Общие замечания о механизмах, вызывающих терапевтический прогресс в психоанализе 7 глава

специфической задачи, связанной с пониманием моби­лизации грандиозной самости пациента при близнецовом переносе и особенно при переносе-слиянии.

Я не знаю, как часто такие глубинные страхи слияния мешают работе, которую должен проделать аналитик при лечении нарциссических личностей, но, на мой взгляд, возникновение стойких тревог, негативно сказывающихся на переносе-слиянии, не представляет собой повсемест­ного явления. Тем не менее если отсутствие понимания, скука, эмоциональный уход аналитика или его защитная терапевтическая активность не поддаются сознательному осмыслению, если объяснения и сознательная рефлексия не вызывают никаких изменений и если причина затруд­нений связана со старыми страхами травматической ги­перстимуляции из-за потери границ и неконтролируемого наплыва чувств, порождавшихся матерью, то тогда такие реакции следует квалифицировать как контрперенос в ши­роком клиническом значении этого термина.

Школы психоанализа, в которых подчеркивается глав­ная или даже исключительная роль ранних стадий разви­тия и примитивных психических организаций в развитии неврозов, склонны рассматривать специфический фено­мен, обсуждаемый в данной работе, как универсальное явление. Поскольку объяснительные понятия, использу­емые представителями этих школ — например, «интерпер­сональной» школы Г. С. Салливена (Sullivan, 1940), — проистекают из типичного для них одномерного подхода, различные формы и вариации психопатологии пони­маются ими как количественные и качественные особен­ности психоза или защиты против него.

С этих позиций можно рассмотреть сходство и различие is подходах разных психоаналитических школ к нарцисси-ческим нарушениям. Например, Леон Гринберг (Grinberg, 1956) описывает технические сложности, имеющие опре­деленное сходство с проблемами, которые рассматриваются к данной работе. Однако в теоретической системе Гринберга господствующей в Южной Америке и испытывающей сильное влияние теории Кляйн, — похоже, не проводится различия между нарциссически катектированным объектом и объектом, инвестированным объектно-инстинктивными

катексисами, а проекция и интроекция считаются преоб­ладающими психическими механизмами, которые активи­руются у анализанда, когда он сталкивается с объектом⁴. В результате стирается важное различие между формами психопатологии, основанными на структурных конфликтах дифференцированного психического аппарата (неврозами переноса), и психическими расстройствами, в которых главную роль играет слияние с архаичным объектом самости и отделение от него (нарциссическими нарушениями лич­ности). Вследствие такой теоретической позиции неврозы переноса объясняются на основе архаичных конфликтов между матерью и младенцем, тогда как нарциссическим нарушениям приписываются механизмы — втги^шчнаяпроек­ция и интроекция, — возникающие только после полного структурирования психического аппарата и окончательной дифференциации самости и объекта (включая инвести­рование последнего объектно-инстинктивными катекси­сами). С нашими предыдущими рассуждениями о теоретиче­ском подходе Гринберга согласуется также и то, что он рас­сматривает контрпереносы, мобилизованные на основе страхов слияния, как универсальные феномены. Однако на самом деле эти феномены встречаются не очень часто. Они возникают вследствие специфической уязвимости некоторых аналитиков, которые сталкиваются со специфи­ческой психологической задачей. Другими словами, они воз­никают тогда, когда мобилизованные — специфически нар-циссические — требования пациентов, страдающих нарцис­сическими нарушениями личности, вторгаются в психику аналитика, чья собственная тенденция к недостаточной дифференциации объекта самости не была полностью или надежно трансформирована в способность отвечать на по­пытки слияния контролируемой эмпатией.

Реакции аналитика на терапевтическую мобилизацию грандиозной самости анализанда представляют собой сложный комплекс. Иногда бывает проще описать их раз­личные формы метапсихологически, нежели понять и классифицировать соответствующие промахи анали­тика в конкретных клинических случаях. Следующее опи-

¹ См. обсуждение «английской школы» психоанализа и главе 8.

сание временных эмпатических затруднений аналитика в процессе анализа специфического случал мобилизации инфантильной грандиозной самости анализанда, возмонс-11о, поможет нам прояснить эту проблему с клинической точки зрения.

