Отыгрывание при нарциссических переносах: Проблема активности терапевта

Фундаментальное сопротивление грандиозной самости воздействию психоанализа объясняется ее асоциальной природой, а потому одним из наиболее существенных со­противлений переносу, встречающихся в процессе анали­тической мобилизации вытесненной грандиозной самости, является ее отклонение от зеркального переноса и исполь­зование ее инстинктивной энергии в синдроме асоциаль­ного отыгрывания. Таким образом, многие формы явного и скрытого делинквентного поведения нарциссических личностей (включая асоциальные действия, возникающие во время аналитической терапии) не обусловлены дефек­том Супер-Эго (за исключением косвенного влияния, по­скольку недостаточная идеализация Супер-Эго связана с тем, что основная часть нарциссического катексиса скон­центрирована на грандиозной самости) и не объясняются — в случае неосложненной импульсивности — просто слабо­стью Эго по отношению к влечениям. Отыгрывание у нар­циссических личностей является симптомом, который формируется вследствие частичного прорыва вытеснен­ных аспектов грандиозной самости. Таким образом, хотя обычно оно является неадаптивным и во многих случаях деструктивным, его все же можно расценивать как дости­жение Эго, амальгамирующего грандиозные фантазии и эксгибиционистские побуждения в приемлемые предсо-знательные содержания и рационализирующего их, подоб­но процессу симптомообразования при неврозах переноса.

Взаимосвязь между тенденцией к отыгрыванию и моби­лизацией грандиозной самости является весьма специфи­ческой, то есть при анализе нарциссических нарушений возникновение аллопластического отыгрывания вместо образования аутопластических психоневротических симптомов обусловлено тем, что терапевтический процесс одновременно вызывает два важных изменения в психи­ческом равновесии, существовавшем до терапии: (а) гипер-катексис грандиозной самости и (б) ослабление специфи­ческих защитных механизмов (вытеснение-контркатексис, диссоциация-отрицание), которые препятствовали втор­жению эксгибиционистских и грандиозных импульсов грандиозной самости в реальность Эго. Однако специ­фическая причина выбора отыгрывания в качестве па-тогномопичного проявления симптоматологии в процессе зеркального переноса, который временно стал неконтроли­руемым, не объясняется ни интенсивностью (грандиоз­но-эксгибиционистских) импульсов, ни примитивностью постоянно заявляющих о себе инстинктов (то есть частым возникновением ненейтрализованных оральных требо­ваний и орально-садистской мстительности), ни слабостью Эго. Специфической детерминантой отыгрывания явля­ется как раз нарциссизм психической организации, спо­собствующий внезапному прорыву грандиозной самости. Специфическая регрессия к точкам патогенной фиксации ведет к ослаблению дифференциации между самостью и тем, что самостью не является, и, таким образом, к размы­ванию границ между импульсом, мыслью и действием. Другими словами, то, что при поверхностном рассмот­рении выглядит как аллопластическое действие, на самом деле является не действием, а аутопластической актив­ностью стадии психологического развития, на которой внешний мир пока еще катектирован нарциссическим либидо.

Какова бы ни была природа склонности пациента к не­замедлительному отклонению терапевтически мобилизо­ванной психической энергии от психоаналитической ситуации как таковой, эта тенденция всегда ставит анали­тика перед дилеммой — должен он или нет препятствовать действиям пациента. Техническая проблема, должен ли

аналитик проявлять активность, и если да, то в какой области и в какой степени, разумеется, должна рассмат­риваться не только в аспекте характера психопатологии и метапсихологической структуры активности пациента, которая с нею связана, но и с точки зрения практического вопроса, не стала ли опасность того, что пациент при­чинит вред себе или другим (угроза суицида, убийство, делинквентные и извращенные действия, которые стано­вятся прямым поводом к расследованию и наказанию, и т.д.), настолько большой, что с этим необходимо что-либо делать. В таких случаях аналитику лучше всего не пы­таться соединить выражение своего обоснованного бес­покойства с интерпретациями критической ситуации, а просто и откровенно сказать, что пациент, надо наде­яться, оставит зловещие планы и откажется от своих рискованных действий. Однако необходимость в таком активном вмешательстве со стороны аналитика возникает в основном в случаях пограничных психозов и в соответ­ствующих случаях тяжелого дефекта Эго, который выра­жается в необузданной им1гульсивности. Вместе с тем в слу­чаях истерического отыгрывания (которое представляет собой форму инфантильного драматизирующего выраже­ния) активность аналитика имеет иную, строго психоана­литическую цель, которую можно (и нужно) объяснить пациенту. Цель активности аналитика (его совет пациенту перестать драматизировать) — как и цель техники, о кото­рой Фрейд говорил Ференци в связи с анализом фобий (Ferenczi, 1919) — состоит здесь в том, чтобы канали­зировать бессознательные, вытесненные инцестуозные влечения и с ними связанные конфликты таким образом, чтобы произошла конфронтация с вторичным процессом Эго, то есть чтобы стимулировать во время аналитиче­ского сеанса формирование вербальных дериватов фанта­зий в виде свободных ассоциаций.

