Теория и практика «грезофарса»

«Ошибка Патриарха была в другом, вечная роковая ошибка политических деятелей... Как это ни прискорбно, но Пор- фирий недооценил идиотизм народных масс. Народные массы пошли за Африканом...»

Евгений Лукин. Алая аура протопарторга

... Февральскую революцию большевики попросту проспали. Ленин, пребывавший в то время в Цюрихе, еще в январе 1917 года говорил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции».

В Петрограде всем ведали три молодых члена «Русского бюро» ЦК (основное ядро Центрального Комитета традиционно сидело в эмиграции): Молотов, Шляпников и Залуцкий. Молотов вспоминал: когда на улицах началась стрельба, они принялись выяснять, что, собственно, происходит. Пришли к Горькому.

«Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел – вот тут я его впервые и увидел.

Мы: «Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?»

Он: «Сейчас уже заседает Петроградский совет рабочих депутатов», – говорит, окая.

«А где заседает?»

«В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел «.

Ну, мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета – представились ему: «Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании». Он провел нас в президиум...

27 февраля Керенский ввел меня в Петроградский совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало».

... Когда столь внезапно грянула революция, Ленин и остальные видные большевики стали искать возможности добраться до России. Швейцария находилась в окружении воюющих государств, так что это было непросто. Англичане и французы, кровно заинтересованные в продолжении войны, всячески препятствовали возвращению большевиков-эмигрантов. Само собой, пополнения подведомственного болота новыми чертями не хотело и российское правительство. Помогли, как ни странно, немцы – после небольших дипломатических усилий со стороны русских эмигрантов они стали пропускать в Россию всех политических деятелей, без различия взглядов. «Как ни странно» – это просто такой оборот речи, на самом деле ничего странного здесь нет, у немцев был железный резон: любой из политических эмигрантов станет мутить воду и тем самым облегчит положение Германии.

3 апреля Ленин приехал в Петроград. В то время видные деятели Совета считали обязательным встречать каждого приезжающего политика – вот и Ленина встретил на Финляндском вокзале собственной персоной председатель ЦИК Чхеидзе. В качестве приветствия он прочитал «ужасному ребенку» целую нотацию: от имени Совета он рад приветствовать Ленина в России, но «мы полагаем, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от посягательств как изнутри, так и извне. Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели...» и т.д., и т.п.

Ленин на протяжении речи Чхеидзе разглядывал потолок, стены, окружающих, потом повернулся к «своим» встречающим и ответил следующее:

«Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию... Грабительская империалистская война есть начало войны гражданской во всей Европе... народы обратят оружие против своих эксплуататоров – капиталистов...» И далее в том же духе.

Интеллигент Чхеидзе понял все правильно – впрочем, неправильно понять Ильича было затруднительно. И потом, его достаточно хорошо знали.

В тот же день, 3 апреля, английское посольство сообщило в российское Министерство иностранных дел: «Ленин – хороший организатор и крайне опасный человек и, весьма вероятно, он будет иметь многочисленных последователей в Петрограде»[111]. Эта оценка многое объясняет в дальнейших событиях, учитывая степень влияния англичан на русские дела.

Уже на следующий день на совещании большевиков – членов всероссийской конференции Советов Ленин выступил со знаменитыми апрельскими тезисами[112].

Пунктом первым там шел самый главный на то время вопрос – о войне. Единственным реальным выходом из войны для России был сепаратный мир, который большевики, придя к власти, тут же бестрепетно заключили. Однако говорить о сепаратном мире, только что проехав через Германию, было, мягко говоря, неразумно. Поэтому Ленин делает хитрый финт, заявляя, что заключить войну истинно демократическим миром нельзя без свержения власти капитала. А раз власть капитала не свергнута, так не о чем и разговаривать. Будем работать в этом направлении, пропагандируя такие взгляды, в том числе и в действующей армии. Ну, заодно и братание организуем. Оцените виртуознейшее иезуитство Ильича: призывая к братанию, он недвусмысленно показывал, что большевики за немедленный мир – и в то же время германским шпионом не объявишь, ибо мера эта равно вредоносна для обеих армий.

