Общие замечания о механизмах, вызывающих терапевтический прогресс в психоанализе 5 глава

ступавшие в качестве его второго «я» товарищи по играм (либо полностью воображаемые, либо, главным образом позже, реальные, к которым относились его фантазии) частично защищали его и позволяли сохранять минимум физической активности, подкреплявшей самооценку (глав­ную роль здесь играла езда на трехколесном велосипеде), даже когда его мать неожиданно отстранилась от него, перестав реагировать на его физическое присутствие и пре­увеличенно восхищаться его достижениями (прежде эти реакции были чересчур интенсивными и не соответство­вали фазе развития). В поздних фазах анализа — в значи­тельной мере в результате процессов переработки, относив­шихся к статусу аналитика (второго «я») — перенос-слияние и близнецовый перенос отчасти сменились зеркальным переносом in sensu stricliori, содержание интерпретаций изменилось, и пациент стал понимать, что его самооценка снижалась и что он испытывал типичную для себя болез­ненную апатию из-за того, что переживал предстоящее отсутствие аналитика (или какое-нибудь другое событие, которое, несмотря на внешние отличия, имело для пациен­та такое же эмоциональное значение) как отвод нарцисси-ческих катексисов от грандиозной самости, которые были 11ужны, чтобы демонстрировать трюки перед восхищавшей­ся матерью. Но в любом случае — лишался ли он аналитика как продолжения себя самого (в роли его второго «я») или аналитик переставал выполнять свои функции отклика­ющегося, восхищающегося и одобряющего зеркала — нар­циссический катексис регрессировал с уровня, который поддерживался, пока нарциссический перенос не был нарушен, и это вызывало катексис менее дифференциро­ванного с точки зрения мыслительных содержаний пред­шественника связной грандиозной самости — архаичной фрагментированной телесной самости. Вместе с тем гипер-катексис архаичной телесной самости вызывал состояние болезненного аутоэротического напряжения, которое пациент переживал в форме ипохондрической озабо­ченности своим физическим и психическим здоровьем. Мы можем сказать, что в области грандиозной самости происходила регрессия от нарциссизма к аутоэротизму и от связности самости к ее фрагментации.

Влияние, которое оказала личность матери на форми­рование тяжелой нарциссической фиксации пациента, не поддается детальному исследованию. Как уже отме­чалось, ряд соответствующих воспоминаний, связанных с рождением брата, когда пациенту было три с половиной года, указывает на то, что это событие стало новоротным моментом в его отношениях с матерью. Однако главным внешним причинным фактором (отличающимся от гене­тических факторов, связанных с эндопсихической перера­боткой ребенком внешних воздействий и его реакциями на них), объясняющим нарциссическую фиксацию ребен­ка, явилось то, что его нарциссическая мать, по-видимому, была способна одновременно поддерживать отношения только с одним, ребенком.

Подобную эмоциональную ограниченность матери нередко можно выявить в истории детства пациентов, страдающих нарциссическими нарушениями личности, воспоминания которых, казалось бы, указывают на рожде­ние брата или сестры как на первопричину их нарушения. Но в этом стоит винить не рождение брата или сестры — большинство детей переносят это события без каких-либо выводящих из строя фиксаций в нарциссической сфере, — а внезапным и полным переходом от нарциссической увлеченности матери старшим ребенком к проявлению точно такого же одностороннего интереса к новорожден­ному. Точнее сказать, такие матери, по-видимому, могут испытывать настоящие чувства только к маленькому до-эдипову мальчику (отец чаще всего обесценивается, а стар­шие дети либо эмоционально опустошаются, либо амбива­лентно ею инфантилизируются); но пока эти отношения сохраняются, они действительно весьма интенсивны. Доэдипов мальчик катектирован нарциссическим либидо матери, а восхваление ребенка распространяется за преде­лы того периода, когда такое отношение матери соот­ветствовало фазе развития и отвечало нуждам ребенка. Но когда ожидается появление нового ребенка, мать пере­мещает на него нарциссический катексис, который с трав­матической внезапностью она отнимает у старшего.

