Цивилизационной и культурно-исторический подходы к изучению прошлого

Наиболее последовательное отрицание «научной истории» нашло отражение в знаменитой книге немецкого историка и философа ОСВАЛЬДА ШПЕНГЛЕРА (1880–1936) «Закат Европы» (1918–1922). Полярность природы и истории, полагал мыслитель, образует величайшую противоположность между двумя родами познания, которая равнозначна противоположности научного и жизненного опыта.

Иными словами, история, как первоначальная и исконная форма жизненного опыта, не имеет ничего общего с наукой. Отрицание научности истории воплощается Шпенглером в отрицании причинности в мире исторических явлений. Центральное место в его построениях занимает идея судьбы. Постижение судьбы, а значит, и самой истории, над которой она царит, не поддается способам научного познания. Главным методом исторического познания является интуиция.

По мнению немецкого ученого, история представляет собой последовательность замкнутых культурных образований. Каждая из культур имеет особенный характер, выражающийся в разных сторонах их жизни и развития, но все они проходят одинаковый цикл, напоминающий жизненный цикл биологического организма. Шпенглер растворяет историю в жизнеописаниях цивилизаций, каждая из которых рождается, растёт, взрослеет, увядает и умирает, и то, что определяет её зарождение, изменение и исчезновение, проистекает из её собственной природы. Цикл начинается с варварства примитивной эпохи; затем развиваются политическая организация, искусства и науки – от архаических к классическим формам периода расцвета, сменяющегося консерватизмом эпохи декаданса; наконец, культура приходит к новому варварству и своему концу. Таким образом, мыслитель комбинирует идею замкнутости локальных структур с теорией культурно-исторических циклов, причем теория Шпенглера фиксирует не только фазы циклического развития культуры, но и их продолжительность. Каждая фаза культуры автоматически переходит в следующую, когда для этого наступит подходящее время, безотносительно к тому, как могли бы вести себя индивиды, жившие в ту пору. По сути дела, никакого исторического процесса не существует. Что бы человек ни делал, это не имеет никакого значения для конечного результата.

Методология Шпенглера была предназначена вовсе не для реконструкции претендовавшего на объективность строго верифицируемого образа прошлого, а для создания картины будущего, столь грандиозной и крупномасштабной, что там просто не могло быть места для исторической детализации. К постижению истории учёного двигало стремление постичь судьбы западной цивилизации в критический момент её существования. В истории исторической мысли XX в. он открывает череду пророков, для которых обращение к прошлому является всего лишь отправным пунктом для смелого прогнозирования будущего. Место анализа исторических источников занимает не ограниченный никакими рамками свободный полёт авторской фантазии.

О каких-либо проверяемых доказательствах здесь просто не может быть речи. Не удивительно поэтому, что методология Шпенглера вызывала острую и во многом справедливую критику профессиональных историков.

В двенадцатитомном труде «Постижение истории» («Исследование истории») выдающегося британского учёногоАРНОЛЬДА ТОЙНБИ (1889–1975), который начал выходить в свет с 1934 г., предметом исторического исследования оказывается жизнь человеческих обществ. Тойнби подразделяет историю человечества на ряд локальных цивилизаций (которые в свою очередь делятся на первичные, вторичные и третичные), имеющих одинаковую внутреннюю схему, или функциональный закон, развития. Появление, становление и упадок цивилизаций характеризуются такими факторами, как внешний Божественный толчок и энергия, вызов и ответ, и, наконец, уход и возвращение. Признаётся, таким образом, некоторое закономерное движение по кругу. Историческое время на манер античной историографии понимается в известной мере как циклическое. Большое значение приобретают сравнения и аналогии, позволяющие устанавливать циклы, оценивать развитие во времени. При этом каждая из пяти основных выделяемых историком цивилизаций (западная, восточно-христианская, исламская, индуистская, дальневосточная) наследует черты предшествующих цивилизаций.

