Рогожское кладбище в Москве.

В истории старообрядческой Белокриницкой иерархии Рогожское Кладбище имело весьма огромное значение: оно было руководящим центром всей старообрядческой Церкви, тут бился пульс всей церковной жизни, сюда, как к сердцу, стекались со всей России, да и из-за заграницы все скорби и все радости миллионного старообрядчества. Отсюда распространялась по всей России Белокриницкая иерархия. Рогожское - это не кладбище в обычном смысле этого слова, хотя тут есть и довольно обширное место упокоения почивших старообрядцев, особо отгороженное. Это густое поселение, почти городок за Рогожской заставой, с многочисленными кельями, домами, богадельнями, приютами и великолепными церквами Божиими. Рогожское - это вся старообрядческая Москва, лицо всей старообрядческой России. Здесь именно было соборне решено принять святителя с Востока и устроить епископскую кафедру за границей. Собственно, Рогожское Кладбище, а в лице его вся Российская старообрядческая Церковь приняла митрополита Амвросия и учредила Белокриницкую митрополию. В России это Кладбище и заменяло собою митрополию.

Священство на Рогожском Кладбище никогда не прекращалось^[276] . Уже по присоединении митр. Амвросия здесь продолжали служить еще два священника из прежних - о. Иоанн Ястребов и Петр Русанов, оба подчинившиеся Белокриницкой иерархии. Русанов, однако, вынужден был отступить в единоверие, а о. Иоанн остался верным св. Церкви до самой смерти своей, последовавшей 19 декабря 1853 г. Он дожил до глубокой старости - 83 лет, прослужив на Рогожском Кладбище 49 лет и 9 месяцев.

В главе "Духовные центры старообрядчества в России" мы уже говорили, как и при каких условиях возникло Рогожское Кладбище: в самом начале своем оно уже подверглось гонениям со стороны высшего духовенства господствующей церкви и в такое "либеральное" время, каковым было царствование Екатерины Великой. Удивительно, как оно уцелело в страшную николаевскую эпоху, когда были разгромлены все исторические духовные центры старообрядчества, когда даже за границей, в Австрии, по требованию царя Николая, был закрыт сам Белокриницкий монастырь. Ясно, что только Десница Божия прикрыла его от дерзновенных попыток врагов совсем уничтожить его. А попыток этих было немало, и Рогожскому Кладбищу пришлось пережить и претерпеть много тревог, нападений, насилий, ограблений и прочих неприятностей.

Гонения начались еще при Александре I. После оставления Наполеоном Москвы и занятии ее донскими казаками во главе с отечественным героем графом Платовым, старообрядцем, рогожане поставили в одном из своих Рогожских храмов походный полковой алтарь, подаренный Рогожскому Кладбищу Платовым, и старообрядческие священники начали служить в нем Божественную Литургию. Но ровно через девять лет и семь месяцев алтарь этот был убран по требованию правительства и служение обеден прекратилось^[277]. Это было еще при Александре. Потом начались гонения николаевские. В 1835 г. правительство закрыло детское отделение Рогожской богадельни: живите и учитесь, как хотите. Детей разогнали. Вскоре закрыли и больницу для душевнобольных и самих больных разогнали. Затем закрыли и все три Рогожских храма, но потом открыли^[278]. В 1854 г., 9 августа, последовало Высочайшее повеление отобрать у старообрядцев одну из их Рогожских церквей и превратить ее в единоверческую. Была отобрана меньшая из церквей - Никольская, да и в той некому было молиться. 23 сентября того же года она была освящена для единоверцев.

Такому событию особенно был рад Московский митрополит Филарет. Собственно, по его инициативе совершилось это отобрание. Он надеялся и старался и все Рогожское Кладбище превратить потом в единоверческое.

Рогожское Кладбище было под постоянным наблюдением правительства: на нем жил и все дела его контролировал особый государственный чиновник-смотритель. В августе 1854 г. по Высочайшему повелению таковым смотрителем был назначен статский советник Мозжаков, человек грубый, резкий, бесчестный, страшно ненавидевший старообрядцев и лакейски преданный Филарету. Он пробыл в этой должности только год с лишним, но за такой краткий срок наделал столько зла старообрядцам и Рогожскому Кладбищу, что даже его заместитель, государственный чиновник г. Лонгинов в своем официальном рапорте описывает этот год как сплошной ужас.

