Значение слов «с жиру бесятся»

- Что вы можете знать о нашем строе?

- Примитивные формации, – отрезал я, – изучены еще в младших классах... Ваша – примитивнейшая из примитивных, ибо нижепоясная. Хотя, признаю, очень живучая и цепкая, пронырливая и не стесняющаяся в средствах.

Гай Юлий Орловский. Ричард Длинные Руки

... «Начиная со дня смерти Александра Третьего в 1894 году три силы приняли участие во внутренней борьбе за власть в России: Монарх, Царская фамилия и адепты революционного подполья», – пишет Александр Михайлович. Отчасти, конечно, так и было. Начнем с того, что в стране существовало фактически два параллельных центра власти – собственно царь и его правительство, а также двор вдовствующей императрицы. Свою лепту вносили и великие князья, добрая половина которых (хорошо, хоть не все) тоже считали себя великими знатоками государственного управления и давили на царя, пользуясь родственными правами, старшинством, авторитетом – всем, чем угодно. А вот адепты революционного подполья тогда в борьбе за власть не участвовали, это автор преувеличивает. У них крутились свои игры: стачки, пропаганда, теракты – но для большой игры они были еще слишком мелкими. Зато имелась в стране другая сила, которая рвалась к власти, и еще как. Точнее, и рвалась-то она не к власти, а, как говорили во времена перестройки, по- рулить. Согласитесь, вести машину и «порулить» – это немного разные вещи. Второе предполагает опытного шофера на соседнем сиденье, который перехватит руль, когда машина станет заваливаться в канаву.

Сила эта была страшная, и звалась она образованное общество. Общество, нахватавшееся по верхам все тех же идей, над которыми так смеялся Солоневич, и стремившееся облагодетельствовать державу, претворив их в жизнь. А те, кто по скудоумию не мог этих идей освоить, оттягивались в ненависти к существующему строю – уж для этого-то и вообще мозгов не надо, а выглядит куда как современно. Самое время теперь продолжить прерванную цитату из Александра Михайловича, приведенную в начале главы:

«Как это бывает с каждой заразительной болезнью, настоящая опасность заключалась в многочисленных носителях заразы: мышах, крысах и насекомых... Или же выражаясь более литературно, следует признать, что большинство русской аристократии и интеллигенции составляло армию разносчиков заразы. Трон Романовых пал не под напором предтеч советов или же юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворных званий, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и др. общественных деятелей, живших щедротами Империи [91].

... Царь сумел бы удовлетворить нужды русских рабочих и крестьян; полиция справилась бы с террористами. Но было совершенно напрасным трудом пытаться угодить многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в шестую книгу российского дворянства и оппозиционным бюрократам, воспитанным в русских университетах.

Как надо было поступить с теми великосветскими русскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли самые гнусные слухи про Царя и Царицу?..»

Русскую революцию[92]делали точно те же слои, что и «перестройку»: многочисленные представители образованного общества, чьи амбиции намного превосходили любые возможности их удовлетворения. «Черный пиар» в отношении КПСС рождался не в колхозах, а в райкомах комсомола. «Черный пиар» в отношении Николая II – не в рабочих кружках, а в великосветских салонах. Например, основным центром «интимных» сплетен был петербургский салон генеральши Богданович. Новостями о царской семье дам-политикесс снабжала постоянная посетительница салона княгиня Долли Кочубей, получившая в обществе красноречивое прозвище «великосветской потаскухи». Занимались дамы в основном императрицей, которая им не нравилась. Сначала ее уложили в постель к генералу Орлову. Летом 1908 года княгиня Долли принесла на хвосте другую потрясающую новость – о «неестественной» склонности Александры Федоровны к фрейлине Вырубовой. А когда рядом с царской семьей появился Распутин, дамы пошли разносить по салонам самые «ужасные» новости о новом царском фаворите, и тут уж даже девочек не пощадили.

Не отставали от салона госпожи Богданович и другие – в том числе салон княгини Зинаиды Юсуповой, матери Феликса Юсупова, будущего убийцы Распутина. Естественным образом от великосветских сплетниц информация попадала в газеты. Пошли гулять по рукам «письма царицы» к Распутину, появились воспоминания и признания... В общем, все то же самое, что полвека спустя было проделано с Берией, рецепты нисколько не изменились, обывателю во все времена интересней всего подглядывать в щелочку за тем, как сношаются известные люди – как будто в данном процессе есть что-то такое, что отличало бы министра от извозчика!

