Д. фон Гильдебранд: Прекрасное как объективная сущность

Прочитайте следующий текст и ответьте на прилагаемые к нему вопросы.

А. Шопенгауэр попытался связать красоту с волей рода, объяснив первую при помощи последней. Такой вариант эстетики имеет ярко выраженный натуралистический характер (последнее утверждение приводится только в связи с «Метафизикой половой любви», а не всей эстетической доктриной Шопенгауэра). Немецкий философ ДИТРИХ ФОН ГИЛЬДЕБРАНД (1889 – 1977) идет противоположным путём, стараясь показать, что эстетическое самоценно и объективно; что это такое «нечто», которое, с одной стороны, дано в опыте, но, с другой, – всё же не сводится лишь к одним ощущениям субъекта. Вот как он пишет об этом в своей работе «Эстетика».

Объективность прекрасного

«…Если мы без предрассудков взглянем на то, что имеем в виду, когда говорим о предмете, что он прекрасен, будь то о мелодии, о дереве или о человеческом лице, то мы ясно увидим, что прекрасное является свойством этих предметов, значимо их характеризующим. Мы также однозначно понимаем: обозначаемое нами предикатом «прекрасное» не является нейтральным свойством, в отличие от того случая, когда мы говорим, что какая-то мелодия продолжительна, какое-то лицо круглое, а здание высокое, но, говоря это, мы тем самым подразумеваем определенную ценность этих объектов.

…Сначала предположим, что кто-то делает нам комплимент. Возможно, мы замечаем, что не совсем его заслуживаем, но все же он приятен нам, он нам нравится. Он для нас вовсе не нейтрален и не безразличен, как если бы кто-нибудь говорил нам, что его фамилия начинается на букву Т. Возможно, перед этим комплиментом нам говорилось многое другое, нейтрального и безразличного характера. Но теперь этот комплимент выходит на передний план по сравнению со всеми другими утверждениями. Он представляется нам приятным, наделенным признаками bonum – благого, словом, как нечто значимое.

Предположим далее, что мы стали свидетелями великодушного поступка – кто-то простил тяжелую несправедливость. Здесь нам тоже бросается в глаза отличие от нейтральных действий, например, от того, как человек одевается, или от прикуривания сигареты. Акт великодушного прощения светится в поступке как нечто благородное и ценное; он несет в себе признак полноты значимости. Мы знаем не только, что это поступок свершается, но и то, что оттого, что он свершается, становится лучше, и что этот человек действует так, а не иначе. Мы осознаем, что этот акт является значимым, он есть нечто, что должно быть.

Если мы сравним два этих типа значимого, то сразу обнаружим существенное различие между ними. Первый – комплимент – значим только субъективно, другой – акт прощения, – напротив, значим в себе. Нам совершенно ясно, что комплимент имеет характер значимого лишь постольку, поскольку доставляет нам радость. Его значимость живет исключительно за счет отношения к удовольствию; как только он отторгается от этого отношения, он погружается обратно в анонимность нейтрального и безразличного.

В противоположность этому, великодушный акт прощения оказывается чем-то значимым в себе. Мы ясно осознаем, что его значимость никоим образом не зависит от оказываемого им на нас воздействия. Его особая значимость не подпитывается каким-либо отношением к нашему наслаждению или нашему удовольствию. Он предстает перед нами как нечто сущностно и автономно значимое, нечто никоим образом не зависящее от нашей реакции.

Прекрасное есть объективная ценность

Уже язык отчетливо выражает, что прекрасное есть ценность, а не только нечто приятное для меня. Это «для меня», органично присоединяющееся к чему-то просто приятному, имело бы совершенно иной смысл, если бы его прилагали к предикату «прекрасное». Обычно говорят: «этот цвет прекрасен», «эта мелодия прекрасна», а не «прекрасна для меня». Если это и говорится в виде исключения, то «для» имеет не тот смысл, что значимость определенных цвета или мелодии проистекает из удовольствия, каким сопровождается их воздействие на меня, но подразумевается: «По-моему, они прекрасны». Этим «для» выражается отношение к моему суждению, констатирующему наличие прекрасного. «Пусть другие не находят их прекрасными, зато я нахожу». Значимость, выраженная в термине «прекрасное», никоим образом не выражается через это «для меня», в отличие от случая, когда я заявляю, что нечто приносит мне удовольствие. Если кто-нибудь говорит: «Для меня очень выгодно, что этот человек ушел в отставку с председательского поста» – то он, бесспорно, подразумевает разновидность значимости, конституирующуюся его интересом. Это удовлетворяет его. Но тем самым ничего не говорится о том, значимо ли это событие само по себе, выделяется ли оно благодаря собственному содержанию из индифферентности, имеет ли оно ценность, а если да, то какую. Несомненно, когда при виде какого-нибудь ландшафта мы восклицаем «Как прекрасно!», то мы имеем в виду, в первую очередь, свойство ландшафта, а не его воздействие на нас. Употребляя же предикат «прекрасно», мы, прежде всего, указываем на некоторую ценность, на значимое в себе.