Среди бесконечного множества задач историка наиболее важными оказываются распознавание и разграничение основных структурных элементов исторического процесса, называемых обществами, и исследование отношений между ними. Каждое общество или примитивно, или цивилизованно. Примитивные общества, которых подавляющее большинство, как правило, сравнительно невелики в смысле географического ареала их обитания и популяции, относительно недолговечны и обычно находят свою насильственную гибель, которую несёт им либо цивилизованное общество, либо вторжение другого нецивилизованного общества.

К основным категориям Тойнби относит также всеобщее государство и всеобщую церковь – организации, концентрирующие в себе соответственно всю политическую и религиозную жизнь общества, внутри которого они возникли. Основываясь на этих предпосылках, Тойнби приступает к решению главной задачи – сравнительному изучению цивилизаций: как и почему они возникают, развиваются, гибнут. Затем, в соответствии с планом исследования, он переходит к изучению природы универсальных государств и церквей, героических эпох и контактов между цивилизациями в пространстве и времени.

По мнению Тойнби, историей правит Божественная идея, к пониманию которой можно приблизиться лишь посредством интуиции и озарения. В рамках Божественного плана носителем прогресса является творчество отдельных личностей. Тем не менее, он не отрицает возможности объективного познания. Тойнби рассматривает историю как некую совокупность готовых фактов, наблюдаемых, регистрируемых и классифицируемых историком.

Во взглядах Шпенглера и Тойнби есть много общих черт. Главное же различие состоит в том, что у Шпенглера культуры совершенно обособлены друг от друга. Взаимоотношения этих изолированных в пространстве и времени культур, сходство между ними может установить только историк. У Тойнби же эти отношения хотя и имеют внешний характер, но составляют часть жизни самих цивилизаций. Для него чрезвычайно важно, что некоторые общества, присоединяясь к другим, обеспечивают тем самым непрерывность исторического процесса.

В рамках историко-культурологической проблематики в межвоенные годы были достигнуты выдающиеся результаты, существенно обогатившие понимание исторического прошлого и методологию его изучения. В значительной степени они были, связаны с деятельностью нидерландского учёного ЙОХАНА ХЕЙЗИНГИ (1872–1945), имя которого прочно вошло в историю исторической мысли XX в. Своей знаменитой книгой «Осень средневековья» (1919), посвящённой исследованию форм жизненного уклада и мышления во Франции и Нидерландах в XIV–XV вв., Хейзинга положил начало формированию нового направления исторического знания – истории ментальностей. Не используя само это понятие, учёный обратился к внутреннему миру, душевным переживаниям человека как к одному из важнейших источников познания прошлого. На обширном материале разнообразных источников автор рисует впечатляющий образ уходящей средневековой культуры в её последней жизненной фазе, воспроизводящий многоцветный мир внутренних переживаний, чувств, страстей, надежд и страхов её носителей, характерные черты мировидения, поведенческие стереотипы и жизненные установки людей того времени.

Особенно рельефно историзм Хейзинги проявляется в его общей трактовке культуры XV в. как непрерывно изменявшейся во всех своих элементах. В его изображении это мир, полный динамики, многоцветья, в котором старое не просто увядало, а трансформировалось, вступало в сложные отношения с изменяющейся исторической действительностью.

Хейзинга отрицал исторический детерминизм и возможность предсказания в истории: «История, – писал он, – ничего не может предсказывать, кроме одного: ни один серьёзный поворот человеческих отношениях не происходит в той форме, в которой воображало его себе предшествующее поколение. Мы знаем наверняка, что события будут развиваться иначе, не так, как мы можем их себе представить» ¹.

Потребность в историческом знании исследователь считал абсолютной потребностью, присущей человеку, и дал развернутое обоснование основополагающего значения истории как интегрирующего элемента культуры. Историческое знание, писал он, и есть культура. Поэтому история может стать средством достижения столь необходимого в кризисное время духовного согласия людей. Хейзинга определял историю как духовную форму, в которой культура отдаёт себе отчёт о своём прошлом. В его творчестве с невиданной ранее в историко-философских трудах силой прозвучала тема человека в истории. Он стоял у истоков таких интенсивно развивающихся направлений современной науки, как историческая антропология и культурология.