Итак: «... Как надо было поступить с теми великосветскими русскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли самые гнусные слухи про Царя и Царицу? Как надо было поступить в отношении тех двух отпрысков стариннейшего рода князей Долгоруких, которые присоединились к врагам монархии? Что надо было сделать с ректором Московского университета, который превратил это старейшее русское учебное заведение в рассадник революционеров? Что следовало сделать с графом Витте, возведенным Александром III из простых чиновников в министры, специальностью которого было снабжать газетных репортеров скандальными историями, дискредитировавшими Царскую семью? Что нужно было сделать с профессорами наших университетов, которые провозглашали с высоты своих кафедр, что Петр Великий родился и умер негодяем? Что следовало сделать с нашими газетами, которые встречачи ликованиями наши неудачи на японском фронте? Как надо было поступить с теми членами Государственной Думы, которые с радостными лицами слушали сплетни клеветников, клявшихся, что между Царским Селом и ставкой Гинденбурга существовал беспроволочный телеграф? Что следовало сделать с теми командующими вверенных им Царем армий, которые интересовались нарастанием антимонархических стремлений в тылу больше, чем победами над немцами на фронте? Как надо было поступить с теми ветеринарными врачами, которые, собравшись для обсуждения мер борьбы с эпизоотиями, внезапно вынесли резолюцию, требовавшую образования радикального кабинета?

Описания противоправительственной деятельности русской аристократии и интеллигенции могли бы составить толстый том, который следовало бы посвятить русским эмигрантам, оплакивавшим на улицах европейских городов «доброе старое время». Но рекорд глупой тенденциозности побила, конечно, наша дореволюционная печать. Личные качества человека не ставились ни во что, если он устно или печатно не выражал своей враждебности существующему строю. Об ученом или же писателе, артисте или же музыканте, художнике или инженере судили не по их даровитости, а по степени радикальных убеждений...»

Но и это было еще не все. В конце концов, бомонд и интеллигенция традиционно представляют собой стадо и в этом качестве состоят из людей чрезвычайно внушаемых. Но вот поведение русских коммерсантов – а согласитесь, что для бизнеса надо уметь думать – выходит за рамки какого бы то ни было здравого смысла. К тому времени радикальные партии уже озвучили свои планы. И как вы думаете, откуда они брали деньги на свою деятельность? Едва ли пожертвований рабочих хватило бы на безбедное существование социал-демократических лидеров в Европе, на издание газет, на стачечные фонды и прочую «бухгалтерию революции».

У предреволюционного времени существовали свои «новые русские», которые также делали деньги на всем, что плохо лежит, в том числе и пользуясь дырками в законодательстве и коррупцией... ну да стоит ли об этом писать? Эта публика у нас превосходно известна.

Описывая деятельность данного слоя, Александр Михайлович пишет:

«В планы этой группы входило заигрывание с представителями наших оппозиционных партий. Вот почему Максиму Горькому Сибирским банком были даны средства на издание в С.– Петербурге ежедневной газеты «Новый Мир» большевистского направления и ежемесячного журнала «Анналы». Оба эти издания имели в числе своих сотрудников Ленина и открыто высказались на своих страницах за свержение существующего строя. Знаменитая «школареволюционеров», основанная Горьким на о. Капри, была долгое время финансирована Саввой Морозовым – общепризнанным московским «текстильным королем» – и считала теперешнего главу советского правительства Сталина в числе своих наиболее способных учеников. Бывший советский полпред в Лондоне Л. Красин был в 1913 году директором на одном из Путиловских заводов в С.– Петербурге. Во время войны он же был назначен членом Военно-промышленного комитета...

При обыске в особняке одного из богачей Парамонова были найдены документы, которые устанавливали его участие в печатании и распространении революционной литературы в России. Парамонова судили и приговорили к двум годам тюремного заключения. Приговор этот, однако, был отменен виду значительного пожертвования, сделанного им на сооружение памятника в ознаменование трехсотлетия Дома Романовых. От большевиков к Романовым – и все это в течение одного года!

«Действия капиталистов объясняются желанием застраховать себя и свои материальные интересы от всякого рода политических переворотов», – доносил в своем рапорте один из чинов департамента полиции, который был командирован в Москву расследовать дело богатейшего друга Ленина – Морозова. «Они так уверены в возможности двигать революционерами, как пешками, используя их детскую ненависть к правительству, что Морозов считает возможным финансировать издание ленинского журнала «Искры», который печатался в Швейцарии и доставлялся в Россию в сундуках с двойным дном. Каждый номер «Искры» призывал рабочих к забастовкам на текстильных фабриках самого же Морозова. А Морозов говорил своим друзьям, что он «достаточно богат, чтобы разрешить себе роскошь финансовой поддержки своих врагов»» [93].

Ну-ну...