К сожалению, широко распространен предрассудок, будто все ценности являются не свойствами объекта, а только чувствами или воздействиями, вызываемыми предметом в нас. Утверждают, будто мы не можем постигать, наблюдать, устанавливать те ценности, что мы приписываем объекту, подобно тому, как делаем это в отношении нейтральных свойств. Это роковое заблуждение субъективации ценностей, как и многие другие заблуждения, приобрело многочисленных последователей благодаря тому философу, в отношении которого диспропорция между значением, свойственным ему как философу, и влиянием, которое он оказал на историю философии, больше, чем у любого другого философа: а именно, благодаря Давиду Юму.

Теория Юма: Прекрасное – это воздействие на нашу душу

В Исследовании о принципах морали Юм говорит, что Евклид исчерпывающе перечислил все свойства круга, но ни в одной теореме ничего не сказал о прекрасном. Основание этому очевидно. Прекрасное не свойство круга, ... но лишь воздействие, оказываемое этим кругом на нашу душу. Мы не можем обнаружить прекрасное ни с помощью наших органов чувств, ни в ходе математического размышления.

Это утверждение Юма трояким образом характеризует его легкомысленную поверхностность. Во-первых, отнюдь не очевидно, что основание, на котором Евклид при перечислении всех геометрических свойств круга не упомянул его красоты, заключается в том, что прекрасное подлинным свойством круга не является. Ведь для объяснения этого совершенно достаточно того факта, что прекрасное не является темой геометрического анализа. Это один из многочисленных случаев, когда Юм принимает за очевидное нечто никоим образом очевидным не являющееся. Во-вторых, из факта, что прекрасное в высшей степени отличается от нейтральных качеств, а именно является ценностью, никоим образом не следует, что оно не может быть объективно присущим предмету. В-третьих, на основании ложной альтернативы Юм произвольно исключает возможность объективности ценностей: все, что присуще предмету как действительное свойство, якобы должно либо быть чувственно данным, либо выводиться из рациональных оснований. Это чистое petitio principii (ошибочное заключение, в котором то, что следует доказать, используется как предпосылка). Это ничего не доказывающее и тем более не очевидное утверждение. И к тому же, оно противоречиво уже само по себе, ведь оно не опирается ни на чувственный опыт, ни на аналитическое суждение. Оно противоречит, таким образом, знаменитой пропозиции самого Юма (Гильдебранд имеет в виду следующее высказывание Д. Юма: «Возьмем в руки какую-нибудь книгу ... и спросим: содержит ли оно какое-нибудь абстрактное рассуждение о количестве или числе! Нет. Содержит ли она какое-нибудь основанное на опыте рассуждение о фактах и существовании? Нет. Так бросьте ее в огонь, ибо в ней не может быть ничего, кроме софистики и заблуждений! // Юм Д. Соч. в 2 т. Том 2. М., 1965. С. 169.), которая сама не попадает ни в одну из двух этих категорий, но представляет собой философское утверждение совершенно иного характера. Следовательно, в соответствии с собственным вердиктом Юма, книгу Исследование о человеческом познании следовало бы предать огню.

Широко распространенный тезис, будто мы не можем ни постигать ценности, ни познавать их, будто они суть, скорее, «чувства», переживаемые нами в связи с воспринятым, является, таким образом, совершенно необоснованным, недоказуемым, а тем более – не очевидным.