«Служанка идеологии»

Идейно-политический момент всегда оказывал (и оказывает) заметное воздействие на историографию от античности до дня сегодняшнего. Изменяется только интенсивность этого воздействия на внутренний мир науки и сфера его охвата, которые находятся в прямой зависимости политического режима и социальной обстановки в той или иной стране. Но есть периоды в истории разных стран, когда мощность идеологического пресса оставляет только самую узкую нишу для беспристрастного летописца. Так, в XX в. идейно-политическая составляющая вышла на первый план в советской историографии. Конечно, в стране продолжали работать историки, получившие профессиональную подготовку и сформировавшиеся как зрелые ученые в дореволюционной России, но тенденция партийности и государственный контроль нарастали с каждым годом.

С установлением советской власти в России возникает ряд новых научно-исторических центров. В Ленинграде в 1919 г. была создана Государственная академия истории материальной культуры (ГАИМК), а в Москве в 1921 г. учреждён подчинённый Наркомпросу Институт истории, который был одним из пяти учреждений, объединенных в Российскую ассоциацию научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН).

В 1927 г. создаётся отделение института в Ленинграде. В 1926 г. была образована постоянная Историко-археографическая комиссия, сосредоточившая свое внимание на памятниках русской истории. При Коммунистической академии в 1926 г. основали Общество историков-марксистов с собственным печатным органом – «Историк-марксист». И одновременно в средней школе историю заменяли обществоведением, ликвидировали исторические факультеты в университетах; ранние периоды истории не включались в программы.

В конце 1920-х – начале 1930-х гг. главным содержанием работы научных учреждений являлись бесконечные дискуссии о сущности и характере общественно-экономических формаций. Со временем партийное вмешательство в работу исторических организаций стало повседневным, а ход дискуссий и судьбы учёных определялись постановлениями Совнаркома и ЦК ВКП (б). Например, об «антимарксистских извращениях» «исторической школы М. Н. Покровского» говорилось в постановлении ЦК ВКП (б) «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП (б)» (1938). С начала 1930-х и до начала 1940-х гг. исследователи констатируют полное подчинение науки требованиям партийно-идеологической системы, ликвидацию любой научной альтернативы марксизму и пресечение научных поисков в самом марксизме.

В 1934 г. была проведена реформа преподавания истории в школах и восстановлены исторические факультеты в университетах. Немного позднее были реорганизованы и влились в Академию наук научно-исторические учреждения всех республик СССР. Как писали тогда в газетах, историческая наука была постоянно предметом забот и внимания со стороны партии и лично товарища Сталина. Эта неусыпная забота имела следствием самые жёсткие ограничения творческого поиска исследователей, сведение его задач к подтверждению основных положений классиков марксизма-ленинизма.

Официальная идеология тоталитарных режимов неизменно «прибирала к рукам» национальную историографию и историческое образование, как на Востоке, так и на Западе. Ярчайший пример – распространение расистских исторических концепций в гитлеровской Германии, где расизм получил статус официальной идеологии. Чего стоят только названия выходивших в то время исторических монографий и обобщающих трудов: «Немецкая история как судьба расы», «История как борьба рас», «Основы расовой и территориальной истории немецкого народа», «Всемирная история на расовой основе» и т.п. Появление работ, не соответствовавших официальной идеологии, стало невозможным.

В 1935 г. был создан Имперский институт истории новой Германии. Многие известные немецкие историки были отстранены от преподавания по расовым и политическим сообщениям или эмигрировали. В конце 1943 г. в связи с переходом к «тотальной войне» закрылось большинство исторических журналов и научных учреждений. Советская историография, вооруженная «единственно верным» марксистско-ленинским учением, прошла в XX в. долгий чрезвычайно тяжелый путь, испытав все возможные градации в накале классовой борьбы. Однако в наибольшей степени и, можно сказать, глобально, идейно-политическая ангажированность захватила историографию после Второй мировой войны. В ужесточённой конфронтации двух мировых общественно-политических систем истории отводилась немаловажная роль. И чем более ревностно она эту роль исполняла, предоставляя каждой противоборствующей стороне идеологическое обеспечение её программных установок и политических доктрин, тем сильнее дискредитировала себя как дисциплину, претендовавшую на получение научных знаний об историческом прошлом, и тем серьёзнее становились сомнения в принципиальной возможности получения таких знаний.