Как обычно бывает в эпоху торжества либеральных идей, при том что теоретически ценность человеческой жизни всячески превозносилась, на практике она подешевела. Пока что это была штучная выдача лицензий на убийство, но и массовое их производство не за горами. В конце XIX века российские суды оправдывали террористов. В предвоенные годы их доброта распространилась уже и на уголовных преступников.

«Однажды в пять часов утра, когда бесконечная зимняя ночь смотрелась в высокие, покрытые изморозью венецианские окна% молодой человек пересек пьяной походкой блестящий паркет московского Яра и остановился перед столиком, который занимала одна красивая дама с несколькими почетными господами.

Послушай, – кричал молодой человек, прислонившись к колонне. – Я этого не позволю. Не желаю, чтобы ты была в таком месте в такое время.

Дама насмешливо улыбнулась. Вот уже восемь месяцев прошло с тех пор, как они развелись. Она не хотела слушать его приказаний.

Ах так, – сказал более спокойно молодой человек и вслед за тем выстрелил в свою бывшую жену шесть раз.

Начался знаменитый прасоловский процесс.

Присяжные заседатели оправдали Прасолова: им очень понравилось изречение Гёте, приведенное защитой: «Я никогда еще не слыхал ни об одном убийстве, как бы оно ужасно ни было, которое не мог бы совершить сам».

Московское общество, – писал гражданский истец в своей кассационной жалобе, – пало так низко, что более уже не отдает себе отчета в цене человеческой жизни. Поэтому я прошу перенести вторичное рассмотрение дела в какой-нибудь другой судебный округ.

Вторичное рассмотрение дела имело место в небольшом провинциальном городке на северо-востоке России. Суд продолжался почти месяц, и Прасолов был снова оправдан...

Если бы не началась война, то русскому народу были бы еще раз преподнесены тошнотворные подробности прасоловского дела, и словоохотливые свидетели в третий раз повторили бы свои невероятные описания оргий, происходивших в среде московских миллионеров. Самые отталкивающие разновидности порока преподносились присяжным заседателям и распространялись газетами в назидание русской молодежи» [94].

В начале XX века у адвокатов это стало своеобразным спортом: добиться оправдания преступника. Причем само преступление их совершенно не интересовало, главное было – одолеть прокурора.

После убийства Распутина Александр Михайлович пришел к Николаю II просить за убийц – у него имелась к тому уважительная причина, Феликс Юсупов был его зятем. «Я произнес защитительную, полную убеждения речь. Я просил Государя не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновленных желанием спасти родину.

– Ты очень хорошо говоришь, – сказал Государь, помолчав, – но ведь ты согласишься с тем, что никто – будь он великий князь или же простой мужик – не имеет права убивать».

Но еще за несколько лет до 1917 года устами присяжных, судивших Прасолова, Россия ответила царю: имеет! А спустя несколько месяцев начала уже в полном объеме это свое право реализовывать.

... Поистине российские верхи сошли с ума. И эти люди, с безумной страстью желавшие перемен, раздувая костер революции, кажется, искренне не ведали, что под ногами у них не камень, а громадное торфяное болото.

Ну и полыхнуло, конечно...

Капитан горящего корабля

– А не хрен в начальники лезть. Раз начальник – значит, за все отвечаешь. А не смог – пинок под зад. Вот так-то... – а то развелось вокруг начальства, а в стране порядка нет.

... Господь обычно подбирает нам бремя по силам. И самое главное для нас в этот момент не испугаться, не начать себя жалеть и... не позволить никому постороннему, даже из самых лучших побуждений... скинуть с наших плеч это бремя.

Роман Злотников. Атака на будущее

Забавно, но Николай II, будучи поставлен перед «судом истории», парадоксальным образом оказался в том же положении, что и Ленин со Сталиным. Только их ругают за то, что они делали, а Николая Второго – за то, что он не делал того, что делали Ленин и Сталин.

Ну а как он мог?

Так вышло, что именно на правление Николая II пришлись пики всех российских кризисов одновременно – от полной невыносимости положения на селе до абсолютных тупиков идеологии и кадровой политики. Бывают такие точки в истории, в которых сходятся все линии – и тогда уже нельзя жить по-прежнему.

Ленин, определяя революционную ситуацию, писал: ««низы» не хотят, а «верхи» не могут жить по-старому». А как назвать ситуацию, в которой уже никто не хочет и никто не может? Когда вся страна исступленно ждет перемен? И как должен вести себя в этой ситуации правитель?