Все высказанные выше соображения, особенно те, что касаются непосредственного выражения аналитиком своего беспокойства, когда возникает опасность, отчасти также относятся к анализу отыгрывания у пациентов с нарциссическими нарушениями личности. В целом, однако, отыгрывание здесь следует понимать как форму

коммуникации в тотальном архаичном восприятии мира, которое пока еще не позволяет провести различие между мыслью и действием. Поэтому, хотя порой является необ­ходимым — и эффективным! — обратить внимание Эго пациента на то, что в интересах самосохранения ему нужно изменить свое поведение, не следует затрагивать никаких других тем, кроме практической и реальной проблемы, что с точки зрения царящих в настоящее время нравов пациент своими действиями подвергает себя опасности. Однако помимо необходимости выражения анали­тиком реального беспокойства, действия пациента нужда­ются в интерпретации, и — в отличие от содержания отыг­рываемых драматизации истерических или фобических пациентов — они предоставляют неоценимые возмож­ности для расширения сферы влияния Эго анализанда посредством инсайта. Так, например, когда во время разлу­ки с аналитиком пациент Д. возвращался к тому, что с рис­ком для себя подглядывал за мужчинами в общественных туалетах, или когда он чувствовал, что аналитик не пони­мает его, неморализирующие интерпретации, а именно то, что его потребности в зеркальном отражении, одобре­нии и понимании регрессивно выродились в стремление к архаичному визуальному слиянию, не только помогли ему обрести больший контроль над собой в ситуациях, когда он чувствовал себя отверженным или непонятым, но и способствовали более глубокому пониманию собст­венной личности и появлению важных соответствующих воспоминаний о своем детстве. Он вспомнил, например, что первый эпизод, связанный с подглядыванием в об­щественном туалете, случился на сельской ярмарке после того, как он попросил свою мать посмотреть и оценить, как ловко он умеет раскачиваться на высоких качелях. Когда его мать, которая к тому времени была уже серьезно больна (тяжелой формой гипертонии), не проявила ника­кого интереса к его желанию продемонстрировать свою удаль, он отвернулся от нее и направился в общественный туалет. Движимый силой, которая стала ему понятной только сейчас, но эмоциональный тон которой он все же сумел припомнить, он смотрел на гениталии мужчины и, сливаясь с ними, ощущал свое единение с властью

и силой, которые они символизировали. (Если говорить теоретически, то произошла регрессия от стадии, соответ­ствующей зеркальному переносу, на стадию слияния.)

Трансформация проявлений переноса, как правило, происходит в направлении от более архаичных форм (например, слияния) к более продвинутым позициям (к зеркальному переносу в узком смысле). Поведение пациента Д. при расставании с аналитиком на выходные дни представляло собой временное изменение этого на­правления в ответ на трансформацию отношений, связан­ных с переносом в терапевтической ситуации.

Другой пример такой временной регрессии от зеркаль­ного переноса к слиянию был предоставлен мне моим коллегой'"*. Описываемый эпизод в определенном смысле аналогичен поведению мистера Д. в выходные дни, однако здесь имеется также существенное отличие. Регрессия пациента Д. происходила на ранних этапах анализа, еще до того, как были достигнуты важные структурные изменения, и она включала в себя очевидные рискованные поступки. В случае мистера И. эпизод произошел па поздней стадии успешного в целом анализа нарциссического нару­шения личности и, как следствие важных положительных структурных изменений, которые уже были достигнуты благодаря предыдущей аналитической работе, регрессия не привела к реальному действию, а ограничилась тем, что выразилась в форме сновидения.