Правительство с какою-то необъяснимою жутью боялось, как бы на Рогожском Кладбище не водворились священники Белокриницкого рукоположения. Вероятно, николаевский трепет перед этим священством заразил и само правительство. Особенно трепетал правительствующий Синод. Митрополиту же Филарету появление одного какого-нибудь священника этого рукоположения казалось чрезвычайным ужасом. Над Рогожским Кладбищем действительно навис настоящий ужас сыска, шпионства, непрерывных обысков и разного рода выселений с него мирных жителей. Смотрителю Мозжакову по Высочайшему распоряжению от 15 декабря 1854 г. было приказано: принять деятельные меры к отысканию "старообрядческих духовных лиц" (конечно, писалось злобно и ругательски неприлично, хотя и царем: "раскольнических лжедуховных лиц")^[279]. Разумеется, Мозжаков, как подобострастно выражается профессор Субботин, "исполнял свои обязанности с беспримерным усердием": "...все старания он прилагал к тому, чтобы поймать появившихся в Москве, за стенами кладбища, австрийских попов и самого их архиепископа Антония Московского". Кладбище было окружено густой сетью шпионов и доносчиков. Даже единоверческие духовные лица занимались шпионством: единоверие на Кладбище было штабом шпионства и доносов. Справедливо говорит Субботин, что "время, когда Мозжаков был смотрителем Кладбища и доныне вспоминается рогожцами, как одно из самых тяжелых"^[280]. Мозжаков сам рапортовал правительству: "Приняты были мною самыя строгия меры, вследствие коих не только сам я, но и чрез агентов своих, должен был следить за всяким шагом раскольников"^[281]. Если сам глава шпионов и охотников на старообрядцев считает свои меры "самыми строгими", то можно себе представить, что это были за меры и в какой убийственной атмосфере жили московские старообрядцы, если каждый шаг их контролировался шпионскими и всякого другого рода средствами и мерами. Помимо мер, которые тогда считались законными и которые были даже Высочайше предуказанны и утверждены, Мозжаков применял к старообрядцам и другие меры и средства, которые даже и по тогдашним бесправным временам признавались незаконными и своевольными. Государственный чиновник Лонгинов перечисляет их в своем официальном рапорте г-ну московскому губернатору. "Я нашел, пишет он, на Рогожском Кладбище раскольников и их имущество жертвами самых произвольных распоряжений" В то время старообрядцев прихожан Рогожских храмов насчитывалось 30 тысяч, да призреваемых в рогожгких богадельных палатах содержалось более 600 человек. Единоверцев же числилось лишь полторы тысячи душ, причем не все они были московскими жителями, следовательно, не были кладбищенскими прихожанами. Призреваемых же единоверцев было не более 25 человек. Лонгинов фактически доказывает, что цифра единоверцев в полторы тысячи человек "есть мечтательная и существует только на бумаге". На самом деле их было очень незначительное количество. И тем не менее, огромное количество старообрядцев, которые на свои личные средства содержали всех призреваемых и все Кладбище, "считалось ничем в сравнении" с небольшой кучкой единоверцев. Последние "часто против всех правил справедливости оказывались правыми", а старообрядцы, "запуганные принимавшимися против них частными и общими мерами, виновными, переносили придирки, обиды и гонения". Вслед за отобранием от них часовни для единоверцев, у них была отнята и одна богадельная палата на сорок человек совершенно "своевольно и в противность воли строителя оной и его сына", а больные этой палаты переведены были в другие. Захватывали единоверцы и частные дома старообрядцев и размещали в них то своих призреваемых, то свой приют. Самоуправно забирали в Рогожских храмах церковные книги, дорогие облачения и другие церковные принадлежности. Наконец, последовало, как выражается официальный рапорт, "неслыханное самоуправство в запрещении старообрядцам отправлять в часовнях Кладбища службы". Всякое богослужение прекратилось в этих храмах. Затем последовало строжайшее распоряжение о применении к старообрядцам закона о купеческих гильдейских повинностях. От старообрядцев-купцов отбирались все купеческие права, а с ними и все права по воинской повинности, коими пользовались их дети и внуки. Они превращались в бесправных людей: им предстояло разорение и гибель их предприятий и дел, а также расстройство и семейного положения. Но они все это могли сохранить лишь присоединением к единоверию. Вот и пошли массовые присоединения купцов к единоверию: в виду того, что 1 января 1855 г. кончался срок о приписке к купеческому сословию, в два последних дня декабря - 30 и 31 - присоединились к единоверию 341 человек гильдейцев-старообрядцев. Конечно, присоединение это было лишь на бумаге, многие присоединенные в глаза не видели единоверческого священника, присоединявшего их, они получили от него через какое-либо другое лицо (сына, приказчика) лишь свидетельство о присоединении, которое нужно было представить в купеческую управу. Тем не менее, самому Рогожскому Кладбищу грозила гибель: вследствие такого огромного количества присоединенных его объявило бы правительство просто единоверческим. Но, выражаясь словами профессора Субботина, "по неведомым судьбам Промысла Божия", пекущимся о Церкви Христовой и о гонимых чадах ее, внезапно скончался император Николай Павлович - 18 февраля 1885 г. Старообрядцы сразу же вздохнули свободнее, как и вся великая страна - Россия. Пошли перемены в правительстве. Жестокий, своевольный и крайне несправедливый смотритель Кладбища Мозжаков был удален с этой должности и заменен новым чиновником, выше упоминавшимся М.Н. Лонгиновым, камер-юнкером, довольно известным литератором, человеком в высшей степени справедливым, честным и гуманным. Вскоре последовало и разрешение старообрядцам Рогожского Кладбища восстановить так долго не совершавшееся богослужение в кладбищенских храмах. Разрешение это выражено в отношении министра внутренних дел на имя московского губернатора, графа Закревского, от 15 января 1856 г. В следующее же воскресенье старообрядцы собрались в огромном количестве в своем зимнем храме, чтобы принести благодарственное Господу Богу служение по случаю такой радости. Как же не радоваться, как не ликовать: русское правительство разрешило русским же людям молиться Богу в своих родных храмах.