Мисс Е., 25-летняя пациентка, обратилась за помощью к аналитику в связи с многочисленными жалобами неопре­деленного характера на неудовлетворенность собственной жизнью. Несмотря на то, что мисс Е. была активна в своей профессиональной деятельности, легко устанавливала социальные контакты и не раз вступала в любовные отно­шения с мужчинами, ей казалось, что она не такая, как дру-гие люди, и она чувствовала себя одинокой. Хотя у нее было много друзей, она считала, что никто не был ей бли­зок; и несмотря на то, что у нее было несколько любовных связей и серьезных поклонников, она отвергала брак, поскольку знала, что такой шаг был бы притворством. В процессе анализа постепенно выяснилось, что она стра­дает внезапными переменами настроения, которые были связаны с полной неуверенностью в реальности собст­венных мыслей и чувств. Выражаясь метапсихологически, ее нарушение было обусловлено дефектной интеграцией грандиозной самости в психический аппарат и вызванной этим тенденцией к колебаниям между (1) состояниями тревожного возбуждения и эйфорией по поводу скрытой -утонченности», которая делала ее лучшей из всех людей (в периоды, когда Эго не могло справиться с грандиозной подструктурой, то есть интенсивно катектированной грандиозной самостью), и (2) состояниями эмоциональ­ного истощения, слабости и бездействия (которые отра­жали периодическое ослабление Эго, когда оно всеми < пойми силами пыталось отгородиться от нереалистичной

I рандиозной подструктуры). Пациентка устанавливала
объектные отношения в первую очередь не потому,
что ее привлекали люди, а для того, чтобы избежать болез­
ненного нарциссического напряжения. Хотя и в позднем
детстве, и во взрослой жизни ее социальные отношения

Iв целом нарушены не были, они не могли смягчить боль,
которую вызывало лежавшее в ее основе нарциссическое
расстройство.

В генетическом отношении — как нам удалось рекон­струировать с достаточной степенью достоверности — тот факт, что в детстве пациентки ее мать в течение долго­го времени находилась в депрессии, воспрепятствовал постепенной интеграции нарциссических эксгибицио­нистских катексисов грандиозной самости. В самые важ­ные периоды детства присутствие и действия девочки не вызывали у матери удовольствия и одобрения. Более того, всякий раз, когда она пыталась говорить о себе, мать незаметно смещала фокус внимания на свою собственную депрессивную озабоченность собой, и, таким образом, ребенок лишался того оптимального материнского приня­тия, которое трансформирует грубый эксгибиционизм и грандиозность в адаптивно полезные высокую само­оценку и получение удовольствия от своих действий. Хотя травматическая фиксация девочки на инфантильной фор­ме грандиозной самости не была абсолютной, поскольку депрессивное состояние матери не являлось крайне тяже­лым, патологическое состояние мисс Е. усилилось ее отно­шениями с единственным братом, который, будучи на три года старше ее и будучи сам лишен надежного родитель­ского одобрения, садистским образом обращался с сест­рой, при любой возможности пытался оказаться в центре внимания и использовал свой превосходный интеллект для того, чтобы отвлечь родительское внимание от всего, что с гордостью рассказывала или делала сестра, и, таким образом, стал еще одной помехой реалистичному удовле­творению ее нарциссических потребностей.

В дальнейшем я сосредоточу внимание лишь на той части клинического материала, которая иллюстрирует специфические проблемы аналитика в процессе анализа терапевтически активированной грандиозной самости. На протяжении долгого времени, когда я еще не понимал генетическую подоплеку личностных нарушений у па­циентки и имел лишь смутное представление о главных причинах ее психопатологии, во время аналитических сеансов события нередко развивались следующим обра­зом. Пациентка приезжала в дружелюбном настроении, какое-то время молчала, собираясь с мыслями, а затем начинала рассказывать о том, что думала и чувствовала

в связи с различными ситуациями — отношениями на ра­боте, в семье или с мужчиной, который за ней ухаживал, о своих сновидениях и соответствующих ассоциациях, включавших в себя едва заметные, но вместе с тем несо­мненные указания на перенос, а также о самых разных инсайтах (возникавших вопреки тому, что выглядело как сопротивление), касавшихся взаимосвязи прошлого и на­стоящего, с одной стороны, и переносов на аналитика и аналогичных стремлений, направленных на других лю­дей, — с другой. Словом, в первой части аналитических сеансов в этой фазе терапевтический процесс напоминал успешно продвигающийся самоанализ.