Мистер И., двадцатипятилетний рабочий, принес на аналитический сеанс свой старый детский дневник и прочитал его аналитику. Аналитик с интересом отнесся к содержанию дневника, но — хотя он и не осознавал своей эмоциональной сдержанности — пожалуй, отреагировал на чтение дневника без особого энтузиазма, возможно, чувствуя, что пациент пытался отгородиться этими за­писями от аналитика, то есть что чтение создавало пре­пятствие свободному и непосредственному изложению мыслей и воспоминаний пациента. Как бы там ни было, пациент был разочарован ответом аналитика, о чем мож-

но было судить по его последующей реакции. В эту же ночь ему приснился сон, состоявший из двух частей: (а) он по­шел на рыбалку и поймал большую рыбу; он с гордостью принес эту рыбу своему отцу, но отец, вместо того чтобы восхититься подарком, был недоволен; (б) пациенту снил­ся Христос, распятый на кресте, он вдруг затих, его мыш­цы расслабились, и он умер.

Анализируя сеанс, предшествующий этому сновиде­нию, в свете общего переноса развития, можно сделать вывод, что пациент временно отступил в нем от зеркаль­ного переноса in sensu strictiori⁶ к архаичному (мазохистски переживаемому) слиянию. Очевидно, аналитик недооце­нил того глубокого эмоционального значения, которое имело для пациента чтение дневника — на самом деле это было не сопротивлением коммуникации, а настоящим (то есть аналитически ценным) подарком. Пациент дейст­вительно достиг стадии, на которой мог теперь поделить­ся ранее державшимся в секрете материалом из своего детства. Пациент чувствовал, что аналитик (как и нарцис-сический отец пациента в детстве) негативно отреаги­ровал на прогресс пациента. (В аналогичных случаях я наблюдал тенденцию аналитиков к нарциссическому отдалению от пациента, сделавшего важный шаг в направ­лении эмоционального здоровья без непосредственной помощи аналитика.) Таким образом, пациент, ожидавший одобрения и принятия (зеркальный перенос на дифферен­цированном и сдержанном в отношении цели уровне) своего психологического достижения, почувствовал себя отвергнутым и обратился к фантазии о слиянии: умира­ющий Христос воссоединяется с Богом-отцом («Отче! в руки Твои предаю дух Мой! И сие сказав, испустил дух». Лука, 23, 46). Ситуация и в самом деле вскоре была исправ­лена, когда аналитик интерпретировал значение этой последовательности событий для пациента.

Предыдущий клинический эпизод относится к позд­ней стадии успешного анализа нарциссической личности. Несомненно, что в таких случаях для того, чтобы перенос

⁵ Этот анализ проводился моим коллегой, который регулярно консультировался со мной.

^ь В строгом значении (лат.). — Примечание переводчика.

вернулся на соответствующий базисный уровень, не тре­буется ничего, кроме корректной интерпретации, дава­емой, правда, с достаточной степенью теплоты. Вместе с тем вопрос об активности терапевта имеет огромное значение при лечении определенных типов нарцисси-ческих личностей. Айххорн (Aichhorn, 1936), использо­вавший разработанную им активную технику для создания терапевтически эффективной эмоциональной привязан­ности к аналитику при лечении делинквентных подрост­ков, как теоретик и практик стал одним из новаторов в этой области. Анна Фрейд описывала технику Айххорна следующим образом: «В силу особой нарциссической структуры своей личности мошенник неспособен сформи­ровать объектные отношения; тем не менее он может испытывать привязанность к аналитику по причине из­бытка нарциссического либидо. Однако его нарциссиче-ский перенос будет устанавливаться только в том случае, если терапевт способен представить мошеннику... воз­величенную копию его собственного делинквентного Эго и Эго-идеала» (A. Freud, 1951, р. 55).

Полагая, что аналитик должен активно подавать себя пациенту в качестве Эго-идеала, Айххорн и не проводил различия между Эго-идеалом и его предшественником, идеализированным родительским имаго, и не указывал на отдельное и особенное положение грандиозной само­сти. Тем не менее краткое изложение Анной Фрейд ис­пользования активной техники Айххорна в этих специ­фических случаях вполне сопоставимо с теоретическими формулировками, относящимися к условиям формирова­ния переноса, которые создаются при анализе широкого спектра нарциссических нарушений личности и не огра­ничиваются случаями подростковой делинквентности. Когда, например, она говорит, что терапевт предостав­ляет мошеннику «возвеличенную копию его собственного делинквентного Эго и Эго-идеала», эта формулировка отчасти напоминает разграничение переноса, основан­ного на терапевтической реактивации грандиозной само­сти (в частности, отношение к терапевту как близнецу или второму «я»), и переноса, основанного на реактивации идеализированного родительского имаго.