Здесь можно добавить, что, хотя объективная оценка патогенной личности родителей пациента и бывает такти-

чески полезной в процессе анализа, поскольку такое прояв­ление интеллектуального превосходства может оказать поддержку Эго пациента, она, строго говоря, психоаналити­ческой задачей не является. Ее надо рассматривать как важную ветвь психоанализа и как его приложение к со­циальной психологии — психоаналитически ориентирован­ному исследованию окружающей среды ребенка³. Здесь я вынужден ограничиться повторением того, что в боль­шинстве случаев затянувшееся нарциссическое восприятие ребенком родителя, по-видимому, возникает в ответ на сход­ную установку в отношении ребенка нарциссически фикси­рованного родителя. Нарушения у родителей могут варьи­ровать от легкой нарциссической фиксации до скрытого пли явного психоза. По моим ощущениям, скрытая форма психоза родителя обычно вызывает более обширные и глу­бокие фиксации в нарциссической и особенно в донарцис-сической (аутоэротической) области, чем явный психоз. В последнем случае (явный психоз родителя) ребенка обыч­но избавляют от вредоносного родительского влияния, и даже если родитель не госпитализирован, тот факт,

³ Поскольку я предпочитаю рассматривать здесь факторы внеш­ней среды, доступные объективному выявлению, как не относя­щиеся к области психоанализа в самом строгом его опреде­лении, я должен пояснить, что это предпочтение не является произвольным, а основывается на полезном, по моему мнению, разграничении между (а) генетическими представлениями, одним из наиболее важных подходов психоаналитической мета-психологии (см. Hartmann, Kris, 1945), и (б) этиологическими исследованиями (в которых используются концептуальные и технические инструменты, принадлежащие различным смеж­ным дисциплинам, таким, как биология, генетика, социология, социальная психология, — назовем лишь некоторые). Генетиче­ский подход в психоанализе связан с исследованием тех субъек­тивных психологических переживаний ребенка, которые прояв­ляются в постоянном перераспределении и дальнейшем раз­витии эндонсихических сил и структур. С другой стороны, этиологический подход связан с исследованием доступных объек­тивному выявлению факторов, которые во взаимодействии с психическими структурами ребенка, имеющимися в данный момент, могут — или не могут — вызвать важное в генетическом отношении переживание.

что его поведение, без сомнения, является ненормальным, признается окружающими людьми. Тем самым ребенок получает поддержку в своем стремлении развивать автоном­ные ядра телесно-психической самости.

О том, какое влияние оказывал страдавший тяжелой патологией родитель — который не только был способен с помощью рационализации скрывать проявления своего психоза, но и умел заручаться поддержкой окружающих, находя приверженцев своих идей, — можно узнать, ознако­мившись с данными, собранными Нидерландом (Nieder-land, 1959b, I960) и Баумейером (Baumeyer, 1955) об отце Шребера. Из сведений, представленных этими авторами, можно сделать вывод не только о том, что личность отца оказала огромное патогенное влияние на ребенка, но и что его мать, подчинявшаяся своему мужу и оказавшаяся неспо­собной противостоять натиску его личности, не смогла уберечь сына от столкновения с его патологией. В чем же состояла патология отца Шребера? У нас нет для нее диа­гностической категории, но я думаю, что она представляла собой не тяжелую форму психоневроза, а особого рода психотическую структуру характера, в которой функция проверки реальности оставалась в целом сохранной, хотя и служила психозу, главной idee fixe. Вероятно, это был своего рода скомпенсированный психоз, аналогичный, возможно, скомпенсированном)' психозу Гитлера (см. Erik-son, 1950; Bullock, 1952), который вышел из фазы одиноче­ства и ипохондрии с навязчивой идеей, что евреи захватили Германию и поэтому должны быть уничтожены. Абсолют­ная убежденность, с которой отец Шребера отстаивал свои идеи, и несомненный фанатизм, с которым он преследовал свои мессианские цели, выдают, как мне кажется, их абсо­лютный нарциссический и донарциссический характер; и я бы предположил, что за его открытой борьбой с мастур­бацией, проводившейся в форме хорошо известных уроков физкультуры, стоит страх ипохондрического напряжения. Эта фанатическая деятельность, хотя и была представлена публике в его книгах (см., например, «Das Buch der Erzie-hung an Leib und Seele» — «Книга о воспитании души и те­ла», 1865) и затронула его собственного сына, является выражением скрытой психотической системы. Другими