Однако этот период анализа пациентки отличался от стадии настоящего самоанализа, когда аналитик действи­тельно во многом похож на заинтересованного наблюда­теля, готового встретить следующую волну сопротивления, тремя особенностями. (!) Данная стадия продолжалась гораздо дольше, чем периоды настоящего самоанализа у других пациентов. (2) Кроме того, я заметил, что не мог сохранять заинтересованное внимание, которое обычно возникает само собой и без каких-либо дополнительных усилий, когда выслушиваешь свободные ассоциации па­циента в период относительно беспрепятственного само­анализа; мое же внимание нередко запаздывало, мои мысли уносились вдаль, и требовались специальные усилия, чтобы фокусировать внимание на сообщениях пациентки. Эта тен­денция к невнимательности была для меня непонятной, поскольку пациентка рассказывала о том, что ее заботило в аналитической ситуации и вне ее, в прошлом и в насто­ящем, и эти ее беспокойства имели объектную направлен­ность. Однако когда она рассказывала о катектированных в настоящее время объектах, включая фантазии обо мне, я постепенно стал понимать, что моя невнимательность обусловлена тем, что сами по себе ее сообщения, по-види­мому, не были направлены на меня, а потому мои объект-ио-либидинозные реакции, связанные с вниманием, не бы­ли спонтанно мобилизованы. (3) После долгого периода неведения и недопонимания, когда я не только часто бо­ролся со скукой и невнимательностью, но и был готов спорить с пациенткой о правильности моих интерпретаций

и подозревал наличие стойкого скрытого сопротивления, я пришел к важному пониманию того, что пациентка нужда­лась в особой реакции на свои сообщения и полностью отвергала любой другой ответ.

В отличие от анализандов в период настоящего само­анализа, мисс Е. не выдерживала моего молчания и не удо­влетворялась моими неопределенными замечаниями; примерно в середине сеанса она вдруг начинала раз­дражаться из-за моего молчания и упрекала меня за то, что я не оказывал ей поддержки. (Можно добавить, что ар­хаичную природу ее потребности выдавала внезапность, с которой она проявлялась — это напоминало внезапный переход от ощущения сытости к чувству голода и от чувст­ва голода к ощущению сытости у младенца.) Однако я по­степенно узнал, что она сразу становилась спокойной и довольной, если я в такие моменты просто подытоживал или повторял то, что уже было ею сказано (например: «Вы снова пытаетесь сделать так, чтобы, подобно вашей матери, не относиться с подозрением к мужчинам». Или: «Вы прошли сложный путь к пониманию того, что фантазии о навещающем вас англичанине являются отражениями фантазий обо мне»). Но если я хотя бы чуть-чуть выходил за рамки того, что уже сказала или об­наружила пациентка (например: «Фантазии о навеща­ющем вас иностранце являются отражениями фантазий обо мне, и, кроме того, я думаю, что они восстанавливают опасное возбуждение, которое вы испытывали, когда отец рассказывал о вас выдуманные истории»), она опять на­чинала злиться (хотя я добавил лишь то, что, наверное, ей и так было известно) и напряженным, надменным голосом обвиняла меня в том, что я ее не понимаю, что мое замечание разрушило все, что было ею построено, и что я загубил анализ.

Полной убежденности можно достичь только на собст­венном опыте, и поэтому я не смогу во всех деталях про­демонстрировать правильность моих выводов о значении поведения пациентки и типичных тупиковых ситуаций (включая специфические аспекты контрпереноса), кото­рые возникали во время этих сеансов. В этой фазе анализа пациентка пыталась благодаря моей поддержке, одобре-

нию и отзывчивости (зеркальный перенос) интегрировать архаичную нарциссически катектированную самость с остальной частью своей личности. Этот процесс начался с осторожного восстановления чувства реальности ее мыс­лей и эмоций, а затем постепенно продвигался в направ­лении трансформации ее интенсивных эксгибиционист-ских потребностей в Эго-синтонное чувство собственной ценности и удовольствия от своих действий. В качестве важной промежуточной деятельности (которой, правда, она занималась недолго) она начала брать уроки танцев. Эти уроки (а также ее участие в различных общественных мероприятиях) явились своего рода амортизатором для избытка ее нарциссических эксгибиционистских потреб­ностей, которые не могли быть удовлетворены в аналити­ческой ситуации и которые она не могла сублимировать в своей повседневной деятельности.