Далее по тезисам: никакой поддержки Временному правительству, переход власти к Советам – снизу доверху и по всей России. Конфискация всех помещичьих земель, национализация всех земель в стране, слияние всех банков в один общенациональный банк, контроль за производством и распределением – ну и еще по мелочам, вроде перемены названия партии с социал-демократической на коммунистическую.

Напутствие Чхеидзе ушло в пустоту – «ужасный ребенок» был в своем репертуаре.

На следующий день, 5 апреля, состоялось совещание представителей социал-демократических партий, где эти тезисы бурно обсуждались. «Ленин призывает к гражданской войне», – говорили меньшевики. Ну, если строго подходить к делу, не к самой войне, а к действиям, за которыми война неминуемо последует (как оно в реальности и получилось), – но в целом верно сказано. Еще точнее выразился Плеханов, назвав ленинские тезисы «грезофарсом» – бредом сумасшедшего. Действительно, нормальной эта политическая программа кажется, когда знаешь, что будет потом – ну а если не знать? Кто в 1984 году отнесся бы всерьез к возможности распада СССР и восстановления капитализма?

Обиженный Чхеидзе заявил категорично: «Вне революции останется один Ленин, а мы все пойдем своим путем». Большевики в ответ фыркнули – нашел, мол, чем пугать – и пошли своим.

«Ужасный ребенок» чем дальше, тем больше вел себя не по понятиям. Начать хотя бы со знаменитого лозунга «Вся власть Советам!» Советы в то время были эсеро-меньшевистскими. Братья-социалисты сумели достаточно уютно устроиться в новой демократической России. В результате апрельского правительственного кризиса они вошли в правительство, по какому поводу видный эсер Гоц сказал красиво: «Не в плен к буржуазии идут они, а занимать новую позицию выдвинутых вперед окопов революции». А на деле-то вышла подстава: на социалистов спихнули самые непопулярные министерства – земледелия, труда, продовольствия, военное и морское. Сделать на этих постах министры ничего не могли, по причине тотального развала всего и вся, поэтому они естественным образом стали называть причиной всех неудач невозможность вести собственную политику. И в итоге получилось, что господа социалисты заняли то самое место посредника, на которое и хотели попасть: всех уговаривать и ничего не делать.

И точно то же самое положение было у их Советов – представительство без ответственности, посредничество между правительством и массами и все те же бесконечные разговоры. Естественно, ленинский лозунг о власти, а стало быть, и о неразрывно связанной с ней ответственности, был этим товарищам совершенно не в тему, как разговор о технике секса на интеллигентской свадьбе. И вообще, господа, у нас все здесь временное – надо подождать конца войны, созвать Учредительное Собрание, а там решим, что и как...

Еще более неприлично повел себя Ленин на первом съезде Советов. Открывшийся 3 июня съезд был насквозь социалистическим. Из 822 делегатов с решающим голосом 285 мандатов имели эсеры, 248 – меньшевики, 105 – большевики, остальные – разные мелкие организации. Речи там велись соответственные. И вот когда видный меньшевик Церетели, давая очередную характеристику положения дел, вещал с трибуны: «В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место», – Ленин и выкрикнул из зала свое знаменитое: «Есть такая партия!»

Его заявление встретили смехом – но смутить Ильича было задачей непосильной. Он вышел на трибуну, заявив: «Окажите доверие нам, и мы вам дадим нашу программу. Наша конференция 29 апреля эту программу дала. К сожалению, с ней не считаются и ею не руководствуются. Видимо, требуется популярно выяснить ее». И ничтоже сумняшеся стал излагать свои «апрельские тезисы».

Смех смехом, и выходка вроде бы ребяческая, да – но реклама-то была что надо!

В общем, большевики не распыляли идеологию, а били в одну точку и неуклонно завоевывали сторонников в той среде, которой побаивались и за которую боролись все тогдашние политические силы: среди рабочих и солдат. К середине июня эта политика принесла первые ощутимые плоды. На смех делегатов съезда Ленин смог ответить демонстрацией силы.

Правительство, по-прежнему верное «союзническому долгу», назначило на 10 июня наступление на фронте. Военная организация партии большевиков предложила отметить этот день массовой демонстрацией под лозунгами отказа от наступления и передачи всей власти Советам. Однако 9 июня социалистическое большинство съезда вынесло решение: в течение трех дней не проводить никаких демонстраций. Учитывая, что к тому времени правительство перенесло срок наступления, это решение иначе как нарочито антибольшевистским не назовешь: по поводу или без повода, но выступить мы вам все равно не дадим – знайте свое место! Если же большевики не подчинятся, им грозили «оргвыводами» вплоть до изгнания из Советов.