Но вскоре эта радость превратилась, уже при новом императоре, в чрезвычайно длительную печаль, тянувшуюся почти целых полстолетия. Что же случилось? 21 января того же 1856 г., в субботу, была отслужена обычная вечерня, а утром - 22 утреня и часы. Конечно, у всех старообрядцев было радостное, почти пасхальное настроение. Таковым оно и должно быть. Но эта радость христиан была тяжкой и невыносимой для врагов истинного христианства. Один из них, иеромонах Парфений, прозванный Гусляцким, отступник от старообрядчества, прославившийся как клеветник, которого даже Субботин называет в своей "Истории Белокриницкой иерархии" за его гнусные клеветы, "нелепейшим Парфением". Именно этот грязный предатель написал донос в Петроград одному лицу, близкому к царю, а тот доложил его Александру Николаевичу. В доносе было описано ликование старообрядцев Рогожского Кладбища, и что при этом будто бы произошло столкновение между единоверцами и старообрядцами и вообще произошли какие-то беспорядки. Государь приказал министру внутренних дел произвести расследование по этому делу. Новый правительственный смотритель на Рогожском Кладбище, г. Лонгинов, произвел, по предписанию московского губернатора, самое тщательное расследование о злополучном богослужении и, кроме того, о минувших делах отстраненного смотрителя Мозжакова, об его насилиях, а также о состоянии единоверия на Кладбище. Г-н Лонгинов представил обширный доклад г-ну губернатору, а тот препроводил его г-ну министру внутренних дел, который в свою очередь доложил его государю. О состоявшемся богослужении, которое дало повод Парфению клеветать на старообрядцев, говорилось в этом докладе: "Торжество состояло в общем веселье, в слезах радости при первой общей молитве людей, верующих по-своему, но обязанных за то отчетом не другим людям, а Богу, и лишенных противозаконно сего утешения в течении четырнадцати месяцев. Если радость эта преступна, то виновны в ней те, кто осмелились самовольно отнять у них это утешение и подали им тем самым повод изъявлять ее в высшей степени при возвращении им законного права". Лонгинов установил, что никаких ни беспорядков, ни столкновений старообрядцев с единоверцами при этом торжестве не было. Замечательное суждение для того времени высказал этот чиновник со мерах борьбы с старообрядцами и о самом старообрядчестве. Он считал, что "вопрос о расколе есть не один церковный вопрос, а вопрос государственный и общественный". При этом ссылался на общественное мнение, которое решительно высказывалось "в пользу мер кротости и справедливости" в отношении к старообрядцам.