Постепенно я начал понимать, что пациентка наделяла меня особой ролью в своем детском восприятии мира. К этой фазе анализа она начала реактивировать архаич­ный, интенсивно катектированный образ самости, кото­рый до этого находился в состоянии частичного вытесне­ния. Одновременно с реактивацией грандиозной самости, на которой оставалась фиксированной, возродилась по­требность в архаичном объекте (предшественнике пси­хологической структуры); этот объект должен был вы­полнять психологическую функцию, которую пока еще нe могла осуществлять психика пациентки, — эмпатически отвечать на ее нарциссические проявления и давать ей нарциссическую подпитку через одобрение, зеркальное отражение и эхоподобный отклик.

Из-за того, что в то время я не был достаточно бди­телен по отношению к ловушкам, связанным с такими возникающими при переносе требованиями, многие мои интервенции являлись помехой работе структурообразо-кания. Но я знаю, что препятствия, возникавшие на моем пути к пониманию, относились не только к когнитивной сфере, и я могу подтвердить, не нарушая правил приличия и не поощряя некоторых нескромных саморазоблачений, которые в конечном счете больше скрывают, чем раскры-иают, что в самой моей личности имелись особого рода

преграды, мешавшие пониманию. У меня сохранялось стремление, связанное с глубинными и давними точками фиксации, находиться в самом центре нарциссической сцены, и хотя на протяжении долгого времени я боролся с соответствующими детскими заблуждениями и полагал, что в целом достиг господства над ними, какое-то время я не мог справиться с когнитивной задачей, которая воз­никла передо мной, когда я столкнулся с реактивирован­ной грандиозной самостью моей пациентки. Поэтому я отказывался принять во внимание возможность того, что я не являлся объектом для пациентки, не имел отноше­ния к ее детской любви и ненависти, а выполнял, вопреки моему желанию, лишь безличную функцию, не имевшую никакого значения за исключением того, что она относи­лась к сфере ее собственной реактивированной нарцис­сической грандиозности и эксгибиционизма.

Поэтому в течение долгого времени я считал, что упре­ки пациентки были связаны со специфическими транс-ферентными фантазиями и желаниями эдипова уровня, но не мог добиться никакого прогресса в этом направ­лении. В конечном счете именно надменные интонации пациентки, как мне кажется, вывели меня на верный путь. Я понял, что они выражали ее полную убежденность в соб­ственной правоте — убежденность маленького ребенка, — которая прежде не имела возможности проявиться. Стои­ло мне сделать нечто большее (или меньшее), чем просто выразить одобрение или поддержку в ответ на сообщения пациентки о ее собственных открытиях, я тут же становил­ся для нее депрессивной матерью, которая (садистским образом, как это воспринималось пациенткой) отводила нарциссический катексис от ребенка и направляла его на себя или не служила необходимым для него нарцисси-ческим эхом. Или же я становился ее братом, который, как ей казалось, искажал ее мысли и стремился быть в центре внимания.

Здесь для нас так важен ответ на вопрос, действи­тельно ли мать (или брат, который в данном контексте воспринимался пациенткой как действовавший заодно с матерью, то есть как ее продолжение или ее замена) сознательно, предсознательно или бессознательно вела

себя садистским образом, на чем в течение долгого вре­мени настаивала пациентка. Архаичный объект восприни­мается как всемогущий и всезнающий и, таким образом, последствия его действий и упущений всегда расцени­ваются детской психикой как нечто преднамеренное. Поэтому пациентка предполагала — совершенно справед­ливо, если иметь в виду ее психическую организацию, — что отсутствие вначале у меня понимания было обуслов­лено не моими интеллектуальными или эмоциональными ограничениями, а моими садистскими намерениями. Я не думаю, что это искаженное восприятие можно объяс­нить лишь возникшей при переносе путаницей. Скорее его следует понимать как следствие терапевтической регрессии к уровню основной патогенной фиксации, то есть к нарциссическому представлению об объекте и, таким образом, к анимистической путанице между при­чиной и следствием, с одной стороны, и между намере­нием и поступком — с другой.