Острое противостояние двух систем, вошедшее в историю международных отношений под названием холодной войныоказало большое влияние на разные сферы жизни послевоенного мира, в том числе на развитие историописания. В центре эго противостояния была конфронтация двух сверхдержав и, соответственно, двух национальных историографий, защищавших фундаментальные ценности своих систем. Эффективное исполнение этой роли требовало активного разоблачения противоположной системы ценностей, и едва ли можно установить, какая из сторон больше преуспела в этом. Советские историки столь же усердно разоблачали «звериный оскал мирового империализма и его идеологических прихвостней», как и их американские коллеги – «человеконенавистническую практику советского коммунизма». Необходимо признать, что у тех и других были свои резоны для обвинений. Но также следует отметить, что движителем взаимных яростных инвектив отнюдь не было стремление к исторической истине. Наличествуют любопытные параллели в духовной атмосфере двух стран в первые послевоенные годы. «Ждановщине» в CCCP соответствовал «маккартизм» в США. Первое понятие носило имя деятеля советской компартии А. А. Жданова, которым были связаны позорные идеологические кампании, проводившиеся в СССР в 1946–1948 гг., (их жертвами стали многие выдающиеся деятели советской культуры).

«Маккартизм» связан с именем председателя сенатской комиссии Конгресса США по вопросам деятельности правительственных учреждений Д. Р. Маккарти, развернувшего не менее позорную кампанию по расследованию антиамериканской деятельности, от которой пострадали тысячи видных представителей американской культуры и науки, в том числе и историки. Добавим к этому целенаправленно нагнетавшуюся в обеих странах атмосферу взаимной подозрительности, страха, ненависти и получим представление о том общественно-политическом контексте, в котором развивалась историческая мысль в самые тяжелые годы холодной войны. Обличая друг друга как носителей мирового зла, советские и американские историки чётко осознавали свое место в холодной войне, являлись её идеологами. Недаром именно в эти годы многие советские учёные с особой гордостью именовали себя «бойцами идеологического фронта», каковыми они в сущности и являлись, парадоксальным образом сочетая эту функцию с претензией на непогрешимость своих суждений о прошлом.

Американская историография формулировала и обосновывала идеологию холодной войны на одном из её полюсов. Это была официальная, охранительная идеология, запрещавшая любые сомнения в отношении западных духовных ценностей. Вся история США, покоившаяся на этих ценностях, была вне критики.

Но могла ли такая история претендовать на статус научной дисциплины? Рассматривая положение западной историографии после Второй мировой войны, следует иметь в виду, что в это время она встретилась с острой конкуренцией со стороны других социальных и гуманитарных наук. И в том и в другом случае субъективизму и описательности истории противопоставлялся научный подход к изучению предмета. К тому же прошлое настолько далеко ушло от настоящего, что обращение к нему, казалось, навсегда утратило всякое социально-практическое значение.

В такой духовной атмосфере социальные науки, ориентировавшиеся на изучение современности, не только активно вытесняли историю из её традиционной ниши, но и пытались «научно» обосновать её неизбежную кончину как общественно значимой дисциплины. С другой стороны, следует признать, что сама послевоенная историография, пронизанная презентизмом, давала основание для нигилистического отношения к себе. Историческое познание лишалось какого-либо объективного основания, превращаясь в простую проекцию современности в прошлое, а его носителями наряду с историками провозглашались представители широкого круга профессий, имеющих то или иное отношение к историческим знаниям, прежде всего писателей, публицистов, журналистов.

То, что история отличается от литературы и журналистики наличием исследовательских методологий и методик, ориентированных на получение достоверных знаний о прошлом, подвергалось сомнению. Расписываясь в собственном познавательном бессилии, отрицая за своей дисциплиной статус науки, историки, возможно, сами того не сознавая, выносили ей приговор или, во всяком случае, представляли для него достаточные основания. Казалось, истории оставались только два удела: быть либо собранием антикварных раритетов, далёких от жизни, либо орудием политики. И чем более историки преуспевали в последнем, тем дальше они уходили от того идеала своей науки, который воплощала господствовавшая в XIX в. парадигма истории.