Все же доносы на старообрядцев, оказавшиеся ложными и явно злонамеренными, он определил как "отчаянные вопли, основанные на своеволии и разных корыстных расчетах".

После такого рапорта, написанного блестяще и, главное, основанного на несомненных фактах, нужно было ожидать, что старообрядцев оставят в покое: пусть молятся Богу по-своему. В то же время и в правительственных сферах повеяло духом свободы и справедливости. Но в дело вмешался сам Филарет, знаменитый Московский митрополит, имевший огромное влияние не только в духовных кругах, но и в правительственных сферах. Вскоре после радостного богослужения старообрядцев он отправил в Петербург Синоду секретное донесение об этом событии. Его очень возмутило, что при богослужении старообрядцев "было необыкновенно большое собрание" молящихся и что при этом "зажжено было множество свечей", а главное - "против царских врат была поставлена курильница", и с чем бы вы думали? - "с ладаном". Вот чего испугался великий святитель православия - ладана. Но это еще не все. Было нечто поопаснее самого ладана. Хотя Филарет заявляет в донесении, что за богослужением старообрядцев (он, конечно, выражается: "раскольников"), "по неимению священства не было никакого молитвословия", но добавляет, что "в последующие дни замечено, что во время службы отворяемы были царские врата и служащий делал возгласы. Так как сего не может делать мирянин, то заключают, что служащий был лжесвященник. Одежда на нем была мещанская, и он острижен по-мещански, но могло быть, что он под верхней одеждой скрывал епитрахиль". Полагают, - добавлял Филарет, - что это был австрийский поп^[282]. А это-то и было самое страшное и самое гибельное для всего православия. Боже мой! Как это было грозно! Нашествие Наполеона на Москву с "дванадесят язык" не так волновало филаретов и Синод, как это таинственное появление в царских вратах старообрядческого храма какого-то неизвестного лица в "мещанской одежде". Филарет высказывает опасение: не было ли разрешено начальством богослужение в храме Рогожского Кладбища, - "...это был бы печальный случай, которого последствия нелегко измерить". В заключение московский митрополит решительно и убежденно заявляет: подкрепить раскол на Рогожском Кладбище, - значит, подкрепить его даже до отдаленного края Сибири, и напротив, ослабить его на Рогожском Кладбище, - значит ослабить его повсюду"^[283].

При расследовании дела о богослужении на Рогожском Кладбище имелось в виду и это донесение Филарета. В представленном императору всеподданнейшем докладе министра внутренних дел 20 апреля того же года были опровергнуты и все эти волнующие митрополита догадки его насчет старообрядческого священника, будто бы в "мещанской одежде" отправлявшего богослужение в Рогожском храме. Министр счел нужным отметить при этом, что даже в предшествующее царствование "правительство не решалось опечатать ни Рогожских, ни Преображенских часовен". Упомянул даже, что эти "часовни имеют частые отношения с уральскими казаками, по всему вероятию, с раскольниками линейного казачества". Подчеркнул, что "в настоящую минуту политическое положение России восприняло новый вид" и т.д. Министр разъяснил государю даже и такую простую вещь, что "лишение гражданских прав и материальных выгод не могут успешно действовать на совесть и на умы раскольников в деле обращения их к православию"^[284]. Тут нужны другие меры, духовные: кротость, справедливость, любовь. Это должно бы духовенство православной церкви разъяснить и внушить государю. Но оно, напротив, имело свое спасение в мерах полицейских, в средствах принуждения и насилия, преследования и гонения старообрядцев.