Провокационный смысл решения прочитывался легко: принято оно было в 12 часов ночи накануне демонстрации, попробуй-ка останови за несколько часов такую махину! Естественно, большевики не справятся, на следующий день в любом случае состоится выступление, не организованное, так стихийное, последствия которого можно будет свалить на них (точно так, как это было проделано тремя неделями позднее). Однако большевики справились. Социалистам бы задуматься над этим фактом, а они потеряли бдительность и сделали неверный шаг.

Итак, 10 июня наступление не состоялось – военный министр Керенский отсрочил его, рассчитывая подкрепить резолюцией съезда Советов, одобряющей продолжение войны. Продавить такую резолюцию ему удалось, и наступление было назначено на 18 июня. Теперь уже сам съезд решил провести в этот день демонстрацию – от себя и в свою собственную поддержку. Отчасти это было еще и вызовом большевикам. Идеалисты из ЦИК объявили свободу лозунгов, молчаливо предполагая, что участники демонстрации в поддержку съезда поддержат и его решения.

Большевики могли гордо отказаться от участия в данном мероприятии – возможно, на то и был расчет. Братья-социалисты уж точно бы отказались, подчеркнув тем самым свое поражение и противопоставив себя съезду[113]. Но большевики поступили по-другому: они расценили ситуацию исключительно как вызов и этот вызов приняли. Демонстрация получилась отменная – только совсем не того, что хотели продемонстрировать господа социалисты. На улицу вышли около 400 тысяч человек. В воспоминаниях видного меньшевика Суханова есть описание этого шествия:

«На Марсовом поле не было сплошной, запружавшей его толпы. Но навстречу мне двигались густые колонны.

– Большевистская! – подумал я, взглянув на лозунги знамен.

... Ни о каких эксцессах, беспорядках и замешательствах не было слышно. Оружия у манифестантов видно не было. Колонны шли быстро и густо. О «неудаче» не могло быть речи. Но было некоторое своеобразие этой манифестации. Не было заметно ни энтузиазма, ни праздничного ликования, ни политического гнева. Массы позвали, и они пошчи. Пошли все – сделать требуемое дело и вернуться обратно... На всей манифестации был деловой налет. Но манифестация была грандиозна... В ней по- прежнему участвовал весь рабочий и солдатский Петербург.

Но каковы же лозунги, какова политическая физиономия манифестации? Что же представляет собою этот отразившийся в ней рабо- че-солдатский Петербург?

– Опять большевики, – отмечал я, смотря на лозунги, – и там, за этой колонной идет тоже большевистская... Как будто... и следующая тоже, – считал я дальше, вглядываясь в двигавшиеся на меня знамена и в бесконечные ряды, уходящие к Михайловскому замку, в глубь Садовой.

«Вся власть Советам!», «Долой десять министров-капиталистов!», «Мир хижинам, война дворцам!»... Так твердо и увесисто выражал свою волю авангард российской и мировой революции, рабоче-крестьянский Петербург... Положение было вполне ясно и недвусмысленно... Кое-где цепь большевистских знамен и колонн прерывалась специфическими эсэровскими и официальными советскими лозунгами. Но они тонули в массе; они казались исключениями, нарочито подтверждающими достоверность правила.

Я вспоминал вчерашний задор слепца-Церетели. Вот оно, состязание на открытой арене! Вот он, честный смотр сил на легальной почве, на общесоветской манифестации!..

Подходил отряд с огромным тяжелым стягом, расшитым золотом: «Центральный Комитет Росс. Соц.– Дем. Раб. Партии (большевиков)». Предводитель потребовал, чтобы, не в пример прочим, отряду было позволено остановиться и подойти к самым могилам. Кто-то, исполнявший обязанности церемониймейстера, пытался вступить в пререкания, но тут же уступил. Кто и что могло помешать победителям позволить себе этот пустяк, если они того захотели?..»