С середины 1950-х до середины 1960-х гг., в период «оттепели», в СССР происходит некоторое ослабление идеологического контроля со стороны партийно-государственных органов. Новые условия создают возможности методологических поисков в рамках марксистской парадигмы, которые, впрочем, были вскоре приостановлены до середины 1980-х гг. В западной историографии на рубеже 1950–1960-х гг. завершается период, который обычно обозначают как кризис историзма.

«Бои за историю». История как проблема

Постановка проблемы – это и есть начало и конец всякого исторического исследования. Где нет проблем – там нет и истории, только пустые разглагольствования и компиляции... Формула «научно проводимое исследование» включает в себя два действия, лежащие в основе всякой современной научной работы: постановку проблем и выработку гипотез» ¹. Это словаЛЮСЬЕНА ФЕВРА (1878–1956), выдающегося французского учёного, совершившего со своими единомышленниками и соратниками методологическую революцию в истории, человека, который ярче всех описал драматизм ситуации, сложившейся в научном знании первой половины XX в. «От одного толчка рушилось целое представление о мире, выработанное в течение веков поколениями ученых,– представление о мире абстрактном, обобщенном, заключающем в себе свое объяснение... Старые теории необходимо было заменить новыми.

Следовало пересмотреть все научные понятия, на которых покоилось до сих пор наше мировоззрение» ¹. Февр понимал, что избавиться от разочарования в истории, утраты доверия к ней, от горького сознания того, что заниматься историей – значит попусту терять время, можно только отчетливо осознав связь между историей и родственными ей дисциплинами и установив между ними тесный союз. Он ратовал за сотрудничество между историками, социологами и психологами, поскольку их общая цель состоит в изучении человеческой личности. К изучению безымянных масс прошлого приложима социальная психология, а к действиям так называемых исторических фигур – психология индивидуальная.

Ведущую роль в преодолении кризиса исторической науки сыграла французская историография в лице нескольких поколений историков, первыми из которых были Февр и МАРК БЛОК (1886–1944), подлинные новаторы, осуществившие знаменательный переворот, который возвратил историческому знанию утраченное им гуманистическое содержание, вернувшие истории интерес публики, широкую читательскую аудиторию, привлеченную проблематикой, тесно связанной с жизнью современного общества. Именно они стояли у истоков мощного историографического направления и нового этапа развития исторической мысли: постановка новых проблем, новое прочтение старых источников, применение новых, нетрадиционных методов их исследования – так в самом лаконичном стиле можно обозначить их вклад в мировую историографию.

В 1929 г. Блок и Февр основали научный журнал «Анналы социальной и экономической истории», который с тех пор не раз модифицировал своё название, и потому обычно его называют просто «Анналы». В первом же номере журнала прозвучал призыв к более широкому подходу к истории. Был взят курс на междисциплинарную историю и привлечение к совместной исследовательской работе представителей общественных наук – экономики, социологии, социальной психологии и др. На этой междисциплинарной основе ученые «школы "Анналов"» продолжали расширять и совершенствовать содержание и методологию исторической науки в русле всеобъемлющей «тотальной («глобальной») истории», которая является предельным воплощением истории целостной, синтетической. «Тотальная история» не претендует на всемирность и может быть реализована скорее в самом что ни на есть локальном масштабе: в истории городского или деревенского прихода, отдельной местности, и даже на довольно ограниченном отрезке времени. Это история людей и отдельных человеческих сообществ, ставящая целью восстановить все аспекты их жизни и деятельности в переплетении разных обстоятельств и побудительных причин.

Историки «школы "Анналов"» не делят жизнь людей на политическую, хозяйственную, религиозную и другие сферы, как не делится она для каждого человека в его реальной жизни. Их исследование воссоздает по-настоящему стереоскопическую, многоуровневую и «очеловеченную» картину исторического прошлого.

Февр, в частности, отмечал: «Экономической и социальной истории не существует. Существует история как таковая во всей своей целостности. История, которая является социальной в силу самой своей природы... Человек в нашем понимании является Средоточием всех присущих ему видов деятельности; историку дозволительно с особенным интересом относиться к одному из этих видов, скажем, к деятельности экономической. Но при единственном условии: нельзя забывать, что любой из этих видов всегда затрагивает целиком всего человека... Предмет наших расследований – не какой-нибудь фрагмент действительности, не один из обособленных аспектов человеческой деятельности, а сам человек, рассматриваемый на фоне социальных групп, членом которых он является... История – наука о человеке, не будем забывать об этом» ¹.

Итак, изменился предмет исследования (им стал человек истории) и сама историческая наука.

Марк Блок в работе «Апология истории, или Ремесло историка» (1940–1942) подчеркивал молодость исторической науки, несовершенство её методов, роль смежных социальных наук в её становлении как аналитической дисциплины. Имея в виду, в частности, социологическую школу Дюркгейма, он писал: «Она научила нас анализировать более глубоко, ограничивать проблемы более строго, я бы сказал даже, мыслить не так упрощенно. О ней мы здесь будем говорить лишь с бесконечной благодарностью и уважением. И если сегодня она уже кажется превзойдённой, то такова рано или поздно расплата для всех умственных течений за их плодотворность» ². К числу заслуг М. Блока перед исторической наукой, несомненно, следует отнести и то, что он показал различные, не заменяющие друг друга способы компаративного (сравнительно-исторического) подхода, который считал эффективным эвристическим средством, помогающим решать новые исследовательские проблемы. Сам он, опираясь именно на этот метод в исследовании процессов французской аграрной истории, аналогичных английским огораживаниям, открыл подобную же трансформацию в Провансе XV–XVII вв., которая прежде не была замечена историками.

Кроме того, Марк Блок привлёк внимание к тому факту, что компаративный метод рассмотрения проблемы способен раскрыть глубинные причины того или иного явления и таким образом объяснить его. И, наконец, Блок видел в сравнительном методе процедуру, наиболее отчетливо проявляющую специфику отдельных, на первый взгляд, схожих процессов, более детальное сопоставление которых проливает свет на значительные различия между ними.

Блок и Февр порвали с традициями позитивистской историографии, особенно сильными во Франции – на родине Конта. Они вели битвы за научную историю против традиционной, повествовательной и эрудитской историографии, решительно отвергнув историю-рассказ, разработав концепцию истории-проблемы и преодолев, таким образом, упрощённый событийный подход к освещению исторического прошлого. Они противопоставили повествованию о событиях исследование глубинных пластов исторической действительности. Они стремились обнаружить в текстах источников ненамеренные, непроизвольные высказывания, а также то, о чём авторы исторических текстов сообщали помимо собственной воли, тот «остаток», который не подвергся внутренней цензуре создателей текстов. Прекрасно определяет научную позицию девиз Февра: «Историк не тот, кто знает, а тот, кто ищет».

«Новая историческая наука»

Принцип междисциплинарности стал ведущим в исследовательской стратегии ранних «Анналов». С 60-х гг. XX в. с изменением представления о характере отношений между историей и общественными науками, начинается «золотой век» междисциплинарного взаимодействия, в котором преобладают установки на равноправное сотрудничество в формировании «новой исторической науки» на базе интегрального междисциплинарного подхода к изучению общества.

«Новая история» (la nouvelle histoire), или «новая историческая наука» XX столетия, рождалась как интеллектуальное движение, критическое по отношению и к позитивизму, и к марксизму. Она выступила против событийно-описательной истории и объяснения событий прошлого действием универсальных закономерностей. Ведущая роль в её формировании принадлежит французским историкам, группировавшимся вокруг журнала «Анналы».

«Новая история», по существу, совершила революционный переворот в исторической профессии. Последователи М. Блока и Л. Февра решительно выступали против глубоко укоренённого в профессиональном сознании историков середины XX в. представления о полной зависимости учёного от документа, поставив во главу угла творческую активность самого исследователя и научную проблему, которая определяет отбор источников и ракурс их изучения.