Митрополит Филарет настойчиво продолжал вести полицейскую политику, он добивался во чтобы то ни стало закрыть Рогожское Кладбище, отобрать его у старообрядцев. Он сумел два раза лично разговаривать с императором по этому вопросу и хвалился потом, что имел успех. Дело о Рогожском кладбище было передано в Петербургский Секретный Комитет, который и постановил о старообрядческих храмах на Рогожском Кладбище: "Запечатать алтари" и "дозволить раскольникам рогожским приходить в часовни только молиться про себя, без чтения и пения". Это постановление было представлено на утверждение императора 20 июня 1856 года, и он тогда же утвердил его с особой собственноручной резолюцией: "Исполнить, тем более, что так как на Рогожском Кладбище священников нет и не должны быть допущаемы, если не присоединятся к православию или единоверию, то и алтари для службы не нужны". По свидетельству автора книги "Деятельность митрополита Филарета по отношению к расколу", г. В. Беликова, уже на другой день Петербургский митрополит Никанор "с восторгом уведомлял московского святителя об этой резолюции государя, полагая, - как писал он, - что защитники поповщинской секты не скоро сообщат вам решительное утверждение, весьма утешительное для православных и единоверцев". "Это известие, - сообщает г. Беликов, - доставило великое утешение митрополиту Филарету"^[285]. Он сам писал: "С благодарением к Богу и к благочестивейшему государю императору приемлю правосудие, сказанное его императорским величеством православию и единоверию"^[286]. Он "поспешил сообщить это радостное известие священникам и старостам единоверческих церквей на обоих старообрядческих Кладбищах (в том числе и на Преображенском, беспоповском), приказавши в то же время по возможности негласно наблюсти и дознать чрез священника Симеона Морозова, когда и каким образом исполнено будет распоряжение государя о запечатании алтарей, и донести ему об этом. Вскоре повеление государя было приведено в исполнение со всею точностью: алтари в обеих часовнях Рогожского Кладбища были запечатаны, и доступ в них австрийскому духовенству был загражден. Так неудачно закончилась, благодаря, главным образом, м. Филарету, эта новая попытка рогожских старообрядцев провести на свое Кладбище новоявленное священство", - не без удовольствия заключает г. Беликов. Зато как радовались и как торжествовали филареты и никаноры, Синод и все архиереи, да и все их православие! Профессор Субботин еще раньше Беликова отмечал, что запечатание алтарей Божиих на Рогожском Кладбище "доставило великое утешение митрополиту Филарету"^[287]. Но по внутреннему смыслу в этом филаретовском торжестве и в великом утешении заключалось убийственное поражение самого господствующего и ликующего православия, ибо для всех ясно, что этот акт насилия над старообрядцами продиктован страхом перед моральной и духовной силой старообрядчества, внушен жутким ужасом перед старообрядческой иерархией. Неизвестного старообрядческого попика, будто бы служившего на Рогожском Кладбище, до смерти перепугался всесильный митрополит Филарет. Его охватила трусливая боязнь, что из-за одного неведомого иерея, наряженного еще только в "мещанский камзол", может поколебаться все православие и, чего доброго, совсем погибнуть. Этот трепетный страх внушил Филарет и самому всероссийскому императору. Не по какому другому мотиву царь приказал запечатать старообрядческие алтари, как только по этому единственному - по страху перед старообрядчеством. Какое слабое православие! Как могли старообрядцы питать к нему какое-либо уважение, когда сами верховные руководители его: митрополиты, Синод и даже фактический глава его - государь считали его столь слабым, в такой поразительной степени бессильным и нетвердым, что его мог расшатать и ослабить один рогожский старообрядческий священник! Этот акт запечатания алтарей у старообрядцев был демонстративным позором казенного православия. Обесславил им себя перед всем христианским миром и император. То, что он совершил на Рогожском Кладбище над старообрядческими церквами, именно то самое, но только в несравненно больших размерах и с большей смелостью, через шестьдесят лет совершили безбожники над всей Россией. "Великое утешение" Филарета превратилось в великое торжество большевизма и безбожия!

Московские старообрядцы неоднократно обращались к правительству и к самому государю Александру Николаевичу со слезными просьбами - распечатать их святые алтари. Просили они об этом после освобождения крестьян от помещиков в 1861 г., просили после освобождения болгар от турецкого владычества в 1878 г. В одном прошении к министру внутренних дел, графу Лорис-Меликову старообрядцы писали: "Веруя безусловно в просвещенную готовность вашего сиятельства на всякое доброе и справедливое дело, мы берем смелость обратиться к Вам, благородный граф, с нашею всепокорнейшею просьбою. Не откажите нам в вашем предстательстве - повергнуть нашу мольбу к стопам Августейшего Монарха: да окажет он и нам, верным сынам своим, свою великую милость, да распространится и на нас его отеческое милосердие. Да повелит он, великий государь, Освободитель, освободить и наши святыни от наложенных на них печатей. Да раскроются врата наших храмов и да даруется нам, старообрядцам, приемлющим священство, святое право с чистым и сокрушенным сердцем возносить к Всевышнему наши горячие молитвы по заповеди апостола: "За царя и иже во власти суть"^[288].