Какой бы ни была, однако, сознательная или бессозна­тельная мотивация матери (и брата), оценивая психологи­ческое развитие пациентки с метапсихологических пози­ций, можно сказать, что их поведение способствовало вытеснению архаичной, интенсивно катектированной грандиозной самости. Будучи вытесненной, она не могла измениться под влиянием реальности и была недоступной для Эго как источника приемлемой нарциссической моти­вации. Здесь можно добавить, что отец пациентки, к кото­рому она обратилась скорее в поисках нарциссического одобрения, которого она не получила от матери, а не как к эдипову объекту любви, еще больше травмировал ребен­ка постоянным изменением своего отношения к девочке от проявлений огромной любви до полного эмоциональ­ного безучастия. Его поведение стимулировало прежние нарциссические интересы ребенка, не помогая интегри­ровать их с реалистичным представлением девочки о себе посредством оптимальной избирательности его реакций при проявлении постоянного интереса к ней. Таким образом, он по-нлиял на установление прочного барьера вытеснения и своим непоследовательным и соблазняющим поведени­ем усилил ее склонность к ресексуализации потребностей,

что отчасти напоминает условия, приведшие к ресек-суализации потребности в нарциссическом гомеостазе в случае мистера А.

Клиническая ситуация, описанная на предыдущих страницах, и, в частности, терапевтические реакции аналитика нуждаются в дальнейшем объяснении, несмот­ря на то, что последующее обсуждение аналитического процесса напрямую не относится к вопросу, который мы в настоящий момент рассматриваем, — контрпереносу при зеркальном переносе.

На первый взгляд может показаться, будто бы я утвер­ждаю, что в случаях подобного рода аналитик должен потворствовать желанию, проявляемому анализандом при переносе, что пациентка не получала от депрессивной матери необходимого эмоционального отклика и одобре­ния и что аналитик должен дать его теперь, чтобы обеспе­чить «корректирующий эмоциональный опыт» (Alexander etal., 1946).

Действительно, есть пациенты, для которых такого рода потворство является не только временной тактиче­ской вынужденной мерой в определенных напряженных фазах анализа — без этого они даже не могут совершить шаги, ведущие к усилению господства Эго над детскими же­ланиями, что является одной из целей психоаналитической работы. Кроме того, нет сомнений в том, что иногда по­творство важному детскому желанию — особенно если оно обеспечивается чувством уверенности в терапевтической атмосфере, в которой подразумевается квазирелигиозное магическое значение силы любви — может иметь стойкие благоприятные результаты в смысле избавления от симпто­мов и поведенческих изменений у пациента. Подобно Жану Вальжану из «Отверженных» В. Гюго, получившему рукопо­жатие епископа, пациент уходит после терапевтического сеанса изменившимся человеком. (Яркий пример внезап­ного исцеления, последовавшего за благотворным пережи­ванием вне запланированной психотерапии, см. в описа­нии, приведенном К. Р. Эйсслером [Eissler, 1965, р. 357 etc.], лечения одного из пациентов Юстина [Justin, I960].)

Однако в доступных анализу случаях, как в случае мисс Е., терапевтический процесс развивается несколь-

ко по-другому. Преодолев некоторые когнитивные и эмо­циональные затруднения, я понял, что основные трансфе-рентные проявления пациентки связаны не с содержа­нием материала (который относился к поздним фазам развития и касался ее эмоционально поверхностных ин­терперсональных отношений, использовавшихся ею в за­щитных целях), а с взаимодействиями, которые проис­ходили во время аналитического сеанса. В частности, мне стало понятно, что пациентка воспринимала меня как депрессивную, страдавшую ипохондрией мать из своего раннего детства, которая лишила ее необходимой нарцис-сической подпитки. Хотя из тактических соображений (например, с целью добиться кооперации с сегментом Эго пациента) аналитик может в подобных случаях временно пойти на то, что можно назвать вынужденной уступкой детскому желанию, настоящей целью анализа является все же не потворство, а господство над детскими желаниями, основанное на инсайтах, достигнутых в условиях (пере­носимого) аналитического воздержания.