Рассмотрение работы Айххорна в свете приведенных выше рассуждений об активности терапевта может ока­заться для нас полезным с точки зрения лучшего теорети­ческого понимания этой технической проблемы.

Едва ли имеются сомнения в том, что активные техни­ки Айххорна, стимулирующие установление нарциссиче­ского переноса, незаменимы при терапии некоторых форм выраженной делинквентности в целом и подростковой делинквентности в частности; они представляют собой крайние средства, необходимые для того, чтобы создать эмоциональную связь с аналитиком — то есть напомина­ющую перенос фокусировку на нем грандиозной самости и/или идеализированного родительского имаго, — что в са­мом начале позволяет удержать пациента от прекращения терапии. Однако оценку активного формирования транс-ферентных связей в этих случаях следует начинать с вопро­са о том, с чем соотносится активно созданный перенос — с (делинквентной) грандиозной самостью или с идеализи­рованным родительским имаго. Способность делинквента испытывать привязанность к аналитику, открыто восхи­щаясь им, может указывать на то, что идеализированное родительское имаго и глубокое желание сформировать идеализирующий перенос уже (предсознательно) сущест­вовали, но были скрыты и отрицались. Некоторые подрост­ки (или взрослые, в определенном смысле продолжающие вести себя в жизни, как подростки) нередко демонстрируют свою полную преданность грандиозной самости (пред­сознательно, поскольку ощущают неловкость из-за того, что идеализирующие установки, как им кажется, свидетель­ствуют об их слабости, или поскольку боятся быть осмеян­ными за не свойственную мужчине сентиментальность). Однако за этими предсознательными страхами публичного унижения стоит бессознательный страх травматического отвержения идеализированным объектом их идеализи­рующей установки или предвосхищение травматического разочарования в идеализированном объекте — другими словами, опасность фрустрации в нарциссической области, которая может стать причиной невыносимого нарцис­сического напряжения, а также болезненного переживания стыда и ипохондрии.

Хотя психоаналитическое лечение связных синдромов юношеской делинквентности, которыми занимался Айх-хорн, выходит за рамки моего непосредственного клини­ческого опыта, определенные выводы о методах Айххор-на, использовавшихся им в этих случаях для установления нарциссического переноса, можно сделать на основе кли­нических описаний, принадлежащих самому Айххорну, и на основе опыта работы со аналогичными нарушениями. Я склонен считать, что своим успехом метод Айххорна обязан следующим обстоятельствам. Мы предполагаем, что базисной фиксацией делинквента является фиксация на идеализированном родительском имаго и на домини­рующей патогномоничной тенденции — связанной с этой констелляцией — к установлению идеализирующего пере­носа. Однако на эту ядерную потребность в идеализи­рованном объекте наслаиваются присущие личности де­линквента тенденции не только отрицать потребность в идеализированном объекте и идеализированном Супер-Эго, но и, наоборот, во всеуслышанье заявлять о своем презрении ко всем ценностям и идеалам. То есть, другими словами, здесь можно говорить о защитном гиперкатек-сисе грандиозной самости (возможно, исходно возникшем вслед за болезненным разочарованием в идеализирован­ном объекте или после его потери). Бравирование всемо­гущим, безудержным поведением и гордость делинквента своим умением безжалостно манипулировать окружа­ющими людьми служат подпорой его защит от осознания тоски по потерянному идеализированному объекту само­сти, а также от ощущения пустоты и недостаточности самооценки, которые сразу бы дали о себе знать, как толь­ко прекратилась бы — на словах и на деле — постоянная конкретизация делинквентной грандиозной самости. Если бы терапевт предложил себя такому делинквенту в каче­стве идеальной фигуры в этом мире ценностей, он не был бы принят. Только особые умения Айххорна и его способ­ность понять своего визави позволяли ему предлагать себя в качестве зеркального имаго грандиозной самости де-линквентного подростка. Поэтому ему удавалось иниции­ровать завуалированную мобилизацию идеализирующих катексисов в направлении идеализированного объекта

самости, не разрушая необходимого делинквенту прикры­тия, которое обеспечивалось сформированной в защит­ных целях грандиозной самостью. Однако как только устанавливалась связь и происходила мобилизация идеали­зирующих катексисов, становился возможным процесс переработки и происходил постепенный переход от все­могущества и неуязвимости грандиозной самости к более глубокой потребности во всемогуществе и неуязвимости идеализированного объекта (и достигалась необходимая терапевтическая зависимость от него).