Все эти прошения и ходатайства оставались голосом, вопиющим в страшной, выжженной злобой и ненавистью пустыне. Только в 1883 г., уже при Александре III, старообрядцы вымолили разрешение поставить маленькие алтари на солее, примкнутыми к запечатанным алтарям. Но не долго они простояли, только три года - поднялась духовно-православная травля против старообрядческого служения в алтарях Божиих: архиереи, митрополиты, миссионеры и главный их вождь - профессор Субботин вопияли все время о "неслыханным попирании Высочайшей воли о запечатании алтарей на Рогожском Кладбище", пока не добились распоряжения правительства снять алтари. "Благодарение Богу, - торжествовал кощунственно профессор Субботин, - алтарей этих уже не существует"^[289]. Так святые храмы Рогожского Кладбища во все последующее царствование императора Александра III и в первую половину царствования нового императора, Николая II, продолжали оставаться с запечатанными алтарями Божиими и без приставленных временных алтарей. Волею православных и настойчивым требованием православных митрополитов и прочих "благочестивых" людей, старообрядчество лишено было права и возможности в самом сердце их собственной страны, в своих святых храмах приносить бескровную Жертву Господа Нашего Исуса Христа. Только уже в 1905 году последовало открытие запечатанных алтарей Божиих, о чем будет речь в своем месте.

Белокриницкая митрополия.

По названию старообрядческого селения Белая Криница (в Буковине, в Австрии) не только монастырь, вблизи этого селения возникший, получил наименование Белокриницкого, но и митрополия, учрежденная здесь митрополитом Амвросием, получила то же название; и самая иерархия, распространившаяся больше всего в России, стала называться Белокриницкой. Вернее бы называть ее Греческой или Константинопольской, ибо первый митрополит Белокриницкий Амвросий, как и первый в России митрополит Михаил при князе Владимире, был грек и имел на себе хиротонию от Константинопольского патриаршего престола, будучи посвящен в святительский сан самим Константинопольским патриархом при участии всего патриаршего Синода. Но так как наименование Белокриницкая иерархия весьма симпатично и отвечает самому качеству иерархии - белой, т.е. чистой, ничем не запятнанной в своем каноническом достоинстве и в безусловной преемственности ее от Самого Христа, то это титулование с радостью было принято старообрядческой Церковью и закреплено ее жизнью и деятельностью. Но противники и враги называют ее "австрийской", а последователей ее - "австрийцами" и "австрияками". Разумеется, и в этих названиях ничего нет конфузного - существуют же названия: греческая иерархия, русская, западная, восточная; с апостольских времен самые церкви назывались по именам языческих городов и стран: римская, эфесская, коринфская, египетская, африканская и т.д. Но враги старообрядческой иерархии вкладывают в это название - "австрийская" - обидный для русских людей смысл - измены России и русской национальности^[290], почему старообрядцы и избегают этого названия. А теперь оно само собой отпало, ибо и Австрии уже не существует, и сама Белокриницкая митрополия в других уже пределах.

Много Белокриницкая митрополия пережила радостей, но немало в ее истории было и горя, и всяких тревог. Много крупных и чрезвычайных событий произошло в Белокриницком монастыре за все эти почти сто лет его существования с момента учреждения в нем святительской кафедры. Сколько здесь было за это время соборов, всяких духовных съездов, совещаний! Каких только депутаций, сановных, официальных и частных лиц не видел в своих стенах этот духовный центр старообрядчества, начиная с мелких австрийских чиновников и кончая королевскими особами. В нашей краткой Истории мы можем отметить лишь немногое и прежде всего - самих митрополитов.

Всех митрополитов Белокриницких было после м. Амвросия восемь.

АМВРОСИЙ

1. Кирилл

2. Афанасий

3. Макарий

4. Никодим

5. Пафнутий

6. Силуян

7. Иннокентий

8. Тихон

Согласно установления Белокриницкого общебратского собора, все Белокриницкие митрополиты прежде своего посвящения в это достоинство должны были подписать следующее "Изложение правил о содержании митрополита, его наместника и архимандрита", состоящее их пяти пунктов, "основанных на фундаментальном общебратском Уставе", представленном в свое время австрийскому правительству.