словами, сын воспринимался отцом как часть его психоти­ческого мира самости, а не как отдельная личность. Я ду­маю, что именно здесь находится главный источник глубин­ных донарциссических фиксаций сына. Стимулируемый и подавляемый и вместе с тем включенный в скрытую донарциссическую бредовую систему стимулирующего и подавляющего взрослого, ребенок не имел возможности развивать свои объектао-либидинозные сексуальные фанта­зии или направленные на объект фантазии о мщении, и это стало причиной предрасположенности к нарциссическому и донарциссическому (аутоэротическому) распределению сексуальных и агрессивных влечений.

Разумеется, предыдущие рассуждения об истоках пара­нойи Шребера к вопросу об этиологии нарциссических нарушений личности имеют лишь косвенное отношение. В большинстве случаев нарциссических нарушений пато­логией родителей является не психоз, а характерологиче­ский дефект нарциссического свойства, который опреде­ляет установку родителя по отношению к ребенку и, таким образом, вызывает у него нарциссические фиксации. Однако я также сталкивался с несколькими случаями нар­циссических нарушений личности, в которых имелись веские доказательства того, что основной патологией у родителей являлся скрытый психоз (например, матери пациентов В. и Г., по всей видимости, страдали латентной шизофренией; у матери пациента К. в старости развилась система открытого бреда преследования, связанного с ее собственностью, — важный характерный симптом, если иметь в виду специфическую психопатологию мис­тера К.).

Однако я не буду далее останавливаться на проблеме, связанной с ролью психосоциальных факторов в этиологии нарциссических нарушений личности, и попытаюсь обоб­щить предыдущие рассуждения в кратком описании психо­патологической структуры мистера Л. — и соответству­ющего процесса анализа, — нарциссическое нарушение личности которого здесь будет служить примером терапев­тической активации грандиозной самости. После неудав­шейся попытки восстановить нарциссическое равновесие посредством идеализации отца ребенок регрессировал

к реактивации своей грандиозной самости, то есть, по су­ществу, к патологической разновидности нарциссической позиции, которую он занимал, когда его мать от него еще не отвернулась. Сопутствующие процессы фиксации на не подвергшихся изменениям требованиях ранней ста­дии развития грандиозной самости и на архаичном эксги­биционизме телесной самости, а также вытеснение части этих структур (другая их часть была сублимирована в физи­ческих упражнениях пациента) создали постоянное пато­генное ядро его психической организации. В период уста­новления нарциссического переноса в процессе анализа ход событий был совершенно противоположным. Он на­чался с кратковременного идеализирующего переноса (возобновляющего попытку идеализировать отца), кото­рый вскоре сменился продолжительной вторичной актива­цией грандиозной самости, то есть нарциссическим пере­носом отношений с матерью, принявшим вначале форму слияния и близнецового переноса. В конечном счете слия­ние и близнецовый перенос постепенно сменились зеркаль­ным переносом в узком значении, сопровождавшимся ин­тенсивно переживавшимися требованиями восхищения и желанием продемонстрировать себя и свою ловкость аналитику, который привел к реактивации некоторых очевидных аспектов его прежних тесных отношений с ма­терью. Идеализирующий перенос еще раз установился к концу анализа (в форме реактивации базисного нарцис­сического переноса отношений с отцом), после того как был завершен процесс переработки вторичного зеркаль­ного переноса.

