускулы вздувались, становясь величиной с кулак бойца. Сухожилия со лба перетягивались на затылок и вздувались, становясь величиной с голову месячного ребенка… Удары сердца его были подобны львиному рычанию… Волосы его спутывались как ветки терновника. Ото лба его исходило «бешенство героя», длинное, как оселок».

«Бешенство героя» – что–то вроде ауры, излучаемой воином, находящимся в особом состоянии, и видимой воинами.

Преувеличение? Да, безусловно. Но не на пустом месте! Боевой экстаз фениев, возможно, иногда поддерживался наркотическими средствами. Однако в большинстве случаев они не имели ни возможности, ни нужды прибегать к ним. Мужество в бою воспитывалось у них с раннего детства.

Скандинавские берсеркеры

Многие особенности фианны опосредованно передались рыцарскому сословию: и гордая заносчивость, и требования «честной игры», и готовность пренебречь интересами войны ради демонстрации личного мастерства…

Но один из элементов психологической подготовки фениев был подхвачен и развит совсем в другой среде.

Это – эффективное и вызываемое вполне сознательно боевое неистовство. У германских народов оно превратилось в своеобразный культ воина–зверя.

Звероподобные «превращения», являющиеся высшей формой развития боевой ярости, известны у всех германцев. Поздние античные историки сообщают о «франкском неистовстве», о «воинах–волках» народа лангобардов*… При этом выпускались наружу столь неудержимые силы, что им не всегда могли противостоять даже сомкнутый дисциплинированный строй и искусство «правильного боя».

Судить о том, что представлял из себя образ воина–зверя, мы можем в первую очередь по скандинавским источникам, ибо в Скандинавии такие воины существовали до XII–XIII вв., правда, последние 200 лет своего бытия были уже пугающим анахронизмом.

Следуя установившейся традиции, будем называть их берсеркерами (хотя более точный термин – бьорсьорк, то есть «медведеподобный»). Наряду с воином–медведем существовал также ульфхеднёр – «волко–головый», воин–волк. Вероятно, это были разные ипостаси одного и того же явления: многие из тех, кого называют берсеркерами, носили прозвище «Волк» (ульф), «Волчья шкура», «Волчья пасть» и т. д. Впрочем, и имя «Медведь» (бьорн) встречается не реже.

Во время атаки берсеркер как бы «становился» соответствующим зверем. При этом он отбрасывал оборонительное оружие (или поступал с ним не по предназначению: например, вгрызался в свой щит зубами, повергая противника в шок), а в некоторых случаях – и наступательное; все скандинавские викинги умели сражаться руками, но берсеркеры явно выделялись даже на их уровне. Многие военизированные прослойки считали позорным безоружный бой. У викингов этот постулат приобрел следующую форму: стыдно не уметь сражаться с оружием, но в умении вести безоружный бой ничего постыдного нет. Любопытно, что в качестве подсобного (а иногда и основного – если он сражался без меча) оружия берсеркер применял камни, подхваченную с земли палку или припасенную заранее дубину.

Частично это связано с нарочитым вхождением в образ: зверю не подобает пользоваться оружием (камень и палка – естественное, природное оружие). Но, вероятно, в этом также проявляется архаизм, следование древним школам единоборства. Меч в Скандинавию проник довольно поздно, и даже после широкого распространения он был некоторое время не в чести у берсеркеров, предпочитавших палицу и секиру, которыми они наносили круговые удары от плеча, без подключения кисти. Техника достаточно примитивная, зато степень овладения ею была очень высока.

На колонне Траяна в Риме мы видим «ударный отряд» таких воинов–зверей (еще не берсеркеров). Они включены в состав римской армии и отчасти вынуждены следовать обычаям, но лишь немногие имеют шлемы (и никто – панцири), кое–кто облачен в звериную шкуру, иные – полуобнажены и сжимают вместо меча дубину… Надо думать, это не снижало их боеспособность, иначе император Траян, в чью охрану они входили, сумел бы настоять на перевооружении.

Преображение берсеркера во время боя (более глубокое, чем у кельтского фения) иногда не только психологически настраивало его на схватку, но и воздействовало на психику противника – в прямо противоположном духе. Мало кто сохранял хладнокровие при виде воющего от ярости, брызжущего пеной воина–зверя, не замечающего в исступлении ни ран, ни усталости.

Однако назвать это военной хитростью, «психической атакой» все же нельзя. Берсеркер всерьез был убежден, что одержим «звериным духом»; а все окружающие либо тоже верили в это, либо удерживали свои сомнения при себе – это было гораздо полезней для здоровья…

Такая «одержимость зверем» проявлялась, помимо прочего, в том, что берсеркер умышленно подражал движениям медведя, причем не только в бою, но и во время частых ритуально–магических церемоний, плясок и т. д. А это – уже «звериная школа» в чистом виде! Один из самых мощных стилей «звериного» у–шу – стиль медведя…

К берсеркерам в чистом виде даже сами викинги относились с чувством, средним между восхищением, боязливой почтительностью и презрением. Это – подлинные «псы войны»; если их и удавалось использовать, то главным образом – на положении «прирученных зверей».