В первом пункте говорится: "Все, находящиеся на жительстве в Белокриницком монастыре, не только священники и архимандриты, но и самые архиереи имеют быть, как ныне, равно и навсегда, без всякаго денежного жалованья (монастырский Устав. Гл. 5. Ст. 1), для того пища и одежда и вся прочая житейская потребность да будет для всех от монастырской общебратской трапезы. А одежда приличествующая для каждого, по достоинству чина и занятий (монастырский Устав. Гл. 2. Ст. 4-6)".

Второй пункт говорит о доходах, поступающих в монастырь: какие бы они ни были, они не могут поступать в собственность или разделяться между братиями, но должны быть общемонастырскими. Исключается особая присылка именная, но и в таких случаях "излишняя на своих руках содержать запрещается, а должна быть положена в общемонастырское хранилище", откуда положивший "имеет власть на настоящую себе потребу и паки получить, только было бы не на растление общебратскаго и собственнаго обычая (монастырский Устав. Гл. 5. С. 2). В случае же смерти все оставшееся имущество митрополита или епископа, или архимандрита и прочих уже совершенно поступает в общую монастырскую собственность (Кормчая. Гл. 44. Л. 358 и 359; Устав монастырский. Гл. 5. С. 3), разве при животе своем кому что своим писанием заповедует, но не вне монастыря" (Исключение сделано лишь для м. Амвросия, по особым обстоятельствам).

Третий пункт "Изложения" устанавливает взаимоотношения митрополита, наместника и архимандрита монастыря. "Права монастырскаго заведывания да не смешиваются с делами святительскими". Архимандрит руководствуется вполне монастырским Уставом под "благочинным покорением митрополиту". Митрополит руководствуется Кормчей и Уставом. Если он захочет устроить что-либо новое к братской пользе, то может это сделать лишь с согласия "монастырскаго общебратскаго собора".

Четвертый пункт - о праве отлучек из монастыря митрополита, епископа и архимандрита: все отлучки должны быть с согласия и благословения старшего. Если кто совершает соблазн (чего Боже сохрани), то с таковым следует "поступить по точному смыслу монастырскаго Устава", которому подчинен и сам митрополит (ст. 4 в "Предмете о святителе"). Оговорено, что и митрополит Амвросий подчинен этому порядку.

Пятым пунктом требуется, чтобы настоящее "Изложение" подписывали своеручно перед хиротонисанием все будущие митрополиты, наместники и архимандриты. Уклоняющийся же от сего "да не будет поставлен в сан предназначеннаго ему достоинства. Ибо, по долгу всеобщего христианскаго закона, всем духовным пастырям, повинующимся гласу Христа Спасителя, подобает крест носити паче пасомых, и не наемником быть, но и самую душу свою за пасомых полагать. Правила же соблюдать прежде самому, да и тии удобно соблюдут. В заключение же заповедуется именем Господним, дабы Соборное сие Изложение хранить навеки свято и нерушимо, аминь". Генваря 5/17 дня 7354-1846 года.

На подлинном "Изложении правил" значатся следующие подлинные подписи:

1. "Митрополит Амвросий (греческими литерами. Здесь же рукою инока Павла приписано: "Си есть Амвросий митрополит 1-й". Приложены две печати: одна митрополита Амвросия, другая монастырская.

2. Белокриницкаго монастыря архимандрит Геронтий.

3. Того же 5/17 генваря 7354-1846 года подписал: Священноинок Кирилл, предъизбранный в епископа епархии Майноса и в наместника Белокриницкой митрополии.

4. Священноинок Ануфрий, предъизбранный во епархии Ибраиловской - подписуюсь Августа 26 дня 7355-1847 года.

4. Священноинок Ануфрий, предъизбранный во епархии Ибраиловской - подписуюсь Августа 26 дня 7355-1847 года.

5. Священноинок Аркадий, предъизбранный во архимандрита Белокриницкого монастыря. Декабря 14 дня 7359-1851 года. Во архиепископы поставлен Августа 22 дня 7302-1854 года.

6. 1862 года. Белокриницкого монастыря архимандрит Сергий.