Различные виды восприятия, соответствующие разнообразию предметов

Перед тем, как подробнее заняться отдельными типичными формами этой субъективации ценностей вообще и эстетических ценностей в частности, мы хотели бы вкратце остановиться на различении ценностей и фактов. Если, говоря об этом, стремятся указать на различие между нейтральными фактами и таинственной значимостью, которой могут обладать объекты – а именно, значимостью в себе, ценностью – то на это нечего возразить. Само собой разумеется, существует огромное различие между констатацией того, что нечто всего лишь существует, и констатацией, что нечто имеет ценность. Очевидно, если я говорю «там звучит музыка», то это нечто совершенно иное по сравнению с тем, если я говорю «там звучит красивая музыка» или «там звучит скверная музыка».

Если говорится о ценности какой-либо вещи, будь то в обобщенном виде, например, «справедливость является нравственно благой», или в отношении конкретного случая – «манеры этого человека благородны», то, очевидно, утверждается нечто имеющее совершенно иную направленность по сравнению с констатацией нейтрального факта, например «эта комната имеет пять метров в длину». Констатация ценности есть совершенно новое измерение, совершенно новая тема. Но это различие никоим образом не означает, что я перестаю признавать факт. Если я постигаю нравственную ценность акта прощения или ценность достоинства человека как духовной личности, то имеет место познание, аналогичное тому, когда я узнаю, что некоторое дерево зеленое или некоторый силлогизм (вывод) ложен. Конечно, характер познания здесь совершенно другой, тип восприятия, когда я постигаю ценности, отличается от того, в котором я вижу цвета, узнаю голос или понимаю, что 7 + 5 = 12. Но отличие характера познания ценностей от познания нейтральных фактов не означает, что восприятие ценностей не является подлинным познанием.

Существует значительные различия в характере непосредственного познания – восприятия в широком смысле слова, – всякий раз зависящие от типа познаваемого предмета. Один орган нам нужен, чтобы схватывать цвета, другой – чтобы улавливать звуки; первые мы только видим, вторые – только слышим. Познание физических предметов имеет совершенно иной характер, чем познание личностей. Для восприятия мелодии требуется намного больше, чем для того, чтобы услышать звуки. Совершенно немузыкальные люди не узнают мелодий, хотя они не глухи.

…То, что постижение ценности отличается от постижения нейтрального факта, никоим образом не дает нам право утверждать, что в первом случае вообще отсутствует постижение в смысле восприятия в широком смысле, что здесь нет никакого ясного, выраженного «сознания чего-либо».

Если мы слышим, что кто-то изменил жене, то нам непосредственно дана негативная нравственная ценность этого поступка. Правда, мы усматриваем это не непосредственно из поступка – только через сообщение, – но негативная нравственная ценность, которая однозначно присуща этому поступку, тем не менее, дана нам непосредственно. Для нас же, прежде всего, важно то, что ценность или негативная ценность даны нам как недвусмысленно присущие самому объекту и что при постижении ценности присутствует отчетливое «сознание чего-то», а также то, что данность негативной нравственной ценности не является опосредованной, в противоположность ее носителю, супружеской измене.

…То, что постижение ценности отличается от постижения нейтрального факта, никоим образом не дает нам право утверждать, что в первом случае вообще отсутствует постижение в смысле восприятия в широком смысле, что здесь нет никакого ясного, выраженного «сознания чего-либо».

фон Гильдебранд Д. Эстетика //

Антология реалистической феноменологии. Указ. соч. С. 439–446

Вопросы

1. В чём разница, по мнению фон Гильдебранда, между комплиментом и великодушным поступком?

2. Почему, по мнению фон Гильдебранда, прекрасное есть ценность, а не только нечто приятное для меня?

3. Почему Д. Юм, по мнению фон Гильдебранда, совершенно неверно истолковал сущность прекрасного?

4. По мнению фон Гильдебранда, эстетическое объективно. Допустим, кто-то считает, что оно только субъективно. В чем разница этих двух утверждений и могли бы Вы привести аргументы в пользу этих точек зрения?

VI. Социальная философия

Вводные замечания к разделу

Общество или социальность возникает тогда, когда есть по крайней мере два человека, которые вступили в акт коммуникации. Впрочем, иногда, достаточно и одного, ибо, например, и Робинзон Крузо и даже Пятница – герои романа Д. Дефо «Робинзон Крузо» – даже до встречи друг с другом были социальными существами, так как некогда принадлежали определенным культурам и благодаря этому владели соответствующими способностями и навыками, в том числе, языком.