Основные принципы Блока и Февра получили развитие в рамках проблемных полей «новой исторической науки». «Новая история» первых послевоенных десятилетий связана с именем крупнейшего французского историка, признанного лидера «школы "Анналов"», основателя «Дома наук о человеке» (1962) – центра междисциплинарных исследований в области гуманитарных наук – ФЕРНАНА БРОДЕЛЯ (1902–1985) и его фундаментальными синтетическими трудами «Средиземное море и мир Средиземноморья в эпоху Филиппа II» (1949) и «Материальная цивилизация, экономика и капитализм: XV–XVIII вв.» (1979). В его работах междисциплинарная ориентация «новой исторической науки» раскрылась во всей полноте. Идеал Броделя – системная «глобальная» («тотальная») история с её безграничными возможностями. Он показал, что экономическая история не сводится к изучению механизмов производства и обмена, абстрактных товарно-денежных отношений, а выходит далеко за их пределы. Учёный рассматривал и «почти неподвижную» историю взаимоотношений человека с окружающей средой (геоисторию), и структурную историю «медленных изменений» (развития экономики, общества, государства и цивилизации), и событийную историю, соразмерную времени человеческой жизни. Сам он объявлял себя структуралистом и отвергал историю «эфемерных событий». Материальная культура и структуры повседневности объемлют, по мнению Броделя, всё, из чего складывается жизнь человека, включая соответствующие взаимоотношения, желания, идеалы, ценности и правила, регулирующие индивидуальное и коллективное поведение. Главная задача исследователя – обнаружить инвариант ¹человеческого сознания и социального поведения, присутствующий во всех формах быта, обмена, брака и семьи, религиозного культа и политической организации.

Концепция «тотальной» истории Броделя оказала огромное влияние на западную историографию, приобрела множество последователей во Франции и во всем мире. Её могучее воздействие проявилось в поисках новых путей и методов исторического исследования, которые вели в 1970-е гг. возглавляемые ЖОРЖЕМ ДЮБИ и ЖАКОМ ЛЕ ГОФФОМ представители так называемого третьего поколения «школы "Анналов"», не удовлетворенные структуралистской версией «новой истории» и считавшие необходимым вернуть не только человека, но и события в сферу интересов историка.

В рамках истории ментальностей на первый план выдвигаются изучение культурного механизма социального взаимодействия и проблема соотношения исторической реальности и её репрезентации – «мира воображаемого». История ментальностей выдвинула на первый план реконструкцию картин мира разных эпох – изучение специфических черт мировосприятия людей, их жизненного уклада, массового сознания – представлений, верований и ценностных ориентации индивидов и общества в целом.

Новизна междисциплинарной ситуации 1970-х гг. состояла в том, что речь шла уже не только об использовании данных и методик других дисциплин, но и об интеграции на уровне объектов их научных интересов, и более того – о конструировании междисциплинарных объектов. Таким образом, «новая историческая наука», в которой центральным предметом исследования стал человек в обществе, – это уже междисциплинарная история в полном смысле слова, но её познавательные приоритеты и, соответственно, основные контрагенты в сфере социальных наук, к которым историки обращались в поисках научной методологии, со временем менялись. Период 1960-х и начала 1970-х гг., ключевой для становления «новой истории», проходил под знаменем социологии, социальной антропологии, демографии и количественных методов. В это время наряду с полемикой о старых и новых путях истории, об избавлении от приоритета политической и событийной истории и преодолении методологического кризиса в традиционной историографии развернулась широкая дискуссия об отношениях между историей и социологией. Тенденция к сближению была по сути обоюдной, но в разных странах инициатива проявлялась с разных сторон: в одних случаях она принадлежала историкам, в других – представителям социальных наук. Если во Франции активной стороной в диалоге между историей и социологией были историки, то в США эта роль безраздельно принадлежала социологам, в то время как историки упорно сопротивлялись призывам к сближению двух наук. Та же ситуация сложилась и в Великобритании, где дискуссия приняла затяжной характер. В целом в ходе дискуссии обнаружился поворот части новой историографии к теоретической истории и поискам общей модели, которая позволила бы связать отдельные исследования, сравнить и обобщить их, утвердить историю в положении общественной науки. Однако сложность междисциплинарных коммуникаций усугублялась заметными расхождениями в позициях самих историков.