Специфические проблемы, создаваемые активной мобилизацией грандиозной самости в процессе психо­аналитического лечения нарциссических делинквентов (в частности подростков), не являются главным предме­том данной работы. Здесь нас прежде всего интересует анализ типичных нарциссических нарушений личности, при которых делинквентные — в общепринятом значе­нии — формы поведения не являются доминирующими в клинической картине. Однако в процессе аналитиче­ского лечения таких пациентов нежелательно создавать ситуации, в которых регрессивная уступчивость анали-занда активно используется для того, чтобы добиться идеализации терапевта. Активное поощрение идеализа­ции аналитика ведет к возникновению сильной зависи­мости (которая аналогична привязанности, поощряемой организованными религиями), скрывая массивную иден­тификацию и препятствуя постепенному терапевтическо­му изменению существующих нарциссических структур. Мы можем также указать на соответствующее предосте­режение Фрейда, что у аналитика существует «соблазн играть в отношении больного роль пророка и спасителя души», то есть стремление поощрять пациента ставить аналитика «на место своего Я-идеала», — такому образу действия «правила психоанализа диаметрально противо­положны» (Freud, 1923, р. 50-51).

Но если искусственное вызывание идеализации анали­тика — в аналитическом отношении вещь опасная, то спон­танно возникающую терапевтическую мобилизацию идеа­лизированного родительского имаго или грандиозной самости, несомненно, надо приветствовать и ей не мешать.

Пожалуй, здесь будут уместны несколько общих заме­чаний по поводу так называемой пассивности психо­аналитика во время психоаналитического лечения, поскольку сопротивление аналитиков принятию роли лидера в отношениях с пациентами часто трактуется неверно, словно это моральная проблема (см., например, Hammet, 1965, р. 32), которую можно решить, проти­вопоставив одну систему ценностей (беспристрастность, сдержанность аналитика и т.п.) другой (в соответствии с которой аналитик обязан сознавать свою ответствен­ность в роли лидера для пациента, поскольку он действи­тельно должен знать ответы на некоторые жизненно важные вопросы больного). Выбор, однако, должен осно­вываться на нашем понимании того, какие элементы являются главными факторами в процессе психоана­литического лечения. Если аналитик активно предлагает роль «пророка и спасителя души», то он активно способ­ствует разрешению конфликта посредством грубой иден­тификации, но препятствует постепенной интеграции пациентом собственных психологических структур и по­степенному построению новых. Выражаясь метапсихоло-гически, активное предложение терапевтом роли лидера ведет либо к установлению отношений с архаичным (иредструктурным), нарциссически катектированным объектом (сохранение достигнутого пациентом прогрес­са зависит впоследствии от реального или вообража­емого сохранения этих объектных отношений), либо к массивным идентификациям, которые добавляются к уже существующим психологическим структурам. И на­оборот, психоаналитик позволяет переносу развиваться спонтанно (включая отношения к архаичным, нарцисси­чески катектированным объектам), а спроецированные или иным образом мобилизованные структуры транс­формируются и постепенно реинтернализируются (пре­образующая интернализация) благодаря процессу пере­работки. Таким образом, качественное различие между стимулирующей терапией и психоанализом в конечном счете можно рассматривать как количественное: первая основывается на активном формировании объектных от­ношений и массивных идентификаций, вторая — на спон-

танном формировании переносов и на едва заметных процессах (преобразующей) реинтернализации.

Предыдущее в принципе верное утверждение нужда­ется в корректировке, поскольку необходимо учитывать две стадии, на которых процессы интернализации в ходе анализа нарциссических личностей на самом деле на ка­кое-то время становятся не «едва заметными» и не «пре­образующими», как говорилось выше, а грубыми, массив­ными и неассимилированными. То есть процессы грубой идентификации можно наблюдать либо на относительно ранней стадии терапии (в качестве предшественников или предвестников мелкомасштабной преобразующей интер­нализации, ведущей к построению структуры), либо на бо­лее поздних стадиях, обычно на первом этапе заверша­ющей фазы анализа, когда необходимость окончательно отказаться от объекта нарциссического переноса произ­водит на анализанда квазитравматическое воздействие.

Таким образом, грубые идентификации с аналити­ком — его поведением, манерой говорить, установками, вкусами — часто наблюдаются на ранней стадии анализа нарциссических личностей. Они являются благоприят­ным признаком, особенно если возникают не сразу, а после периода систематической работы над обширными сопро­тивлениями, противодействующими установлению соот­ветствующего нарциссического переноса, и аналитик должен приветствовать их как первый шаг к достижению условий, обеспечивающих возможность осуществления структурообразующего процесса переработки. Особенно полезно исследовать это изменение паттерна идентифи­кации в процессе анализа, когда профессия анализанда облегчает — и помогает рационализировать! — принятие им профессионального поведения аналитика, которое он наблюдает во время собственного анализа.