Таким образом, основные патогенные психологиче­ские структуры данной психопатологии пациента явля­лись нарциссическими, а некоторые из наиболее важных динамических изменений в процессе анализа (проявляв­шихся, например, в сновидениях о механических устрой­ствах) представляли собой психологические смещения не от объектной любви к нарциссизму, а от одной нарцис­сической позиции (от слияния и зеркального переноса) к другой (на границе между архаичной стадией нарцис­сизма и архаичной стадией аутоэротической, фрагменти-рованной телесной самости). Таким образом, реакти-

вацию пациентом грандиозной самости при зеркальном переносе следует понимать не как восстановление точки фиксации на пути к полноценной объектной любви (собст­венно говоря, существовали иные секторы личности паци­ента, в которых он достиг значительной глубины и широ­ты своих объектных катексисов), а как реактивацию точки фиксации на пути развития одной из основных форм нарциссизма. Патологические отношения с матерью, ее внезапная потеря интереса к нему и неудачная попытка идеализировать отца воспрепятствовали не столько разви­тию объектной любви, сколько приобретению им зрелых стремлений и целей Эго. С этим фактом вполне согласу­ется то, что основная внешняя психопатология пациента относится не к области способности к любви и его межлич­ностных отношений, а к его способности последовательно заниматься своей работой и увлеченно преследовать дол­госрочные цели. Вместо трансформации грандиозной самости в реалистичные цели и использования своих инстинктивных катексисов для обретения здорового чув­ства собственной ценности архаичная грандиозная са­мость оставалась неизменной, а значительная часть нар­циссического либидо продолжала инвестироваться не только в эти структуры, но иногда даже в аутоэроти-ческую, фрагментированную телесную самость. В резуль­тате этого из его жизни были исключены целенаправ­ленная работа и достижения в сфере взрослой реальности; вместе с тем пациент имел возможность избавляться от аутоэротического телесного напряжения и от угрожа­ющих грандиозных фантазий, причем весьма успешно, с помощью физических упражнений и благодаря занятиям разными видами спорта, особенно включающими быст­рые движения. Ненадежность этого способа регуляции явилась причиной постоянных социальных конфликтов, и он не смог предотвратить появления состояний депрес­сии и внутреннего истощения.

ГЛАВА 10. Некоторые реакции аналитика

НА ИДЕАЛИЗИРУЮЩИЙ ПЕРЕНОС

По всей видимости, основные реакции аналитика (включая его контрпереносы) при анализе нарциссических наруше­ний обусловлены его собственным нарциссизмом и, в част­ности, его собственными неустраненными нарциссическими нарушениями. Эти феномены, по существу, не отличаются от феноменов, возникающих у анализанда, и они будут здесь рассматриваться лишь постольку, поскольку они возникают у аналитика в ответ на имеющие четкие рамки трансфе-рентные констелляции нарциссического пациента. Поэтому разнообразные реакции, проявляемые аналитиком, когда он сталкивается с активацией у пациента идеализированного родительского имаго при идеализирующем переносе, будут рассматриваться отдельно от реакций, которые возникают в том случае, когда грандиозная самость пациента оказы­вается в фокусе аналитической работы при зеркальном переносе (см. главу 11).

Я начну обсуждение реакций аналитика на идеализи­рующий перенос анализанда с конкретного примера.