Демонстрация показала: пока социалисты предавались речам в Совете, конкретные люди из дворца Кшесинской[114]конкретно работали на заводах и в казармах. Ситуация становилась опасной и неуправляемой «сверху». В правительстве (или же в английском посольстве?) это поняли быстро и приняли решение: мочить. Срочно нужен был повод. Самым лучшим поводом могло стать вооруженное выступление, которое можно было бы подавить силой и под это дело начать наводить порядок. И тут очень кстати подсуетились анархисты.

Фальстарт

Джет ошибался, как и все его соплеменники... принимая как данность то, что данностью не было.

Элеонора Раткевич. Джет из Джетевена

... Единства в большевистском руководстве, само собой, не было (а в какой партии оно есть?) Позиция Ленина располагалась примерно по центру. На правом фланге ему противостоял Каменев, который был против передачи власти Советам, а всего лишь за социалистический контроль над правительством – он вполне мог бы состоять и в партии меньшевиков (но при этом почему-то являлся авторитетным человеком среди анархистов – вот и пойми тогдашние расклады!). Впрочем, Каменев – это еще полбеды, а вот на левом фланге была кругом беда – там обитали не желавшие ждать ни минуты сторонники немедленного выступления.

Во-первых, к числу большевистских бед относилась так называемая Военная организация, или «Военка», занимавшаяся работой в войсках и выполнявшая роль «ужасного ребенка» уже внутри самой большевистской партии. Возглавляли ее товарищ Подвойский (весьма специфический человек, ветеран уличных боев 1905 года) и товарищ Невский – люди чрезвычайно независимые и радикальные.

Отдельная беда обитала на Выборгской стороне. Там правил бал литовец Мартин Лацис, который при любом телодвижении ЦК сразу призывал брать вокзалы, банки, почту и телеграф. Товарищу Лацису было в то время двадцать девять лет – самый деятельный возраст плюс воспоминания о революционной юности в отряде латышских боевиков. Этот милый молодой человек и его товарищи по борьбе тесно смыкались и переплетались с анархистами, с которыми у них было больше общего, чем с собственным ЦК, да и обитали они рядышком.

На той самой Выборгской стороне, где заправлял товарищ Лацис, на набережной, находилась некая «дача», принадлежавшая бывшему члену Государственного совета, генерал-адъютанту Дурново. После революции этот солидный дом с колоннами реквизировали анархисты. А поскольку дача оказалась большой, к «братишкам» стали подтягиваться и другие родственные организации. Список квартирантов к моменту событий впечатлял: там размещались правление профсоюзов Выборгского района, профсоюз булочников, комиссариат рабочей милиции 2-го Выборгского подрайона (так тогда называли Красную гвардию), Совет Петроградской народной милиции (так тоже называли Красную гвардию), рабочий клуб «Просвет», Петроградская федерация анархистов- коммунистов и организация эсеров-максималистов. Ну, а где обитает Красная гвардия, там, естественно, всегда полно и большевиков. Само место также было замечательное: рядом находились Металлический завод, заводы «Промет», «Феникс», «Арсенал», тюрьма «Кресты» и казармы 1-го пулеметного полка. Естественно, рабочие и солдаты свели с публикой, обитавшей на даче, самое тесное знакомство.

О даче Дурново в городе ходили очень с-с-страшные слухи. О том, что братишки там проводят оргии, совершают убийства, что внутри все разгромлено, в каждой комнате склады оружия, а в подвале и вовсе бомбы. От анархистов все время ждали чего-то экстремального – ну разве ж могли они обмануть доверие публики? Тем более что говорильное течение революции им давно надоело.

Открытие Съезда Советов братишки отметили по-своему. 5 июня отряд анархистов в 50 человек захватил типографию монархической газеты «Русская воля». Не то чтобы кому-то в Питере было очень жаль этой газеты, но ведь непорядок! Полицию давно упразднили, но кое-какие войска в распоряжении правительства еще имелись. В типографию послали вооруженный отряд, налетчиков захватили и доставили на съезд, который, не зная, что с ними делать, после долгого базара почти всех отпустил.

Правительство обиделось: что за безобразие, в самом деле? 7 июня министр внутренних дел Переверзев приказал разгромить штаб анархистов. Посланные на дачу Дурново войска обнаружили там кучу прочих организаций, с которыми было неразумно ссориться. Кроме того, мгновенно в знак протеста забастовала Выборгская сторона. Переверзев плюнул и отступился. Окрыленные победой, 9 июня анархисты созвали конференцию, создали «Временный революционный комитет» и начали готовиться к по-настоящему активным действиям.

Сначала они не хотели участвовать в демонстрации 18 июня, но потом все же пришли и вели себя на удивление смирно. Причина такого нетипичного поведения выяснилась чуть позже: пока одна часть организации демонстрировала черные знамена на Марсовом поле, другая устроила налет на тюрьму «Кресты», где сидели семеро их товарищей. Заодно под это дело сбежали еще четыреста человек разного народа.

Тут уже Временное правительство окончательно вышло из себя. На дачу отправили казачью сотню и батальон пехоты с бронемашиной. Возглавлял операцию сам Переверзев. Дачу все-таки взяли, анархистов частично переарестовывали, снова пополнив «Кресты», частично выгнали вон. Они, естественно, обиделись, и сильно. И тут подоспел очередной удобный момент.

В начале июля разразился правительственный кризис – не согласившись с политикой по отношению к почти уже независимой Украине, несколько министров-кадетов подали в отставку.

Анархисты решили: правительство рушится, пора брать власть! 3 июля они вывели на улицу 1-й пулеметный полк, с солдатами которого их связывала старая дружба. Раздобыв на ближайшем заводе грузовики, пулеметчики погрузили на них свои «машинки», отрядили делегатов в другие полки и на заводы и пошли к Таврическому дворцу делать революцию. Представители же большевистской ячейки полка отправились по другому адресу – во дворец Кшесинской, требовать, чтобы Петроградский комитет партии поддержал выступление пулеметчиков.

В эти дни как раз проходила общегородская конференция РСДРП(б). На ее заседание и явились делегаты полка. Поддержки они не получили: незадолго до того, 22 июня, ЦК партии, Петроградский комитет и даже «Военка» высказались против вооруженного восстания – об этом решении и напомнили пулеметчикам. Гости рассердились и заявили, что если так, то они лучше выйдут из партии, но против своего полкового комитета[115]не пойдут. А представители заводов и полков все подходили, и у всех одно на устах: товарищи, началось, ну чего же вы ждете?!

В общем, ЦК партии большевиков, собиравший своей головой все шишки, сбитые низовыми организациями, в очередной раз стал заложником собственных первичек. Но и те оказались в очень трудном положении. Некоторые их представители честно пытались выполнять постановление ЦК и Петроградского комитета и агитировать против выступления – но массы их не понимали. В прямом смысле – думали, что на митинги пробрались меньшевики. В полках и флотских экипажах правили бал солдатские комитеты, на заводах – фабзавкомы, и рядовые члены партии должны были выбирать, кому подчиняться: комитетам или своему ЦК (который, кстати, ратовал за передачу власти Советам, то есть органам самоуправления, каковыми являлись в числе прочих и комитеты). Отчаявшись решить данный вопрос умом, они «голосовали сердцем» – а сердце звало на баррикады. Это не говоря уже о товарище Лацисе с единомышленниками, которые постоянно возмущались: а какого черта мы призываем к революции и ничего не делаем?

Положение, в котором оказалась партия, очень точно сформулировал Раскольников, бывший заместителем председателя Кронштадтского совета: «Вопрос стоит не так – выступать или не выступать, а в другой плоскости: будет ли проведено выступление под нашим руководством или оно разыграется без участия нашей партии – стихийно и неорганизованно?» В первом случае большевики неминуемо подставлялись под репрессии, во втором – теряли в массах тот авторитет, который они методично нарабатывали последние четыре месяца. В конце концов, они решили примкнуть к выступлению, постараться возглавить его и придать ему мирный характер, без попытки захвата власти.

Неизвестно, как бы повернулись события, если бы Ленин находился в Петрограде – однако вождь в то время как раз отдыхал в Финляндии и успел примчаться в Питер лишь четвертого числа, застав под окнами дворца Кшесинской бушующую толпу. Говорят, направляясь на балкон произносить речь, он проворчал: «Бить вас всех надо!» Но выхода не было и у него, тем более что решение-то уже принято! Лучше уж проиграть, пострадать за это и потом кричать о репрессиях, чем заслужить клеймо предателей и трусов. Поневоле приходилось держать марку.

Ленин поверг вооруженную толпу под окнами в шок, призывая ее провести мирную демонстрацию, однако убедил – и те относительно спокойно двинулись к Таврическому дворцу. Но тут вмешалось еще одно неожиданное обстоятельство: оказалось, что по пути, на крышах и в окнах домов, засели стрелки, открывшие огонь по демонстрантам. Моряки кинулись их вылавливать и решили проблему стрельбы явочным порядком. Выступление стало вооруженным.

Ситуация сложилась совершенно безумная. Бушующая и отчасти уже стреляющая толпа требовала передать власть Советам – но Советы власти не хотели категорически, шарахались в сторону, как черт от ладана. Кому вручать скипетр, если выступление все же увенчается успехом? Слова «Есть такая партия!», которые Ленин прокричал на съезде, некоторым образом обязывали, тем более что большевики шли во главе выступления. Но брать власть не хотели и они[116]. И потом, если все же придется, то под взятую власть надо подкладывать какую-то легитимную основу – какую? Лозунг «Вся власть Советам», выдвинутый самими большевиками, говорил об этом ясно, но Советы... (см. начало абзаца).

Все это заставляло большевистскую верхушку предпринимать еще большие усилия, чтобы поскорее успокоить народ, не допустив стихийного переворота – однако народ успокаиваться не желал, не для того бузу начинали. Правительство беспомощно разводило руками – сил подавить выступление у него не было, петроградский гарнизон заявлял о своем нейтралитете.

Ситуацию спасли ЦИК[117]и контрразведка. ЦИК от имени Советов обратился за помощью к частям Северного фронта, где во фронтовых комитетах сильны были позиции эсеров и меньшевиков. Комитеты поддержали советское начальство и стали формировать отряды для похода на Петроград, о чем, естественно, тут же узнали в столице.

Контрразведка, со своей стороны, довела до солдатских комитетов петроградского гарнизона некие «следственные материалы» о сотрудничестве Ленина с немцами. По правде сказать, материальчики были слабенькие, даже средний адвокат от них бы строчки на строчке не оставил – но ведь их не в суд отнесли, а предъявили общественности! Как тут не вспомнить гайдаровского большевика Баскакова: «Дурни вы, дурни! Большие, бородатые, а всякий вас вокруг пальца обвести может». Шокированный гарнизон проглотил наживку не жуя и заявил о поддержке Советов и Временного правительства.

ЦК РСДРП(б) воспользовался стечением неприятных обстоятельств, чтобы привести в чувство своих радикалов и свернуть выступление. Но как правительство, так и Советы помнили о демонстрации 18 июня и решили, что настал очень удобный момент разобраться с большевиками – этими мерзавцами, которые смеют выступать против войны.

«Момент истины»

– ... Повторяю... – процедил Павлик. – Для особо тупых... Бомбить нас американцы не будут... Они будут бомбить Лыцк... Но!.. Крылатая ракета, хотя и считается весьма высокоточным оружием, все равно может случайно... Понимаете? Случайно!., промахнуться и угодить не туда...

Остается лишь поражаться, насколько грамотно старший лейтенант Обрушин провел инструктаж. Бомбардировка Лыцка началась раньше назначенного срока и именно с промаха.

Евгений Лукин. Алая аура протопарторга

... Расправа началась грозно, и даже с молниями. 5 июля отряд юнкеров разгромил типографию «Правды». 6 июля состоялся штурм особняка Кшесинской – правда, находившиеся там большевики успели укрыться в Петропавловской крепости, и лишь несколько человек задержались, вывозя архивы. Днем пала и крепость. А к вечеру по городу торжественным маршем прошли войска, прибывшие с фронта. На Дворцовой площади к ним обратился с речью министр земледелия, эсер Чернов: «Я верю, что это ваш первый и последний такой приход... Мы надеемся и верим, что никто больше не посмеет действовать против воли большинства революционной демократии». (Вера его не оправдалась – следующими, кто пошел «против воли большинства революционной демократии», были сами эсеры.)