Например, в процессе учебного анализа кандидатов в психоаналитики с нарциссической организацией личности или в процессе клинического анализа психиатров иногда воз­никает такая последовательность событий. В начальной фа­зе, по всей видимости, реактивированного переноса не про­исходит. Например, прерывание лечения, по всей види­мости, особой реакции со стороны анализанда не вызывает.

После этой стадии наступает период, когда анализанд реаги­рует на нарушение нарциссического переноса — например, на перерывы в работе — интенсивной, неассимилированной идентификацией с отдельными характерными особенно­стями аналитика. (Например, в период отсутствия аналитика он покупает какой-либо предмет одежды, который, как он впоследствии к своему великому удивлению обнару­живает, ничем не отличается от одежды аналитика). Но по­степенно, по мере того как происходит постоянная перера­ботка этих событий, характер процессов идентификации изменяется: они перестают быть грубыми и недифферен­цированными и становятся избирательными — усиливается фокусировка на чертах и качествах, которые действительно совместимы с личностью анализанда, и проявляются (доселе бездействовавшие) способности самого пациента. Таким образом, определенные избирательно совместимые, пози­тивные профессиональные качества и умения аналитика все более ассимилируются пациентом в процессе идентифика­ции; они уже представляют собой инородное тело (как, на­пример, часто встречающаяся идентификация с агрессором, формирующаяся в ответ на действия аналитика, которые переживаются пациентом как наносящие травму) и отбра­сываются после того, как они исполнили определенные вспомогательные функции. В конечном счете пациент наря­ду с постепенным внутренним отстранением от (нарцисси-чески катектированного) аналитика может со спокойной, но глубокой и настоящей радостью обнаружить, что приоб­рел прочные ядра автономного функционирования и ини­циативы в своей повседневной и профессиональной жизни, то есть в том, как он воспринимает и понимает своих пациен­тов, включая его собственную индивидуально-специфи­ческую форму общения с ними.

Некоторые признаки возобновленной тенденции к установлению грубых идентификаций можно встретить также в завершающей фазе (прежде всего на ее ранней стадии) анализа нарциссических нарушений личности. К этому феномену аналитик должен относиться без чрез­мерного беспокойства и воспринимать его как материал для аналитической работы, равно как и вышеописанные грубые идентификации на ранних стадиях терапии.

Мистер И., например, отобразил повторную конкре­тизацию (прежде адекватных, то есть мелкомасштабных) процессов преобразующей интернализации в заверша­ющей фазе анализа в сновидениях, которые приснились ему за несколько месяцев до предполагаемого окончания анализа. В этот период у анализанда попеременно возни­кали ипохондрические тревоги по поводу стабильности и достаточности своего психологического оснащения, с одной стороны, и уверенность в себе, то есть настрое­ние, в котором он с нетерпением ожидал окончательного расставания с аналитиком, предвкушая удовольствие от своего автономного функционирования, — с другой. В периоды беспокойства у него проявлялись признаки регрессивного восприятия им потребности в усилении своей психологической структуры посредством дальней­ших интернализации в форме (ресексуализированных) оральных и анальных инкорпоративных побуждений. Он переедал, и ему снились сновидения пассивно гомо­сексуального характера, в которых аналитик входил в него через анус. В процессе овладения этими новыми всплесками потребностей в интернализации он отобра­зил непригодность этой «авральной» попытки получить еще больше от аналитика (или, скорее, самого анали­тика) в следующих чуть ли не комических сновидениях (пациент и в самом деле в процессе анализа приобрел некую толику юмора, что является одним из самых надеж­ных показателей успешности анализа в этих случаях). В одном сновидении (в начале завершающей фазы) па­циенту снилось, что с помощью рентгеновских лучей аналитик был обнаружен во внутренностях пациента. В другом сновидении (в конце завершающей фазы) па­циенту приснилось, что он проглотил кларнет (пенис аналитика или, скорее, его голос, то есть инструмент, с помощью которого он оказывает свое влияние в анали­тической ситуации). Однако даже после того как му­зыкальный инструмент был проглочен, он продолжал играть внутри пациента. (Ср. это сновидение с фанта­зиями во время мастурбации пациента А. См. в этом контексте также главу 3, примечание 4.)