Не так давно я консультировал коллегу по поводу затя­нувшегося тупикового положения в анализе молодой жен­щины (мисс М.), которое, по-видимому, существовало с самого начала лечения и сохранялось на протяжении двух лет работы. Несмотря на то, что он предоставил мне информативный обзор того, как складывалась жизнь па­циентки и проходил анализ, первое время я не мог опре­делить причину этого тупика, и поскольку у пациентки, эмоционально выхолощенной, бездеятельной и нераз­борчивой в знакомствах женщины, выявилось тяжелое серьезное нарушение способности к установлению глубо­ких объектных отношений, а в анамнезе было установлено наличие тяжелых травм в детском возрасте, первоначаль­но я был склонен согласиться с аналитиком в том, что зна­чительно выраженные иарциссические фиксации препят-

ствовали установлению того минимума переносов, без ко­торых проведение анализа было невозможно. Вместе с тем симпатия к аналитику и заинтересованность в лечении противоречили такой пессимистической оценке; и тем не менее тупиковое положение, по всей видимости, воз­никло уже в самом начале лечения. Поэтому я попросил аналитика рассказать мне о первых часах анализа, обратив особое внимание на действия, которые могли быть вос­приняты пациенткой как отвержение.

К числу наиболее ранних трансферентных проявлений относилось несколько сновидений пациентки (которая была католичкой), содержавших образ вдохновенного, идеалистичного священника. Хотя эти ранние сновидения не были интерпретированы, аналитик вспомнил — вопреки некоторому сопротивлению, — что сказал пациентке, что он не католик. По всей видимости, он сказал об этом не в ответ на ее сновидения, а для того, чтобы хоть как-то ознакомить ее с актуальной ситуацией, поскольку, на его взгляд, чувство реальности у пациентки было слабым. Это событие, должно быть, оказалось очень важным для пациентки. Позднее мы поняли, что в качестве первого пробного шага при установлении переноса пациентка воссоздала установку идеализирующей религиозной преданности, существовав­шей в начале подросткового возраста, которая в свою очередь представляла собой реактивацию смутного благо­говейного страха и восхищения, пережитого в раннем детстве. Последующий материал из анализа пациентки привел нас к выводу, что эти ранние идеализации представ­ляли собой попытку избежать угрозы причудливых фанта­зий и напряжений, вызванных травматической стимуля­цией и фрустрацией со стороны ее страдавших тяжелой патологией родителей. Однако неосторожное замечание аналитика о том, что он не католик, то есть что он не такой человек, как священник из ее сновидений, что он не яв­ляется идеализированным благополучным и здоровым вариантом своей пациентки, — было воспринято ею как отвержение и привело к той тупиковой аналитической ситуации, которую после нескольких консультаций по по­воду пациентки и реакций на нее аналитика в дальнейшем удалось во многом преодолеть.

Я не фокусируюсь ни на специфическом значении исходного (идеализирующего) переноса, ни на специ­фическом воздействии ошибки аналитика — в данном случае она могла быть отчасти спровоцирована пациент­кой — в процессе анализа; мне бы хотелось здесь объяс­нить симптом контрпереноса. Отдельное наблюдение не позволяет сделать надежного вывода, однако сочетание факторов (среди них и то, что я наблюдал аналогичные эпизоды; один из них, произошедший со студентом, кото­рый проводил анализ под моим наблюдением, был почти идентичным) позволяет мне предложить следующее впол­не убедительное объяснение. Аналитически неоправдан­ное отвержение идеализирующих установок пациента обычно обусловлено защитным отражением болезненного нарциссического напряжения (переживаемого как сму­щение, застенчивость, стыд и даже приводящего иногда к ипохондрической озабоченности), которое возникает у аналитика, когда вытесненные фантазии его грандиоз­ной самости стимулируются идеализацией со стороны пациента.

Особенно часто чувство неловкости у аналитика, идеа­лизированного пациентом, возникает тогда, когда идеали­зация происходит рано и быстро, то есть когда она оказы­вает для аналитика неожиданной, и у него нет времени, чтобы эмоционально подготовиться к своим собственным реакциям на внезапный прорыв нарциссического идеализи­рующего либидо пациента. Разумеется, некоторый диском­форт, когда человек оказывается объектом явной и грубой лести, является универсальным феноменом (что вошло в поговорку: «Лесть в глаза унижает»), и поэтому даже те аналитики, которые не страдают чрезмерной нарцис-сической уязвимостью, могут испытывать искушение про­тиводействовать восхищению со стороны своих пациентов. Если такой чрезмерной уязвимости не существует, то эти реакции будут находиться под контролем и постепенно заменятся реакциями и установками, которые в большей мере соответствуют надлежащему развертыванию идеали­зирующего переноса (и внутреннему сопротивлению ему со стороны пациента), а также развитию аналитического процесса. Если же аналитик недостаточно осознает свою

неспособность терпеть нарциссическое напряжение и, в частности, если у него (вследствие идентификации и подражания или сама по себе) сформировалась стабиль­ная контртрансферентная установка, обусловленная его квазитеоретическими убеждениями или особыми харак­терологическими защитами, или (как это чаще всего и бы­вает) обусловленная и тем, и другим, то его эффективность в лечении некоторых групп нарциссических нарушений личности заметно снижается.

Не так уж важно, является ли отвержение идеализации пациента резким, что случается редко, или едва заметным (как в указанном случае), что случается довольно часто, или — что случается чаще всего — оно завуалировано корректными, но преждевременными генетическими и динамическими интерпретациями (например, преждевременным привле­чением внимания пациента к идеализированным фигурам из его прошлого или указанием на его враждебные импульсы и высокомерие, которые, возможно, лежат в основе идеали­зирующих представлений). Отвержение может выражаться в едва заметном излишнем стремлении аналитика к объек­тивности или в его голосе, в котором не чувствуется тепла; оно может также проявляться в тенденции к подшучиванию над восхищающимся пациентом или в высмеивании нарцис-сической идеализации в добродушной и шутливой манере. (См. в этой связи Kubie, 1971.)

Здесь можно добавить, что именно нарциссическая уязвимость побуждает многих чересчур веселых людей использовать эти специфические характерологические защиты, то есть они постоянно пытаются справиться со своим нарциссическим напряжением (включая напря­жение, порождаемое нарциссическим гневом) с помощью обесценивающих ситуацию и самоуничижительных шуток. (О различиях с точки зрения метапсихологии нарциссизма между веселостью и сарказмом, с одной стороны, и насто­ящим чувством юмора — с другой, см. Kohut, 1966a.)

И, наконец, чтобы завершить рассмотрение различ­ных способов, которыми аналитик может защищаться от открытой идеализации со стороны пациента, чувствуя себя подавленным своим собственным нарциссическим напряжением (или из-за которых он может не заметить

защиты, которыми пациент маскирует проявления тера­певтической реактивации идеализированного родитель­ского имаго), укажем на то, что нецелесообразно и даже опасно подчеркивать достоинства пациента в то время, когда он предпринимает попытку идеализирующего рас­ширения прочно укоренившихся нарциссических по­зиций и чувствует свою незначительность в сравнении с терапевтом — каким бы привлекательным ни казалось выражение аналитиком своего уважения к пациенту. Таким образом, на стадиях анализа нарциссических нару­шений личности, когда начинает зарождаться идеали­зирующий перенос, существует только одна правильная аналитическая установка — принятие восхищения.

Обусловлены ли эти ошибки, совершаемые аналитиком в ответ на проявления идеализирующего переноса, эндо-психическими констелляциями его психического аппарата, которые следовало бы назвать контрпереносами? Этот вопрос, который, надо добавить, может возникнуть также в связи с аналогичными феноменами, возникающими в про­цессе анализа реактивированной грандиозной самости при зеркальном переносе, приводит нас к ряду сложных, но те­перь уже знакомых проблем. Я опять-таки не буду останав­ливаться на тех моментах, которые связаны со значением термина «перенос», то есть на том, примем ли мы этот термин как относящийся к клиническому феномену, пони­маемому в его динамическом и генетическом аспектах, или в дополнение к тому, о чем говорилось выше, мы будем настаивать на более строгом метаисихологическом опреде­лении в рамках топографического, структурного и психо­экономического подходов (главы 8 и 9). Здесь я рассмотрю лишь более узкий вопрос: вызваны ли реакции аналитика прежде всего текущим напряжением или же его ошибочные реакции обусловлены особой постоянно существующей уязвимостью, которая связана с опасной мобилизацией специфических вытесненных бессознательных констел­ляций. Поскольку, по моему мнению, реакции аналитика мохуг объясняться каждым из вышеупомянутых причинных факторов, на этот вопрос нельзя дать общего ответа — к нему можно прийти лишь в результате аналитического исследования индивидуальных случаев.