Как в случае неврозов переноса, где речь идет об объект­но-инстинктивных влечениях, так и при анализе нарцис-

сических нарушений личности, где речь идет о нарцис-
сически катектированном объекте, аналитик не должен
препятствовать (преждевременными интерпретациями
пли иным образом) спонтанной мобилизации трансферент-
пых желаний. Как правило, он начинает работу, связанную

с интерпретацией переноса, только тогда, когда из-за не­
исполнения трансферентных желаний нарушается коопе­
рация пациента и аналитика, то есть когда перенос пре­
вращается в сопротивление⁵. И опять-таки, как в случае
неврозов переноса, так и при анализе нарциссических

Интерпретации, относящиеся к переносу, особенно на ранних стадиях анализа, которые не нацелены на реактивацию движу­щих сил аналитического процесса, заблокированных сопроти­влениями, оказываемыми при переносе, будут справедливо восприниматься пациентом как запреты. Как бы дружелюбно и доброжелательно ни высказывался аналитик, анализанд будет слышать: «Не надо так делать — это нереалистично, по-дет­ски!» — или что-нибудь в этом роде.

нарушений личности — но здесь даже в еще большей степе­ни — аналитику не следует ожидать, что как только началась интерпретативная работа, будет достигнуто господство Эго над интенсивными детскими желаниями в тот самый мо­мент, когда пациент совершит первые шаги к тому, чтобы сделать их доступными сознанию. Напротив, аналитик знает, что предстоит долгий период переработки, в кото­ром пациент — по крайней мере вначале — будет оказывать сопротивление, не столько настаивая на исполнении своих инфантильных желаний, сколько постоянно пытаясь отсту­питься от них, как правило, громогласно требуя удовле­творения потребностей отщепленного сектора психики, тогда как основные потребности и желания снова утаива­ются. Но ни воспрепятствование аналитиком проявлению трансферентных желаний, ни его основанное на здравом смысле принятие постепенности и сложности процесса переработки не следует путать с отказом от аналитической работы, который заключает в себе понятие «корректи­рующий эмоциональный опыт», или с подменой ее воспи­тательными мерами (и иными действиями со стороны аналитика), которые можно считать оправданными только в том случае, если они служат цели установления и сохране­ния терапевтического альянса.

В случае мисс Е. мое понимание того, что пациентка вновь проявляла свое специфическое детское требование, послужило только началом процесса переработки, касав­шегося ее грандиозной самости. Справившись со своим сопротивлением,вызванным контрпереносом,которое какое-то время заставляло меня считать, что пациентка боролась с объектно-инстинктивным переносом, я, нако­нец, мог ей сказать, что ее раздражение на меня было вызвано нарциссическими процессами, а именно возник­шим при переносе смешением меня с депрессивной ма­терью, которая переносила нарциссические потребности ребенка на себя. За этими интерпретациями последовал ряд аналогичных воспоминаний, касавшихся наступления у ее матери состояния депрессивной сосредоточенности на себе в последующие периоды жизни пациентки. В конце концов она отчетливо вспомнила основные мучительные события, на которые, по-видимому, наложились более

ранние и более поздние воспоминания. Они относились к эпизодам, когда она возвращалась домой из детского сада и школы. Она как можно быстрее мчалась домой, радостно предвосхищая, как будет рассказывать матери о своих успехах в школе. Она вспомнила, как мать открывала дверь, но вместо радости на лице она видела безразличие, и когда девочка начинала рассказывать о школе, своих играх, успе­хах и достижениях за время своего отсутствия дома, мать, казалось, слушала и принимала участие в разговоре, но не­заметно тема разговора менялась, и мать начинала говорить

о себе, своей головной боли, усталости и прочих недомога­
ниях, которые ее беспокоили. Все, что могла вспомнить
пациентка о своих реакциях, — это то, что она внезапно
начинала чувствовать себя лишенной энергии и опусто­
шенной; долгое время она не могла припомнить, чтобы
чувствовала какое-либо раздражение на свою мать в таких
ситуациях. И только после длительного периода перера­
ботки она постепенно смогла увидеть связь между раздра­
жением, которое она испытывала ко мне, когда я не пони­
мал ее потребностей и чувств, и чувствами, возникавшими
и ответ на нарциссическую фрустрацию, от которой она
страдала в детстве.