Начались аресты большевиков – впрочем, не скороспелой контрразведке Временного правительства было тягаться со старыми конспираторами, они исчезли, растворились на заводских окраинах. Тех, кто не хотел быть арестованным, могли взять лишь случайно, если уж очень не повезло. В расстройстве чувств похватали первых попавшихся людей. Арестовывали за то, что «похож на большевика», брали солдат и матросов, рабочих, имевших неосторожность появиться вне пределов рабочего гетто, могли схватить за необдуманное слово. Особенно усердствовала политизированная интеллигенция и офицеры, которые были злы на большевиков за развал армии (хотя к этому делу руку приложили все без исключения).

Относительно результативны были лишь аресты «засвеченных» лидеров июльского выступления, да и то многие из них сдавались сами – не терять же такую рекламу! Зарвавшееся правительство портило свою репутацию в глазах народа изо всех сил.

Вот пример: для того чтобы выцарапать из Кронштадта организаторов матросского бунта, городу пригрозили морской блокадой и бомбардировкой. Кронштадцы подчинились, но обиделись – придет день, Временному правительству припомнят и это. Двоих организаторов арестовали, а третий – большевик Рошаль – через несколько дней сдался сам, из чувства солидарности с товарищами. В смысле восстановления порядка толку от этих арестов не было никакого – смутьянов в Кронштадте оставалось больше чем достаточно. Изъятие нескольких большевистских лидеров лишь усилило позиции анархистов – от этого легче, что ли? Зато арестованные получили ореол пострадавших за правое дело, послуживший лучшей рекламой как им самим, так и партии, в которой они состояли.

Газеты словно с цепи сорвались. На большевиков попытались спихнуть все – даже провал феноменально бездарного наступления на фронте.

«Известия» (ЦИК):

«Чего добились демонстранты 3 и 4 июля и их признанные официальные руководители – большевики? Они добились гибели четырехсот рабочих, солдат, матросов, женщин и детей... Они добились разгрома и ограбления ряда частных квартир, магазинов... Они добились ослабления нашего на фронтах... Они добились раскола, нарушения того единства революционных действий, в которых заключается вся мощь, вся сила революции... В дни 3–4 июля революции был нанесен страшный удар... И если это поражение не окажется гибельным для всего дела революции, в этом меньше всего виновата будет дезорганизаторская тактика большевиков».

«Воля народа» (правые эсеры):

«Большевики открыто идут против воли революционной демократии. Революционная демократия обладает достаточной силой, чтобы заставить всех подчиниться своей воле. Она должна это сделать... В наши горячие дни всякое промедление смерти подобно».

Совершенно замечательно высказался «отец русской социал-демократии» Плеханов: «Беспорядки на улицах столицы русского государства, очевидно, были составной частью плана, выработанного внешним врагом России в целях ее разгрома. Энергичное подавление этих беспорядков должно поэтому с своей стороны явиться составною частью плана русской национальной самозащиты». Статья заканчивалась словами: «Революция должна решительно, немедленно и беспощадно давить все то, что загораживает ей дорогу».

Кто-нибудь понял, что он хотел сказать? Снова на память приходит известный анекдот про крестик и трусики. Либо лозунг правых о русской национальной самозащите, либо левая революция... А последние слова Плеханова большевики могли бы поместить и на свои транспаранты.

... В Петрограде «наводили порядок». Юнкера громили большевистские комитеты, заодно попадало и прочим партиям, в том числе меньшевикам и эсерам – военные плохо разбирались в оттенках политических смыслов. Большевики, привыкшие к подобному обращению, перенесли погромы легко, братья-социалисты несколько более нервно. Разгромили типографию «Труд», печатавшую большевистскую и профсоюзную литературу, а через несколько дней было совершено нападение на помещение союза рабочих-металлистов – это уже деяние совсем не по уму, какое разумное правительство ссорится со столь могущественными профсоюзами, какими были металлисты? На улицах толпы интеллигентного вида граждан избивали всякого, кто имел неосторожность быть одетым как рабочий, и призывали солдат к расправе с арестованными.

Неожиданно воспряли настоящие правые – и принялись по привычке спасать Россию, побивая «жидов». Иной раз общественная мысль выдавала совсем уж экстравагантные комбинации – так, на одном из уличных митингов звучали призывы громить жидов и буржуазию, поскольку именно они виновны в братоубийственной войне. Интересно, какова политическая ориентация антибуржуазно настроенных антисемитов, для которых немцы – братья?