7. Священноинок Антоний, предъизбранный в архиепископа епархии града Фурмоса и в наместники Белокриницкой митрополии. Сентяб. 7 дня 1867 года.

8. Священноинок Афанасий, предъизбранный в архиепископа епархии града Ибраилова и в наместника Белокриницкой митрополии. Подписуюсь июня 2-го дня 1871 года.

9. Священноинок Макарий, предызбранный во епископа епархии Тульчинской и в наместника Белокриницкой митрополии, подписуюсь июня 3-го дня, 1900 года, а поставлен во епископа 8-го дня 1900 года. Произведен митрополитом Макарий 1906 года, сентября 10 дня, 7415 года"^[291].

После поставления Амвросия.

1. Кирилл, митрополит Белокриницкий, как мы в своем месте уже говорили, был избран в наместники митрополии по жребию из трех предызбранных кандидатов. Нужно заметить, что жребий не всегда бывает удачным, но его нельзя оспаривать, ибо он отдается на волю Божию. А она непостижима и таинственна, и ей нужно покоряться безусловно и с любовью. Так был принят и жребий Кирилла - с покорностью воле Божией. Строгой, трезвой, высоконравственной жизни, твердый ревнитель благочестия, ревностный иногда не по разуму, митрополит Кирилл имел слабый характер, легко поддающийся влиянию посторонних лиц. Пока был жив инок Павел и имел на него благотворное влияние, все иерархические дела того времени шли великолепно. Но Павел скончался очень рано, не дожив до полных даже 46 лет: умер 5 мая 1854 г. Под этим числом в Павловой "Памятнике происходящих дел" рукою архидиакона Пафнутия Овчинникова, впоследствии знаменитого старообрядческого епископа Коломенского, записано: "Сего числа в 9 часу по полудни, то есть в вечор, в среду преполовения праздника Пасхи, преставился от сея жизни верховнаго совета член и основатель и правитель сей Белокриницкой митрополии, преподобный отец инок Павел великий в вечное наследие, идеже и всем нам подобает быти". Еще более скромно отмечена смерть Павла в Ануфриевском "Памятнике". "Блаженный ктитор святой митрополии сей, инок Павел отыде к Богу на вечную жизнь". Очень кратко возвещает и надпись на могильном каменном кресте: "Под этим крестом погребено тело раба Божия инока ПАВЛА, восстановителя православной старообрядствующей иерархии устроением в 1840 году святительского престола в здешней Богоспасаемой митрополии. Он родился 1808 года, июня 29-го, постригся в иноки 1836 года, а преставился 5-го мая 1854"^[292]. Скромная, благочестивая и святая жизнь Павла, богатая, однако, величайшими делами, удивительными подвигами и несравненными победами даже над императорами всесильными, закончилась так тихо и незаметно, по-пустынному, как умирали великие подвижники древности. И как убого-скромно возвещают о сем все вышеприведенные надписи: какая-то неизъяснимая грусть и скорбь в них слышится. Старообрядцы не умеют прославлять своих действительно великих и замечательных деятелей^[293]. Но может быть, в этой молчаливой скромности и заключается настоящее величие^[294] . В некоторое утешение себе будем думать так.

Инок Павел Белокриницкий знаменит и славен не только "восстановлением старообрядческой иерархии и устроением святительского престола", но и как даровитый писатель и глубокий знаток Писания. После него осталось немало его творений, некоторые их них мы упоминали в своем месте. Особенно выдаются своими обоснованиями и внутренними достоинствами его Устав Белокриницкого монастыря и Десять посланий к беспоповцам. Павел с помощью Божиею не только смог восстановить иерархию в старообрядческой Церкви, но и обосновать ее и защитить от всяких обвинений своими богатыми знаниями Священного Писания, церковных канонов, святоотеческих творений и истории церковной^[295] . Поэтому она и имела такой необычайный, лучезарный успех в России при невозможных даже условиях. Павел умер рано - почти в самом расцвете своих лет и сил. Таинственно-загадочна такая смерть. Но не дано нам проникать в непостижимые тайны Божий.

Еще при жизни инока Павла митрополит Кирилл имел аудиенцию у нового австрийского императора Франца Иосифа I. Об этом имеется следующая запись в Ануфриевском "Памятнике" под 9 октября 1851 года: