Из черновика письма Демидова к В. И. Немировичу-Данченко. 1937 г.

«/…/ В свое время, как Вы знаете, я был знатоком и поборником «системы», но за последние 15 лет жизнь и практика незаметно, шаг за шагом, отвела меня от нее, во всяком случае, от основных ее положений.

Это случилось просто. Когда мне не удавалось привести в нужное состояние актера методами правоверной «системы», я приписывал неудачу своим ошибкам и неумению, начинал повертывать методы так и этак и, в конце концов, добивался того, что мне нужно, но обертываясь назад, я видел, что действовал, помимо своего желания, ДРУГИМИ средствами. Я стал приглядываться и вспоминать работы других режиссеров и увидел, что когда у них получалось, они действовали совсем иными — своими способами или под видом приемов «системы» применяли незаметно для себя и прямо противоположные приемы (так как делал сам автор «системы»).

Константин Сергеевич предложил мне редактировать его книгу. Я взялся. В продолжении двух с лишним лет занимался этим, часто с ним споря и склоняя на многие уступки, но все-таки, в конце концов, в результате этих принципиальных споров, как выразился Константин Сергеевич, «творческие пути наши разошлись» (хоть внешне и формально я сейчас режиссер Оперного театра Станиславского). /…/

Год

В сущности… какая разница между Станиславским и мной? Он хочет правды, и я хочу; он хочет творческого состояния, и я хочу. Может быть, разница та, что он изобретатель, а я — ученик его, и больше ничего? И как всякая синица мечтаю зажечь океан? Слава Богу, это не так. /…/

И теперь я понял разницу между тем, к чему стремлюсь я (и к чему уже имею первые пути), — и тем, к чему привык он. Именно привык. Раньше ведь и он хотел большего, да и теперь все время говорит об «актерской свободе творчества», о «большой правде», но на практике этого нигде около него нет: жизнь и театральный опыт это съели. Так же, как съела атмосфера радио мои слишком для них благие намерения.

Он с гениальным провидением выдумал для более скорой и верной работы с актером над пьесой все эти свои «задачи», «общение», «я-есмь» и прочее, стал их разрабатывать, внес в них истинную жизнь… Но истинную жизнь надо, должно быть, начинать все-таки не с того конца, а со свободы. Вот тут-то и вкралась — лежит основная ошибка, а в результате ее — он толкует уже 35 лет актерам о правде — а они ограничиваются правдоподобием, он говорит о живой задаче, а у него задача переходит в старательность и нажим. Он мечтал о творчестве на сцене (на самой сцене), а они заботятся только об «оправдании» режиссерских указок или, хотя бы и своих, репетиционных находок. Москвин на репетициях (пока ищет) гениален — а начинает играть — представляльщик и штукарь.

Как же так случилось? Как совершился этот переход? Думаю, что вся беда — в публике. Начали с «производства» — со спектаклей. Можно ли положиться на случайности? Вот и стали фиксировать.

А раз фиксация — вот и недоверие к творчеству. А раз недоверие, вот и смерть его. Живое «Я» действующего лица искали — это правда. Находили, это тоже правда. Но заставляли его делать одни и те же вещи, одни и те же действия, подчиняться одним и тем же толкованиям сцены, хотя бы им самим когда-то облюбованным — вот живой образ и мертвел. Понемногу, едва заметно, даже и совсем неуловимо: он только лишался одного, самого маленького — все, кроме этого маленького, было незыблемо, а это маленькое: свобода. А в свободе — ответственность за все и за эту свободу в том числе. А творец всегда творит свой целый мир со своими законами. А тут законы чужие — вот я уже и не творец сегодня.

Актер мертвел, теряя свою душу. Но войдите в положение режиссера, не имеющего под рукой таких надежных актеров, чтобы можно было их пустить на эту совершенную свободу. Как быть? Таких актеров не было. Таких актеров нет и сейчас. Таких актеров не будет никогда…, если мы пойдем по линии «кусков», «задач» и вообще отдач, а не восприятия. Таких актеров не будет никогда, если не изменить в главном принцип воспитания (актера); если не ввести в корень его СВОБОДУ, культуру «свободы», «пассивности», «отдачи своим ощущениям», «своим мало осознаваемым действиям», «веры в себя». Если не поставить главной целью: воспитание интуиции на основах полной за нее ответственности.