Но элементы берсеркерских тренировок, владения оружием, а главное – специфической психотехники проникли в быт многих воинов Швеции, Норвегии, Дании и особенно Исландии. Берсеркерство они держали под контролем, «включая» его только во время сражений.

Правда, не всегда этот контроль удавалось сделать абсолютным: порой «зверь» пробуждался в душе воина помимо его желаний. Тут мы затрагиваем очень интересную, во многом неисследованную проблему.

Есть сведения о том, что для впадения в состояние берсеркерства скандинавы употребляли природные наркотические вещества. Но – как и кельты – не всегда и даже не часто. Однако, скорее всего, здесь действительно имела место наркомания – не «внешняя», но «внутренняя»!

Современная наука знает, что нервная система человека – в том числе те ее разделы, которые поддаются сознательному контролю, – способна продуцировать вещества, по своему составу и действию близкие к наркотикам. Воздействуют они непосредственно на «центры наслаждения» мозга. Если эти вещества выделяются тогда, когда человек впадает в определенное состояние сознания, то в этом состоянии он испытывает полный аналог «кайфа», а при выходе из него начинается «ломка».

«Профессиональные» берсеркеры становились как бы заложниками собственной ярости. Они были вынуждены искать опасные ситуации, позволяющие вступить в схватку, а то и провоцировать их. Отсюда – бер–серкерская асоциальность, вызывающая настороженность даже у тех, кто восхищался их мужеством и боеспособностью. И отсюда же – эта самая боеспособность, проявляющаяся в условии «открытия шлюзов».

Фраза «Есть упоение в бою» обретала буквальный смысл…

Позднее викинги большей частью все же ухитрялись контролировать такие приступы. Иногда они даже входили в состояние, которое на Востоке называют «просветленным сознанием» (хотя шли они к нему обычно не через отрешенность, не через медитацию, а через боевую ярость; такой путь иногда чреват тем, что «зверь» возьмет верх над человеком). Это делало их феноменальными воинами:

«…Торольв так разъярился, что забросил щит себе за спину и взял копье обеими руками. Он бросился вперед и рубил и колол врагов направо и налево. (Некоторые типы скандинавских копий позволяли наносить рубящие удары.) Люди разбегались от него в разные стороны, но многих он успевал убить…» («Сага об Эгиле»).

Саги (которые, как выяснили современные специалисты, передают события с поразительной точностью) пестрят упоминаниями о том, как умелый воин отбивается один против многих, умудряется проложить путь к предводителю вражеского отряда сквозь стену щитов и толпу телохранителей, рассекает противника от плеча к бедру и т. п.

Тут самое время порассуждать еще об одном полумифическом свойстве берсеркера: о его неуязвимости. Самые разные источники в один голос утверждают, что воин–зверь фактически не мог быть сражен в бою. Правда, детали этой неуязвимости описываются по–разному. Берсеркера якобы нельзя было ни убить, ни ранить боевым оружием (из чего следовало, что против него надо употреблять оружие не боевое: деревянную дубину, молот с каменным навершьем и т. д.); иногда он был неуязвим лишь против метательного оружия (стрелы и дротика); в некоторых случаях уточнялось, что при искусном владении оружием его все–таки можно ранить, и даже смертельно, но умрет он только после боя, а до того словно не заметит раны.

Везде и всегда вокруг боевого искусства высокого уровня складывались легенды. Но, думается, здесь мы сможем докопаться до истины. Проще всего решается вопрос о неуязвимости боевым оружием: до тех пор пока меч оставался у скандинавов оружием немногочисленной элиты (где–то до VIII–IX вв.), такие «элитные» воины очень часто не могли сладить со своими конкурентами – воинами–зверями, применявшими древние приемы боя палицей. В конце концов произошло сращивание двух техник фехтования: многие берсеркеры стали «элитой», а многие из «элиты» овладели берсеркерскими навыками.

От метательного (да и от ударного) оружия берсеркеров берегла своеобразная «мудрость безумия». Расторможенное сознание включало крайнюю быстроту реакции, обостряло периферийное зрение и, вероятно, обеспечивало некоторые экстрасенсорные навыки. Берсеркер видел (а то и предугадывал) любой удар и успевал отбить его или отскочить.

У конунга Харальда, впервые объединившего Норвегию, имелся «спецназ», сформированный из влившихся в воинскую элиту берсеркеров. «Диких» воинов–зверей, не входивших в дружины и подобные им формирования, к тому времени уже в Норвегии не осталось. Одна из битв с их участием выглядела следующим образом:

«Двенадцать берсеркеров конунга находились на носу корабля. Корабль конунга шел вперед, и там была жесточайшая схватка. Когда же проверили войско, много оказалось убитых и у многих были опасные раны… На корабле конунга не было никого, кто бы стоял перед передней мачтой и не был ранен, кроме тех, кого железо не брало, а это были берсеркеры».

Один из лучших воинов Исландии, кстати, не считавший себя берсеркером, описывая свои действия в бою против численно превосходящего противника, произносит такие слова:

«Тут я взял меч в одну руку и копье в другую и стал рубить и колоть. Щитом я не прикрывался, и я даже не знаю, что меня защищало» («Сага о Ньяле»).

Защищало его именно берсеркерство – уже «цивилизованное» и потому не считавшееся таковым. Это тем более примечательно, что викингу, овладевшему только «техникой», щит был необходим: полноценно отбиваться наступательным оружием он не мог.

Берсеркерство помогало отбивать опасные удары, но, если уж удар оказывался пропущен, оно позволяло «не заметить» его. Трудно поверить, но множество независимых источников сообщают: викинг в какой–то мере сохранял боеспособность даже после чудовищных ран, от которых современный человек мгновенно потерял бы сознание. С отсеченной ногой или рукой, раскроенной грудью, пробитым животом он некоторое время еще продолжал сражаться – и мог прихватить с собой в Вальгаллу своего убийцу…

И все же сохранились описания случаев, когда берсеркер не просто избегал раны, и даже не просто терпел ее, но, получив удар, оставался именно невредим! Тоже преувеличение? Может быть… Но очень уж похоже это на восточный «метод железной рубашки», при котором закалка костей и мускулов, а главное – умение концентрировать внутреннюю энергию в определенных случаях делают тело трудноуязвимым даже для клинка. А ведь клинки викингов – не чета восточным: как бы ни восхищались ими северные воины, это восхищение происходит от недостатка материала для сравнений. По крайней мере, во времена берсеркеров закалка клинка была только поверхностной и он был далек от остроты и упругости самурайской катаны.

К тому же даже «энергетика» не всегда спасала берсеркера. Иногда пропущенный удар мечом действительно не рассекал тело, но наносил столь серьезный ушиб, что это могло обеспечить финал схватки. Ведь противники у берсеркеров были им под стать…

Да и не всякий берсеркер умел грамотно пользоваться внутренней энергией. Иногда они расходовали ее слишком экстенсивно – и тогда после битвы воин надолго впадал в состояние «берсеркерского бессилия», не объясняющегося только физической усталостью.

Приступы этого бессилия бывали столь тяжелы, что воин–зверь иногда мог и умереть после битвы, даже не будучи в ней раненым!

Интуитивное проникновение в глубины боевого искусства явно нуждалось в «дошлифовке» путем создания школы, обеспечивающей культуру движений, стоек, комбинации приемов…

В «краю викингов» локальные школы единоборства, не лишенные недостатков, сумели слиться в едином потоке ИСКУССТВА, суммировав технику движений, набор приемов, энергетику и возможность трансформаций сознания.

Древнее берсеркерство, родившись как разрушительная (хотя и эффективная) система, прошло долгий путь. Под конец его идея не только дополнила боевые наработки «цивилизованных дружинников», но и были созданы своеобразные «языческие монастыри», вобравшие бер–серкерскую элиту.

От полудикой «стаи» – к четкому строю. От эпизодических «прорывов к зверю» – к системе тренировок. От анархического индивидуализма – к сознательной дисциплине. От интуитивных достижений – к разработанному комплексу (на высших стадиях отнюдь не исключающему опоры на полумистическую интуицию бьодваска). Все это давало довольно редкое совмещение, обеспечивающее равную готовность к действиям в одиночку, малой группой и большим, дисциплинированным формированием.

Индийские кшатрии

В самых различных трактатах описывается составление и применение разного рода снадобий, влияющих на человеческий организм, – от стимуляторов до ядов. Наибольшей известностью пользуется сома – «божественный напиток». Ей приписывают множество свойств, большинство из которых, несомненно, мифические (например, способность давать бессмертие). Однако сома действительно способна на многое. Первоначально это, видимо, был какой–то наркотик из числа галлюциногенов*, вводивший воина в состояние боевого безумия. Подобные галлюциногены применялись многими архаичными цивилизациями. Но впоследствии состав сомы изменился: судя по текстам, в нее входили растения, содержащие эфедрины*, которые, включая «адаптационный комплекс» (медицинский термин, характеризующий приспособление организма к условиям сверхнагрузок), все же не затрагивают сознательную деятельность.