Объективную реальность общества – именно общества как совокупности связей и отношений индивидов, а не как агрегированную сумму последних – легко увидеть на следующем примере. Если Вы, например, говорите с другим человеком, то, значит, Вы что-то спрашиваете у него и отвечаете на его вопросы. Он делает то же самое. Очевидно, ход Ваших мыслей зависит от этого диалога и, если бы Вы были одни и думали о том же самом, то ход и содержание мыслей был бы несколько иным. Любые другие социальные отношения и действия, которые люди предпринимают вместе, отличаются от тех, которые выполняются в одиночку.

Определив в самых общих чертах сущность социального, возникает вопрос: какие именно логики и законы существуют в социальных отношениях и как их исследовать? Основная проблема здесь в том, что человек (и группа людей) способны к осознанию собственных действий и к воображению. Люди – это не куклы и не камни: их взаимодействие определяется не только текущим состоянием, не только теми силами (речь скорее о психологическом, чем физическом воздействии) которые на них действуют сейчас или действовали ранее, но и их целями и идеалами, причем как собственными, так и общественными. В результате система человеческого общества – это сложнейший организм, в котором действует множество систем с обратной связью и которые очень сложно связаны друг с другом. К тому же человек и общество благодаря способности к воображению и соответствующим проектам никогда не остаются на том же самом уровне, а постоянно изменяются, развиваются или деградируют.

Из сказанного совершенно ясно, что методология естественных наук, которая предназначена в первую очередь для исследования относительно неизменных объектов, в сфере социальной реальности напрямую применена быть не может. Конечно, неживые и живые (но неразумные) системы тоже развиваются или деградируют. Например, Вселенная или Солнечная система, хотя и являются неживыми, однако, изменятся в ходе времени: такими они были не всегда и не всегда таковыми останутся. Однако в целом все естественнонаучное законы имею универсальный и вневременной характер, т.е. предполагается, что они будут справедливы в любое время и в отношении любых объектов соответствующего класса.

Таким образом, возникает вопрос: как именно исследовать постоянно изменяющуюся социальную реальность? Из невозможности сформулировать всеобщие социальные законы (не пустые тавтологии, вроде следующей: «что бы жить, надо всегда есть, значит, всегда должно быть хозяйство, а такие, которые имеют эвристическую ценность) нельзя согласиться и с противоположной точкой зрения: что есть только факты и их и надо учитывать, собирать и запоминать, а как они между собой связаны – это дело десятое или вообще неизвестное. Собственно, такая презумпция отрицает возможность какого-либо теоретического познания социального и принявшему её далее следует просто воздерживаться от любых суждений по вопросам из области социального.

Как же быть? Остается один выход: попытаться сформулировать принципы и законы не универсальной, а относительной степени общности, например такие, которые были бы справедливы для некоторых относительно больших исторических периодов или отдельных культур.

Еще одна трудность в сфере анализа социального связана с невозможностью наблюдателя, во-первых, занять абсолютно нейтрально-объектовую точку зрения (как в естествознании; впрочем, относительно недавно выяснилось, что и в области естественных наук это невозможно) и, во-вторых, (это связано с первым моментом, является его конкретизацией) с наличием у исследователя собственных представлений и идей, в особенности представлений о должном, т.е. «лучшем», «желаемом» либо, наоборот, «нежелательном» и «вредном». В связи с этим следует заметить, что ярким признаком дилетантизма и неразвитости в сфере социального познания является именно непонимание этого. Другими словами, профессионал, социальный философ и социолог отличатся от дилетанта не тем, что они совершенно свободны от своего субъективного знания (в строгом смысле они вообще не могут от него освободиться и даже, более, согласно некоторым современным направлениям социально-философской мысли они, наоборот, должны использовать собственную субъективность в качестве одного из главных методов понимающего познания), а тем, что они понимают проблему субъективности и должным образом работают с ней, а не пытаются навязать свой случайный вкус изучаемой реальности. Наличие нормативных суждений в социальном знании – верный признак ложной интерпретации социальной реальности.