Я делаю ставку на гениальность, сидящую в глубине каждого человека и появляющуюся только при абсолютной свободе и при чувстве абсолютной же ответственности. А у него — на способность, отшлифованную подходящими приемами.

Есть и еще отличие

Может быть, 5–6 лет тренинга в спорте, а, может быть, и некоторые глубже лежащие и присущие мне качества, а, может быть, все это, вместе соединившись в одном устремлении, — породили во мне бесконечную веру в возможность переделки себя, развития и раскрытия себя до самых крайних пределов, о которых вначале не смеешь и мечтать — голова кружится.

Он тоже верит в тренинг. Но внимание его почему-то задерживается на областях, с моей точки зрения, внешних. /…/

Из дневника. 1937 г.

/…/ Раньше в Малом театре никто за правдоподобием не гонялся, им не прикрывались — бездарности провалились, а таланты давали правду. А теперь вооруженная новой техникой и новой режиссерской «культурой» воцаряется понемногу посредственность. (Род же ее неистребим, как земляная блоха.) И вытесняет она собою сознательно и бессознательно тех, которые несут в себе огонь таланта. А, может быть, такова судьба всех школ? Всех — великих и малых, и в искусстве, и в философии, и в жизни?

Конечно, теперь, после Деда («Дед» — прозвище Станиславского в театральной среде. — МЛ.), уже невозможно возвратиться ко многим прежним ошибкам и примитивам, и это — огромно, но для всякого истинного художника (а для него тем более) разве в этом смысл и цель всех страданий? Самое главное, самое дорогое для создателя школы, трудно передаваемый аромат, волшебство школы — в нем смысл и цель… и вот оно-то всегда понемногу и выветривается… /…/

Об этюдах как материале для изучения творческого процесса

/…/ «Этюды» (главный педагогический прием Демидова. — МЛ.) представляют собой простейшие случаи сценического творчества и при известном подходе к ним дают возможность проследить все ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЕ элементы творческого состояния актера.

Но, как бы ни были благодаря этим этюдам интересны, значительны и практически полезны все находки и выводы, как бы ни казались они наконец-то избавленными от идеализма, в дальнейшем исследовании пора перейти за грань эмпиризма и вступить в область строгой науки. Теперь это более возможно, чем раньше, так как найдены условия, при которых неминуемо появляется творческое состояние актера, и оно по желанию может быть воспроизведено на практике В ЕГО ПРОСТЕЙШЕМ ВИДЕ.

Это является важнейшим условием для того, чтобы были возможны дальнейшие изыскания. Исследовать можно только при помощи ПРОСТЕЙШЕГО, в котором видно все главное. /…/ Остается только не терять, а использовать до конца эту находку. /…/

Новая СИСТЕМА

При этой, указанной самой природой, системе (Демидова. — МЛ.) нет никакого насилия. При требованиях императивной системы (внимание, круг, объект, я есмь и проч.) — обращение не к творческому аппарату, а здесь именно к нему. За этим и пришел сюда актер. Чтобы превратиться в большой, сильный талант — в атлета сцены.

Но в «атлета» его не превращают, потому что не умеют и к этому не стремятся. Обучают приличию сцены — прилично (правдоподобно) держать себя на сцене и поддаваться обработке постановщика-режиссера. Т. е. убивают в нем художника. Эта же новая система воспитания как ученика, так и актера, целью своей имеет развитие (раскрытие) именно таланта в творчестве актера. А еще точнее, цель — талант ТВОРЧЕСТВА актера.

И творчество не только в репетиции, но и на спектакле, на публике. Она (новая система — МЛ.) научна (Сеченов, Павлов). Как подтверждение этого — из нее выросли новые приемы, такие как «свобода мелких движений», «отпускания», «неперестройка», «доживание». Приемы, ставшие необходимыми в репетиционной работе.

Только в соединении с этой новой системой могут быть пущены в практический ход приемы: «если бы», «предлагаемые обстоятельства» и некоторые другие. А главное: только при участии ее может быть использовано все наше воображение и, наконец, вся наша 2-я сигн/альная/ система. Важно, что вся новая система основана не на прибавлении требований (надо то, надо другое), а на удалении многого, что непременно появляется и что мешает.

При преподавании «системы» (Станиславского. — МЛ.) и при режиссуре по ее канонам я все время следил за тем, что должно было быть и чего не было — задача, действие, внимание и проч. Потом стал смотреть за тем, что ЕСТЬ — непроизвольность внешняя и внутренняя — и чему надо дать ход — не мешать.

Основное различие между «Системой Станиславского» и Новым путем.

Различие по самому существу дела

«Система Станиславского» вызвала много всяких нападок, «разоблачений» и издевательств — мне не пути с этими врагами и «критиками» ее. Они поносят и порочат ее совсем не потому, что слишком хорошо ее знают, постигли ее до конца, до дна, обдумали и выверили на себе и на других каждое из ее положений. В лучшем случае они чуть только притронулись к ней и отскочили: слишком трудно — надо работать, думать, перевоспитывать себя… А некоторые даже и не притрагивались, а «знают» ее только понаслышке, с чужих, извращающих ее слов.

То, к чему привела автора (Демидова. — МЛ.) в деле воспитания актера многолетняя работа, — это по своим принципам и приемам нечто почти противоположное тому, что он (автор) делал вначале. И раньше казалось, что оно родилось совершенно независимо от «системы Станиславского» и никак с ней не связано — или же в противовес ей — настолько оно противоречит рационалистическому духу «системы».

На самом же деле сейчас, больше чем двадцать лет спустя, видно, что это новое родилось в самых недрах «системы Станиславского», выросло как ее естественное и неизбежное продолжение. И, не пройди автор через нее, не стукнись больно лбом о некоторые ее рационалистические увлечения и поспешные теоретизирования, — он, может быть, никогда не пришел бы в такой отчетливой форме к выводам и методам, изложенным здесь.

Из дополнения

Суммируем все ранее сказанное. Существует процесс творческого художественного переживания. Он является основой творчества актера на сцене.

Метод, предложенный в этой книге (Демидов Н. В. «Искусство жить на сцене»), имеет целью привести актера к усвоению этого процесса и ознакомить на деле с законами его зарождения и течения Этот метод возник в самой практике преподавания и воспитания и выкристаллизовывался в течение не одного десятка лет. Пусть он нуждается в доработке и пополнении, — принцип его и те результаты, которые он дает — являются действительными находками на пути изучения и овладения процессом творческого художественного переживания.

Основные положения этого метода:

1 Обработка непосредственно самого актерского аппарата, а не драматургического произведения, которое осуществляет актер (чем ограничиваются обыкновенно в театральных школах и в репетициях).

2. При вскрытии и развитии дарования не оказывать никакого насилия — только искусно убирать все, что мешает проявляться творчеству актера и поощрять это творчество.

3. Как результат описанной здесь культуры творческой свободы проявляются: а) самопроизвольно являющееся художественное перевоплощение; б) свобода первой реакции; в) благоприятные условия для жизни актерского воображения; г) беспрепятственное влияние второй сигнальной системы.

М. М. БУТКЕВИЧ «ОПЫТ»

Ох, уж эти этюды! Каких только функций им не приписывали, чему только не заставляли их служить! Однажды, пытаясь объяснить своим ученикам, что же такое этюд и не желая притом повторять чужие и затрепанные слова, я пришел к такому вот, довольно непривычному определению: этюд — это опыт.

Как в лаборатории: берем столько-то частей одного химического элемента, столько-то другого, столько-то третьего, смешиваем их в колбочке или реторте, затем вводим туда еще один элемент, четвертый, испытуемый, и наблюдаем, объективно и беспристрастно — смотрим, что из этого получится: изменение окраски, перемена физического состояния или небольшой взрыв.

Так и у нас: берем некое количество предлагаемых обстоятельств, некий конфликт и некую актерскую задачу, погружаем в эту ситуацию конкретную «артисто-роль» (термин К. С. Станиславского) и смотрим, что получится, отбросив, насколько возможно, всякую субъективность и предвзятость. В свете сказанного мною в прологе книги о насильственном вовлечении и о добровольном вхождении в игру корректнее было бы употребить другое выражение: «и погружаем в эту ситуацию себя». Это, как вы сами понимаете, говорю я теперь, задним числом, а тогда, в далекие 60-е, в разгар этюдных проб, я еще не думал об этике игры, я безжалостно и беспечно бросал артистов в различные ситуации, придуманные нами или взятые из репетируемой пьесы, бросал и испытывающим взглядом смотрел, что с ними будет: покраснеют? побледнеют? или взорвутся неожиданной истерикой.

Форма опыта улучшала репетицию, обостряла ее и приносила успех в девяноста случаев из ста. Я увлекся опытом и старался превратить в опыт каждую актерскую пробу. Анализируя очередную пьесу, я занимался тем же: выискивал в ней возможность постановки того или иного опыта.

Один из таких опытов я помню до сих пор.

Я репетировал любовную сцену: мальчик из приличной семьи познакомился в отделении милиции с уличной оторвой. Теперь о таких девочках говорят откровенно — проститутка, а тогда, в Советском Союзе проституции не было и не могло быть, поэтому лихая искательница ночных приключений фигурировала в рубрике «юные парикмахерши». Маменькин сынок, будучи истинным джентльменом, после того, как их отпустили из милиции, отправляется глубокой ночью провожать свою даму до ее дома. Между молодыми людьми возникают сложные амурные отношения, в которых взаимное презрение прихотливо перемешивается со жгучим интересом друг к другу.

Сцена никак не шла: она получалась неестественно-театральной, капустнически-поверхностной, прохладной — в общем, невыносимо фальшивой. Трактующей о любви, но не имеющей к ней никакого, даже косвенного отношения. И дело было не в актерах, актеры были хорошие. Герой был мил, мягок и ироничен, героиня — эффектна и остроумна, но между ними ничего не возникало. Не создавалось поле порочного и опасного тяготения. От «провожанья» за версту несло, несмотря на очень смешной текст, непоправимой пресностью и скукой. Этюды не помогали.

Я решил: надо срочно поставить какой-нибудь опыт. Но в самой сцене для опыта не было достаточно материала. После недолгих судорожных поисков я нашел этот материал по соседству — в повести, из которой была переделана пьеса. Это было описание финала свидания:

«А когда мы с тобой встретимся? — спросил я.

— Никогда, — она вырвала руку и скрылась в темном подъезде.

Я постоял немного на улице, потом вошел в подъезд. Я нащупал рукой шершавую полоску перил и остановился, прислушался, услышал ее шаги. Она тихо, словно крадучись, поднималась по лестнице. Я думал: сейчас откроется дверь, и я на слух определю, на каком этаже она живет. Сейчас она была, как мне казалось, на третьем. Пошла выше. Четвертый. Еще выше. Значит, она живет на пятом. Остановилась. Сейчас откроется дверь. Не открывается. Я посмотрел наверх. Ничего не было видно, только чуть обозначенное синим окно на площадке между вторым и третьим этажами. Может, она тоже пытается разглядеть меня и не видит? Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я ступил на первую ступеньку лестницы. Потом на вторую. Тихо-тихо, ступая на носках, я поднимался по лестнице. Вот и пятый этаж. Лестница кончилась. Она была где-то рядом. Я слышал, как она прерывисто дышит. Я вытащил из кармана спички и стал их ломать одну за другой, потому что они никак не хотели загораться. Наконец, одна спичка зашипела и вспыхнула, и я увидел ее. Испуганно прижавшись к стене, она стояла в полушаге от меня и смотрела не мигая. Потом ударила меня по руке, и спичка погасла. Потом она обхватила мою шею руками, притянула к себе и прижалась своими губами к моим.

Я позабыл о маме, о бабушке, о себе самом».

Поскольку в этом описании не было диалога, оно не вошло в пьесу. Но в нем имелись все необходимые ингредиенты для проведения эффектного опыта. Я прочел отрывок артистам: сделаем этюдик? Они были очень молоды (обоим по 21 году), но их таланты уже успели развиться до степени радостной готовности пробовать и искать. Они были согласны.

Случилось это на тихой вечерней репетиции. Мы были одни. Все остальные люди были заняты в спектакле и находились в другом крыле театра. Я вывел артистов из репетиционного зала и, не замечая вспыхнувшего в их глазах немого вопроса, пошел к служебной лестнице. Там царила тишина и полутьма. Я перегнулся через перила и наклонился над лестничным пролетом. Долго смотрел вниз, затем перевернулся и посмотрел вверх.

— Никого.

— Ну и что? — двойной вопрос был как-то подозрительно синхронен.

— Прекрасная лестница, говорю: два этажа вниз и четыре вверх.

— Ну и что? — реприза их дуэта окрасилась беспокойством.

— Ничего. Целоваться можно. На лестнице.

— Вы с ума сошли. Кто-нибудь может пройти.

— Я сказал: никого… На спектакле все равно придется целоваться.

— Так то на спектакле. А тут — прямо на лестнице…

— Вы что, боитесь?

— Чего? — оба засмеялись.

— Ладно, не будем ходить вокруг да около. Я знаю, Алексей Николаевич, как вы любите свою жену, знаю, что ожидаете сейчас ребенка, и поэтому другие женщины для вас как бы не существуют. Но вы не можете ведь не знать, что Наталья Михална…

— Я просила называть меня просто Наташа.

— …что Наташа, сама, вероятно, того не желая, вскружила головы чуть не всей мужской половине нашей труппы…

— Ого! Вы мне льстите.

— Перестаньте, Наталья Михална, Леша, повторяю, любит свою жену, но вы, к сожалению, тоже не воспринимаете Лешу в качестве мужчины.

— Зато я уважаю его как товарища.

Она вытащила из сумки, висевшей у нее на плече, пачку «Мальборо» и щелкнула зажигалкой.

— Дорогой Михал Михалыч, роль сводни вам не идет.

— Хватит поясничать, Наташа. Вы оба прекрасно понимаете, о чем я говорю. Без минимальной хотя бы симпатии сцена у нас никогда не получится.

Оба вздохнули.

— Поэтому предлагаю провести опыт. Как будто нет ни жен, ни мужей, ни детей. Как будто вас только двое в кромешной пустоте лестничного мира. Как будто это лестница жизни. И на ней — вы. Проверим, что из этого может получиться, Ничего не предваряя, ни в чем себя не насилуя. Только увидьте друг друга заново, как в первый раз. Увидьте и услышьте — глазами, ушами, пальцами, губами…

Наташа легко сбежала вниз по лестнице. Мы спустились тоже.

Там, внизу, резко и сухо щелкнул выключатель, и лестница погрузилась во мрак.

— Леш, пошли.

— Нет-нет, не так. Попрощайтесь здесь и поднимайтесь вверх одна, до последнего этажа, до пятого. А Леша пойдет к вам только тогда, когда поймет, что вы уже наверху, и что вы его ждете.

Он спросил: «Когда мы встретимся?», она ответила: «Никогда», и мы с Алексей Николаичем остались одни.

Глаза постепенно начинали привыкать к темноте, но я его не видел — то ли он отодвинулся от меня, то ли ушел за ней. Я протянул руку и пошарил вокруг себя. Никого. Я сделал два шага по лестнице, потом еще несколько шагов и с облегчением увидел его силуэт на мутноватом фоне едва заметного окна. Он сидел на широком и низком подоконнике второго этажа и, вероятно, слушал. Я прижался к стене рядом с окном и тоже прислушался: шаги ее были как легкие призраки звуков — то еле-еле мерещилось, то исчезали на несколько секунд совсем. Вот они стали чуть громче. Что это? Она спускается обратно? Нет, это усилилось от расстояния эхо. Мне показалось, что я слышу, как бьется его сердце. А, может быть, это стучало мое?.. Шаги наверху замерли.

По улице проехало свободное такси. Рама большого окна вырисовалась на миг чуть-чуть зеленее и четче. Силуэта в раме не было.

Я вздрогнул, беззвучно засуетился и стал, прислушиваясь, подниматься по лестнице. На следующей площадке я его увидел — он крался на цыпочках вверх. Я двинулся за ним. Так, похожие на двух альпинистов в связке, мы преодолели еще два марша.

Сверху послышался шорох: сняв туфли, она медленно спускалась к нам.

Он дернулся назад, ко мне, прошептав одними губами «не ходите дальше, я вас умоляю» и мгновенно, без единого звука, исчез. Я опустился и присел на ступеньку. Мне казалось, что проходит вечность.

Я не стал ждать, когда она пройдет окончательно, поднялся на ноги и тихо поплелся в репетиционный зал, который был рядом, на

третьем этаже.

Через некоторое время спустились они. Мы сели вокруг стола, покрытого суконной зеленой скатертью, и замолчали надолго.

— Жалко, что этой сцены не будет в спектакле, — прервал он молчание. Она посмотрела на него удивленно и ободряюще.

— Не будет, — сказал я. — На малой сцене не поместится такая большая лестница.

Я думал о том, с какой тонкостью и теплотой будут они теперь, после проведенного опыта, играть сцену проводов. Они думали о том же. Так потом оно и было. Скорее всего, потому, что лестница была настоящая. Теперь им за сорок, и у них взрослые дети. У каждого свои. Жуть.

Я думал тогда, что подхожу к предельной правде актерского бытия на сцепе, что сближаю на минимальную дистанцию сценические и жизненные чувства, что подбираюсь к идеалу Константина Сергеевича Станиславского, требовавшего «распроультранатурального» поведения актера в роли… Теперь же я понимаю, что это было нечто другое: первый шаг, первый, но решительный шаг к игровому самочувствию артиста — безоглядная смелость, отчаянный риск, бесповоротный уход в стихию азартной игры…

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1]Теперь это кафедра пластического воспитания.

[2]Нынче Галя — известный петербургский режиссер, уважаемый педагог нашей академии.

[3]Петров В. В. Мастер набирает курс // Диагностика и развитие актерской одаренности: Сб. ст. — Л., 1986.

[4]Шведерский А. С. Внутренняя речь в работе над ролью. — Л., 1988.

[5]Впрочем, и новейшие психологические исследования, а также серьезные работы по актерскому тренингу считают «воображение — мышление» единым понятием. (См., напр.: Грачева Л. В. Актерский тренинг: теория и практика. — СПб., 2003.)

[6]Галендеев В. Н. Учение К. С. Станиславского о сценическом слове. — Л., 1990.

[7]Зон Б. В. Встречи с К. С. Станиславским // Станиславский К. С. Театральное наследство: Материалы. Письма. Исследования. Т. 1. — М., 1955.

[8]Станиславский К. С. Работа актера над ролью. Материалы к книге // Собр. соч. Т. 4. — М., 1957.

[9]Немирович-Данченко В. И. Вл. И. Немирович-Данченко о творчестве актера: Хрестоматия. — М., 1973.

[10]Попов А. Д. Художественная целостность спектакля // Попов А. Д. Творческое наследие. — М., 1979.

[11]Станиславский К. С. Работа актера над ролью // Станиславский К. С. Собр. соч. — Т. 4. — М., 1957.

[12]См.: Владимирова 3. В. Каждый по-своему: три очерка о режиссерах. Очерк 1: М. Н. Кедров. — М., 1966.

[13]Галендеев В. Н. Учение К. С. Станиславского о сценическом слове. — Л 1990.

[14]Я говорю «итоговые», потому что впервые Станиславский изложил свои новые взгляды на анализ пьесы и роли еще в «Работе над ролью. «Горе от ума» (1916–1920 гг.). См.: Станиславский К. С. Собр. соч. — Т. 4 — М., 1957.

[15]Кнебель М. О. О действенном анализе пьесы и роли // Кнебель М. О. О том, что мне кажется особенно важным: Статьи, очерки, портреты. — М., 1970.

[16]Кнебель М. О. Вся жизнь. — М., 1967.

[17]Станиславский К. С. Работа актера над ролью // Собр. соч. — Т. 4. — М., 1957.

[18]Режиссерский театр от Б до Ю. Разговоры под занавес века. Вып. 1. — М., 2001.

[19]Ученик М. О. Кнебель, впоследствии крупный московский педагог, М. М. Буткевич пишет, правда, что она до какого-то времени употребляла выражение «этюдный метод», но потом окончательно перешла на МДА.

[20]Корогодский 3. Я. Начало. — СПб., 1996.

[21]Поламишев А. М. Мастерство режиссера. Действенный анализ пьесы. — М., 1982.

[22]См.: Молочевская И. Б. Режиссерская школа Товстоногова. — СПб., 2003.

[23]Иногда рассуждают и так, что, мол, метод действенного анализа одновременно и анализ ДЕЙСТВИЯ как структура пьесы и анализ ДЕЙСТВИЕМ, т. е. актерскими пробами (этюдами). Но это уже получается игра словом «действие». Неслучайно, кстати, оказалось, непросто перевести «Метод действенного анализа», скажем, на английский язык. Переводчики спрашивают: THE METHOD OF ACTION или THE METHOD BY ACTION, т. е. анализ действия или анализ действием?

[24]Станиславский К. С. Из записных книжек. Ч. 2. 1912–1938. — М., 1986.

[25]Там же.

[26]Топорков В. О. Станиславский на репетиции: Воспоминания. — М., 1950.

[27]Станиславский К. С. Из записных книжек. Ч. 2. 1912–1938. — М., 1986.

[28]Зон Б. В. Встречи с К. С. Станиславским // Театральное наследство. К. С. Станиславский. Материалы, письма, исследования. — М., 1955.

[29]Станиславский К. С. Работа актера над собой. Ч. 1. — М., 1954.

[30]Кнебель М. О. Школа режиссуры Немировича-Данченко. — М., 1966.

[31]Рехельс М. Л. Этюд, методика сочинения и работы над ним. — Л., 1973.

[32]Станиславский К. С. Работа актера над ролью: Материалы к книге / Станиславский К. С. Собр. соч. — Т. 4 — М., 1957.

[33]Сейчас в репертуар театра «Приют комедианта» включены еще два спектакля нашей мастерской: «Одинокий фокстрот» и «Пролетая над богоугодным заведением».

[34]Вот основной педагогический состав нашей мастерской в эти годы. Руководитель актерского класса В. М. Филынтинский. Педагоги: по актерскому мастерству: К. Л. Датешидзе, Л. Б. Эренбург, Л. В. Грачева, М. В. Груздов, А. В. Янковский; по сценической речи: В. Н. Галендеев, Е. И. Кириллова; по пластическому воспитанию: Ю. X. Васильков, Ю. В. Хамутянский, Т. В. Петрова; по музыкальному воспитанию: Т. И. Псарева, С. Л. Гринберг, М. И. Александров.

[35]Стенограмма семинара, который я вел в 2002 году для зарубежных педагогов по предложению Международного института театра (кафедра ЮНЕСКО) в г. Синая (Румыния).

[36]В настоящее время издается трехтомник Демидова: Демидов Н. В. Творческое наследие.

[37]Сейчас мы выпустили курс, на котором было поставлено одиннадцать спектаклей (в том числе четыре моноспектакля). А сыграли мы их сто девяносто шесть раз.

[38]Впоследствии эти ребята тоже объединились в особую творческую команду — «Мастерская театра на Литейном».

[39]За год до этого семинара я приезжал в Синаю с группой студентов нашей мастерской.

[40]Чехов М. А. Об искусстве актера // Литературное наследие. В 2-х т. Т. 2. — М»1986.

[41]Грачева Л. В. Эмоциональный тренинг: Искусство властвовать собой. Самоиндукция эмоций, упражнения актерского тренинга, исследование. — СПб., 2004.

[42]Буткевич М. М. К игровому театру: Лирический трактат. — М., 2002.

[43]Брук Питер. Пустое пространство: Пер. с англ. — М., 1976.

[44]Эфрос А. В. Профессия — режиссер. — М., 1993.

[45]Здесь и далее приведены воспоминания актеров из книги «Театр Анатолия Эфроса: Воспоминания. Статьи». — М., 2000.

[46]Впоследствии вместо «Мадам Бовари» на курсе был осуществлен пластический спектакль «Антропология».

[47]Бюлер К. Теория языка. — М., 1993.

[48]Луговая Е. К. Сознание «живого тела»: мышление в движении // Язык и тексты: Онтология и рефлексия. — СПб., 1992.

[49]Брук П. Блуждающая точка. — М., 1966.

[50]Эфрос А. Профессия — режиссер. — М., 1993.

[51]Первая публ.: Фильштинский В. М. На уроках А. И. Кацмана // А. И. Кацман — театральный педагог: Статьи. Воспоминания. Архивные материалы. СПб., 1994.