Материал, полученный из анализа моих коллег, зани­мавшихся психоаналитическим лечением нарциссических личностей, а также мой собственный опыт самоанализа убе­дили меня в том, что эти ошибочные реакции могут быть связаны с любой из точек широкого спектра — от (а) от­дельных защитных реакций на ситуацию кратковременно возникшего напряжения до (б) реакций, являющихся со­ставной частью глубоко укоренившихся установок, связан­ных с контриереносом. В первом случае объяснение супер­визора или консультанта либо собственный самоанализ аналитика, проведенный по горячим следам, обычно помо­гают исправить ситуацию, если аналитик понимает значе­ние идеализирующего переноса и не препятствует спонтан­ному развертыванию аналитической ситуации. Временные затруднения в его работе объясняются в этих случаях тем, что, как отмечалось выше, определенная степень нарцис-сической уязвимости является универсальным феноменом и что открытая похвала и восхищение (особенно предвос­хищаемое напряжение, когда ожидается нарциссическая стимуляция) вызывают у большинства воспитанных людей дискомфорт и заставляют их защищаться. Однако специ­фическое глубоко укоренившееся сопротивление проявле­нию целостной идеализирующей установки можно распо­знать не только благодаря тому, что простые объяснения оказываются недостаточными для изменения вредоносной позиции аналитика, но и нередко благодаря характерным особенностям и ригидности ответов аналитика. Например, он может быть убежден, что за желанием пациента восхи­щаться аналитиком всегда скрывается враждебность; он мо­жет считать, что поддержание благоприятного раппорта с пациентом требует, чтобы аналитик проявлял скромность п реализм, и т.д. Поскольку одно из двух этих предполо­жений действительно может быть верным, если аналитик не имеет дела с идеализирующим переносом, его ошибку нельзя продемонстрировать, не указав на то, что она была совершена из-за ослабления профессиональной воспри­имчивости и эмпатической чувствительности. Обычно :>ти чувства становятся особенно явными, когда аналитику не удается постичь очевидное значение выражения па­циентом того, что аналитик его не понял. Если опытный

аналитик путает преувеличенную похвалу со стороны па­циента, сопровождающуюся намеками на бессознательную враждебность, с робкими попытками идеализации, кото­рые предпринимает анализанд (например, в своих сновиде­ниях), когда начинает устанавливаться идеализирующий перенос, то в этом случае, несомненно, должны быть за­действованы вызывающие нарушение (бессознательные) факторы. Столь же очевидно, что автоматический акцент в самом начале анализа на реализме аналитика при идеали­зации со стороны пациента нельзя объяснить ни чем иным, как желанием аналитика возразить в ответ на первые при­знаки проявления эдиповых стремлений у пациента, что он не является его родителем.

В письме Бинсвангеру (от 20 февраля 1913 года) Фрейд высказался о проблеме контрпереноса, которую он считал «одной из самых технически сложных в психоанализе», следующим образом. «То, что мы даем пациенту, — писал Фрейд, — должно предоставляться сознательно, а затем по мере необходимости проявляться в большей или мень­шей степени. Иногда в очень большой...» Далее Фрейд формулирует важнейший принцип: «Давать кому-то слиш­ком мало из-за того, что слишком сильно его любишь, означает — быть несправедливым к пациенту и совершать техническую ошибку» (Binswanger, 1956, р. 50).