Специальные методические пояснения к заданиям раздела

Тексты заданий 6.1. и 6.4., а также 6.2. и 6.3. находятся в отношении противоположности. С. Франк (6.1.) в своей работе «О задачах всеобщей обобщающей науки» хотя и декларирует принцип, согласно которому «истинный объект обществоведения есть … то, что подлинно есть», но в действительности далее в работе «Духовные основы общества» он отказывается от него, заявляя, что «социальная философия исходит … из допущения наличия в общественной жизни вечных, неизменимых, имеющих силу при всяком историческом порядке закономерностей». По его мнению, «социальная философия должна с самого начала исходить из религиозного убеждения,… что есть вечные… закономерности,которые человек хотя и может нарушить, но которые он не может нарушать безнаказанно и которые поэтому определяют истинную цель его стремлений». Именно против подобной разновидности социального «анализа» выступает А. Шютц. (6.4.), заявляя, что «ни целью, ни смыслом какой бы то ни было научной теории не является проектирование или описание вымышленного мира». По словам А. Шютца, настоящая «социальная наука прямо и непосредственно занимается не общим для всех социальным жизненным миром, а его идеализациями и формализациями,… целенаправленно выбранными и не противоречащими его фактам». Таким образом, хотя идеализация и существует в социальной науке (как и в любой другой, ибо суть науки – поиск причин, а модели или другие идеализации именно для этого и создаются), однако ее целью является не скрытое или явное навязывание нормативных стандартов (как у С. Франка), а стремление выделить и описать общее и типическое, то в чем можно увидеть суть и смысл соответствующей исторически конкретной социальности.

Подобное же отношение существует между текстами заданий 6.2. и 6.4. Анализируя социальную реальность и заявляя в связи с этим, что «фундаментальной проблемой является проблема отношений между личностью и обществом», Н. Бердяев (6.2.) приходит в итоге к констатации того, что существует противоречие между свободой человека и объективированным обществом, которое подавляет личность. Вместо того чтобы искать реальный выход, решение этой проблемы – именно этим и занимается Д. Ролз – Бердяев, как и Франк, впадает в социальное прожектёрство, «размышляя» по примеру гоголевского Манилова над неким
«высшим типом общества», т.н. «персоналистическим социализмом», где были бы объединены принцип личности и принцип общности. Совсем по-другому анализирует проблемы социальной реальности Д. Ролз (6.3.). Констатируя, во-первых, наличие противоречия между принципом формального равенства всех и фактическим, естественным неравенством между людьми (например, объективное неравенство людей в силе ума и воли) Д. Ролз в работе «Теория справедливости» формулирует два принципа, которые должны быть положены в основу социально-политической организации общества и на основе которых можно добиться наиболее справедливого и одновременно эффективного его состояния. Таким образом, если работы Д. Ролза – это пример попытки научного, рационального анализа и решения возможных общественных проблем, то «размышления» Н. Бердяева, в силу того, что он не предлагает рациональных путей преодоления обнаруженных им противоречий, – это пример нежелания или неспособности решать возникающие проблемы, подменяя реальные процедуры решения прекраснодушными, но пустыми разглагольствованиями.

Тексты заданий 6.5. и 6.6. описывают роль и специфику экономических отношений в развитом, современном обществе, где практически все может быть объективировано до состояния товара на конкурентном рынке и где поэтому любой вид человеческой активности и взаимоотношений между людьми может быть рассмотрен как проблема максимизации функции полезности (Г. Беккер), и неразвитом, архаичном обществе, где, с одной стороны, рынок и соответствующие товарно-денежные отношения не практикуются открыто и массово, но, с другой стороны, используются другие механизмы расчета и организации хозяйственно взаимодействия и где существует т.н. экономика дара и соответствующие ей отношения социальной солидарности, которые на деле являются фикциями, прикрывающими ничуть не меньший расчёт, эксплуатацию и стремление к выгоде, нежели те, что характерны для современного общества (П. Бурдьё). Таким образом, на примере работ П. Бурдьё и Г. Беккера можно проследить как изменяются хозяйственные отношения в процессе общественного развития.

Кроме этого, основная идея Г. Беккера – идея того, что на любое человеческое поведение и на любые социальные институты может быть распространен принцип предельного анализа – может быть соотнесена с замечаниями по этому поводу Г. Саймона (задание 9.5.), который считает, что подход Беккера не вполне обоснован и неэвристичен, что, скорее, речь идет не о действительно новом подходе к пониманию человеческого поведения, а лишь о переименовании терминов и что использование специфически экономического маржинального анализа ничуть не обогащает степень понимания социально значимой ситуации по сравнению со стандартным функциональным анализом, который распространен в других социальных науках.