Вдруг проснулся Временный комитет Думы. Теперь он шарахнулся вправо, снова высказавшись за создание сильного правительства, на сей раз без левых. Откуда возьмется это правительство, если лучшие силы, которыми располагала Дума, уже провалили государственное управление, благоразумно умалчивалось...

Между тем слабое правительство изо всех сил старалось быть сильным. Керенский, ставший министром-председателем, заявил в интервью агентству Ассошиэйтед Пресс: «Фундаментальная задача – защита страны от разрушения и анархии. Мое правительство спасет Россию, и если мотивы разума, чести и совести окажутся недостаточными, оно добьется ее единства железом и кровью». Недоставало только соратников в черном, которые взлетели бы на ноги с криком «Зиг хайль!»

Причина категоричности Александра Федоровича проста – премьер только что вернулся с фронта, где воочию созерцал тамошний бардак и выслушал много всякого о своем правительстве, а в довершение радостей в его вагон еще и попала бомба. Пребывая в расстройстве от этих неприятных обстоятельств, он заявил, что «не позволит никаких посягательств на завоеванную русскую революцию». А вот чего он не сказал – так это того, что еще 4 июля английское посольство передало министру иностранных дел Терещенко «советы» – что необходимо предпринять, дабы навести порядок в Петрограде. Это:

1. Восстановление смертной казни по всей России для всех подведомственных военным и морским законам.

2. Потребовать от солдат, принимавших участие в незаконной демонстрации, выдачи агитаторов для наказания.

3. Разоружение всех рабочих в Петрограде.

4. Организацию военной цензуры с правом конфисковать газеты, возбуждающие войска или население к нарушению порядка или военной дисциплины.

5. Организацию в Петрограде и других больших городах «милиции» под командой раненых офицеров, из солдат, раненных на фронте, выбирая предпочтительно людей в возрасте 40 лет и больше.

6. Разоружение и превращение в рабочие батальоны всех полков в Петрограде и уезде, если они не признают всех вышеуказанных условий.

Эти условия были, в общем, выполнены – хотя и не до конца. Полностью последовать рекомендациям англичан правительство не решилось. Смертную казнь, например, ввели только на фронте, в тылу не посмели, и правильно – иначе в столице уже в июле можно было получить полновесный мятеж гарнизона. А так полки, расквартированные в Петрограде, пока что усиленно демонстрировали лояльность – на фронт никому не хотелось.

Порядок на фронте наводили традиционными методами. Командирам дали право открывать огонь, если какая-нибудь часть оставит поле боя без приказа (это не осень сорок первого, прошу не путать, это лето семнадцатого года!) Запретили также большевистские газеты и проведение политических митингов – но это все мелочи, а вот что действительно важно, так это введение «военно-революционных» (т.е. военно- полевых) судов с правом вынесения смертных приговоров. Дезертирство после неудачного наступления стало кое-где повальным, и на фронте начали реально расстреливать. В ответ солдаты отшатнулись влево, где их уже ждали большевики.

Но вернемся в Петроград. Уже в ночь с 6 на 7 июля правительство приняло решение: «Всех участвовавших в организации и руководстве вооруженным выступлением против государственной власти, установленной народом, а также всех призывавших и подстрекавших к нему арестовать и привлечь к судебной ответственности как виновных в измене родине и предательстве революции». Одновременно было принято и другое весьма пикантное постановление – не иначе, с него впоследствии списали статью 58–10 советского Уголовного Кодекса.

«1) Виновный в публичном призыве к убийству, разбою, грабежу, погромам и другим тяжким преступлениям, а также к насилию над ка- кой-либо частью населения наказывается заключением в исправительном доме не свыше трех лет или заключением в крепости на срок не свыше трех лет; 2) Виновный в публичном призыве к неисполнению законных распоряжений власти наказывается заключением в крепости на срок не свыше трех лет или заключением в тюрьме; 3) Виновный в призыве во время войны офицеров, солдат и прочих воинских чинов к неисполнению действующих при новом демократическом строе армии законов и согласных с ними распоряжений военной власти наказывается как за государственную измену».

Как видим, большевики и тут не придумали ничего нового. Единственное их отличие от Временного правительства: будучи сильной властью, они сумели провести эти меры в жизнь, за что и были заклеймены позором.