О Николае II надо писать или очень много, или очень мало. Может быть, когда-нибудь я напишу про него книгу – просто для того, чтобы попытаться разобраться в деятельности этого человека, единственного из российских правителей последнего времени, который действительно был непростым. В первую очередь потому, что он был очень закрытым человеком. Он никого не посвящал в свои планы и расчеты, не оставил потомкам никаких свидетельств своей внутренней жизни, и понять его мотивацию просто так, с ходу не получится.

О нем бытуют два мнения: полное ничтожество или жертва обстоятельств – оба равно, но недостаточно обоснованные. Великий князь Александр Михайлович, например, считал, что если бы Николай II был порешительнее, он смог бы отсрочить революцию где-то на четверть века – и повторял в этом Победоносцева: надо подморозить. Правда, он так и не ответил на вопрос: зачем нужно это делать, если революция все равно должна произойти? Чтобы еще глубже загнать страну в тупик и накопить еще больше горючего материала? Ведь чем дальше отсрочено, тем сильнее в итоге рванет...

Большинство современных историков также считают, что последний русский царь являлся человеком не на своем месте. Между тем он не был обделен ни умом, ни настойчивостью, ни волей. Когда надо, он тоже умел срывать предохранители – отдал же он в 1906 году совершенно беспрецедентный приказ о введении военно-полевых судов, когда требовалось покончить с низовым революционным беспределом. Какая-то политика у него была – вот только какая?

Байка о безволии царя, как и многие другие, родилась в великосветских салонах и уже оттуда спустилась в прессу и разлетелась по стране. О причине ее рождения говорится все в тех же мемуарах Александра Михайловича, который множество страниц посвятил описаниям того, как он давал царю полезные советы, а самодержец им не внимал. А теперь представьте себе: разветвленнейшая царская фамилия, и все совершенно точно знают, что надо делать, все дают советы и обижаются, когда царь им не следует. Свои советы дают и министры, и разноплеменные реформаторы, которым также точно известно, как спасти Россию. И чем дальше, тем больше настоятельные голоса превращаются в истерический крик. Иногда царь прислушивался – позволил же он премьеру Столыпину, далеко не самому худшему из своего окружения, провести реформу, которая казалась разумной. Результаты ее известны: она еще глубже загнала Россию в болото. Чего-либо более толкового никто так и не предложил.

На самом деле Николай технически не мог ничего сделать для нормализации государственной жизни – и прекрасно это понимал, не зря с самого начала царствования ему сопутствует чувство обреченности. Не мог просто потому, что... не мог, и все! В экономике: бесполезно поднимать деревню – надо сначала проводить аграрную реформу, укрупняя хозяйства и силой сгоняя лишних крестьян с земли. Нельзя проводить аграрную реформу, потому что тут же полыхнет. Нельзя сгонять крестьян с земли, потому что город не готов их принять. Бесполезно поднимать промышленность, пока деревня в таком состоянии – надо проводить аграрную реформу... далее по тексту. В политике: бесполезно поддерживать «патриотов» – за ними никто не стоит. Бесполезно договариваться с «демократической» общественностью – то, чего она хочет, мгновенно разрушит государство. Бесполезно воздействовать на прессу, ибо пресса живет с тиражей, и спросом пользуются исключительно одни гадости. Вообще бесполезно предпринимать любые политические шаги в той сгнившей каше, которую представляла собой верхушка Российской империи – для начала надо полностью вычистить гниль, выскоблить до здоровых тканей, но пришлось бы снять всю верхушку, начиная с царской фамилии, а это невозможно. Бесполезно... Бесполезно... Бесполезно...

Что бы ни сделала государственная власть, какие бы шаги ни предприняла, страна была обречена. Подмораживать тоже нельзя до бесконечности. Рано или поздно в России должен был появиться правитель, который даст неизбежному совершиться.

Чтобы понять Николая II, надо знать кое-что, по нынешним временам малопонятное. В первую очередь, православное понимание жизненного креста. Николай не хотел быть царем и с самого начала воспринимал это занятие как крест – в прямом, кстати, смысле, ибо при случае напоминал, что родился в день Иова Многострадального. Но крест полагается нести, пока Божья воля или, на светском языке, непреодолимые обстоятельства, не избавят от него человека. У Николая были свои определенные взгляды на царское служение, проистекавшие отнюдь не из политических теорий, и он делал то, что считал нужным в соответствии со своими взглядами. Стоит ли удивляться, что сплошь безбожная российская верхушка его не понимала тогда и не понимает теперь?

Самая простая аналогия – капитан горящего корабля, который один из всех знает, что пожар потушить невозможно и спокойно стоит на мостике, не участвуя в палубной суете. Объяснений такой позиции два, на выбор – полное ничтожество или высокое мужество. Оба подходят, и оба одинаково доказуемы...