Таким образом, мои интерпретации привели пациент­ку к постепенно возросшему осознанию интенсивности ее требований и потребности в их исполнении, то есть к тому пониманию, которому она активно сопротивлялась, поскольку теперь она не могла уже отрицать наличия в этой области крайне выраженных потребностей, которые в течение долгого времени скрывались за демонстрацией самостоятельности и самодостаточности. Эта фаза — если
к общих чертах охарактеризовать дальнейший ход со­
бытий — сменилась постепенным, сопровождавшимся
чувством стыда и тревогой разоблачением ее стойкой
инфантильной грандиозности и эксгибиционизма. Про­
цесс переработки, завершившийся в этот период, в ко­
нечном счете привел к возросшему господству Эго над
давней грандиозностью и эксгибиционизмом и, таким
образом, к большей уверенности в себе и другим благо­
приятным трансформациям нарциссизма в этом сегменте
се личности.

В завершение этой клинической иллюстрации я пере­числю когнитивные и эмоциональные задачи, стоящие перед аналитиком в процессе анализа, в котором последо­вательность ранних стадий развития грандиозной самости пациента терапевтически реактивируется в различных формах зеркального переноса. Чтобы надлежащим обра­зом проводить анализ таких нарушений личности, анали­тик должен уметь сохранять интерес и внимание к реак­тивированным психологическим структурам, несмотря на отсутствие важных объектно-инстинктивных катек-сисов. Кроме того, он должен мириться с тем, что его позицией в терапевтически реактивированном нарцис-сическом видении мира пациентом (соответствующем уровню главной точки фиксации) является позиция ар­хаичного предструктурного объекта, то есть что его функ­ция заключается в том, чтобы служить поддержанию нар-циссического равновесия пациента. Аналитик не только должен уметь с терпением относиться к вышеупомянутым психологическим фактам (то есть проявлять выдержку, не мешать установлению нарциссического переноса по­средством преждевременных интерпретаций, проявлять внимание и эмпатию), но и оставаться позитивно вклю­ченным в нарциссический мир пациента со всей своей творческой восприимчивостью, поскольку многие пере­живания пациента в силу их довербальной природы долж­ны постигаться аналитиком эмпатически, а их значение должно быть реконструировано, по крайней мере прибли­зительно, прежде чем пациент сможет воскресить в памя­ти (через «наложение») аналогичные более поздние воспо­минания и связать текущие переживания с прошлыми.

В выполнении задач, встающих перед ним при анализе реактивированной грандиозной самости, аналитику в зна­чительной степени помогает теоретическое понимание состояний, с которыми ему приходится сталкиваться. Кроме того, он должен осознавать потенциальное влия­ние его собственных нарциссических требований, восста­ющих против хронической ситуации, в которой он не вос­принимается пациентом как таковой и даже смешивается с объектом из его прошлого. И, наконец, в особых случаях аналитик должен быть свободным от активного воздейст-

вия архаичных страхов растворения через слияние. Он не должен отгораживаться от потребностей в слиянии некоторых пациентов, а должен с терпением относиться к их активации без излишней тревоги и оставаться вос­приимчивым к попыткам и сигналам слияния в форме контролируемого эмпатического понимания нарцисси­ческих требований пациента и необходимых ответов на них, то есть интерпретаций и реконструкций, ведущих к постепенной интеграции нарциссических структур па­циента в зрелую, ориентированную на реальность лич­ность. Стоит, однако, повторить, раз уж мы здесь вновь вкратце описываем аналитический процесс при лечении этих расстройств, что в самом начале и на протяжении долгого времени анализанд, как правило, обладает недо­статочной толерантностью к собственным нарциссиче-ским требованиям и что он должен научиться принимать и понимать их, прежде чем его Эго постепенно достигнет господства над ними.

ГЛАВА 12. Некоторые терапевтические