Неопозитивизм в российской социологии 20 глава

Возвращение домой определяет, детерминирует новое восприятие со­циального мира. Так, в армии солдат привык подчиняться приказам ко­мандиров и действовать в условиях заданных свыше порядков, в которые он сам не молсет вмешаться и должен пассивно выполнять чью-то волю свыше. Возвратившись (или возвращаясь) домой, он попадает в изменив­шуюся ситуацию собственного выбора целей и средств их достижения. Шюц доказывает, что новая ситуация обнаруживается не только возвра­тившимся (возвращающимся), но и теми, кто «составляет» дом, в кото­рый приходит солдат. Социолог в связи с лгим пишет, что «поначалу не только родина покажет возвращающемуся домой незнакомое лицо, но и он покажется странным тем, кто его ждет». Для всех — и для возвращаю-

Глава 27. Феноменологическая социология и этнометодология 499

щегося, и для тех, к кому он приходит, — становится очевидным, что он уже не тот, прежний, а другой.

Здесь необходимо сказать о термине «возвращающийся». Он фигури­рует в виде возвратного несовершенного причастия, с помощью которого передается процесс, длящийся во времени. Человек физически улсе вернул­ся, он дома, но феноменологически, психологически, социально он еще дол­го будет «возвращаться», если «вернется» вообще. Здесь Шюц говорит о практических шагах, которые должны быть осуществлены, чтобы это про­изошло: «Многое сделано, но еще больше предстоит сделать, чтобы подго­товить возвращающегося домой ветерана к необходимости прилаживания к дому. Равно необходимо подготовить к его приходу и домашнюю группу. Через прессу и радио следует разъяснять домочадцам, что человек, которо­го они ждут, уже не тот, другой, и даже не такой, каким его воображают. По­вернуть пропагандистскую машину в противоположном направлении, раз­рушить псевдотипы батальной жизни и жизни солдата вообще и заменить pro на правду — не простая задача» [Там же. С. 142].

¹' Рассматривая взгляды ученого па проблему «возвращающегося до-) мой», нельзя не отметить ее актуальности в наше время. Более того, мож­но, с нашей точки зрения, говорить о росте этой актуальности, о значи­тельном увеличении числа людей, которые находятся в состоянии «возвращения домой». Концепция Шюца являет собой пример социоло­гической теории, направленной на решение конкретной жизненной мас­совой ситуации. Она ориентирована на достижение взаимопонимания людей, диалог между ними. Потребность в решении подобных проблем породила становление неклассической парадигмы социального знания и, как одну из ее разновидностей, феноменологическую социологию.

§ 3. Проблемы феноменологической социологии в творчестве П. Бергера и Т. Лукмана

Краткий биографический очерк

Одними из наиболее крупных представителей феноменологической со­циологии, прежде всего социологии знания, являются Питер Бергер и То­мас Лукман, а их совместная работа «Социальное конструирование ре­альности» (опубликована на английском языке в 1966 г., на русском — в 1995 г.) признана классической и стала в один ряд с социологическими «бестселлерами» второй половины XX в.

Бергер родился в Вене в 1929 г. В 1946 г., после непродолжительного обучения в Лондонском университете, эмигрировал в США, где через пять лет получил гражданство. Учился в Нью-Йорке, в Новой школе социаль­ных исследований у А. Шюца, в 1954 г. получил степень доктора филосо­фии. В 1950—1960-х гг. преподавал в ряде американских университетов и

ш

Часть II. Современный этап

колледжей, был директором Института церкви и общины. Написал ряд яр­ких работ по социологии религии (в частности, «Шум торжественных ас­самблей» и «Двусмысленное видение»). Затем появилась книга «Пригла­шение в социологию» (на русский язык переведена в 1996 г.), быстро ставшая очень популярной. В этой книге предметом социологии выступает взаимосвязь между «человеком в обществе» и «обществом в человеке». В 1960-е гг. начинается многолетняя творческая дружба с Лукманом. Об­щие интересы обоих социологов касались как феноменологической социо­логии знания, так и социологии религии. В настоящее время Бергер воз­главляет Институт изучения экономической культуры Бостонского университета, а его научные интересы связаны с анализом социокультур­ных и экономических проблем современного мира.

Лукман родился в 1927 г. в Югославии. В 1957 г. стал магистром в Но­вой школе социальных исследований в Нью-Йорке. Работая под руковод­ством Шюца, он там же становится доктором философии (1956). Его пре­подавательская работа была связана с университетами Нью-Йорка, Фрайбурга, Франкфурта. С 1970 г. по настоящее Езремя Лукман - про­фессор социологии в университете г. Констанца (ФРГ). Написал ряд ра­бот в области социологии религии, социологии языка (монография «Со­циология языка»). Но главные его работы связаны с феноменологической социологией знания. Несмотря на то что Лукман и Бергер живут в разных странах, это не мешает им регулярно встречаться и вместе писать — как па английском, так и на немецком языках. В этой связи интересно отметить, что работа, на которую далее будут идти постоянные ссылки («Социаль­ное конструирование реальности»), появилась сначала на немецком, а за­тем уже — на английском языке.

Социальное конструирование реальности

Находясь под влиянием идей Шюца, Бергер и Лукман выделяли среди мно­жества реальностей одну как наиболее значимую — реальность повседневной жизни. Она представляется как интерсубъективный мир, т.е. мир, который человек разделяет с другими людьми. В этом мире господствует повседнев­ное знание, т.е. знание, которое человек разделяет с другими людьми в при­вычной самоочевидной обыденности повседневной жизни. Ее реальность, считают социологи, конструируется интерсубъективным человеческим со­знанием. Поэтому вопрос о качественном различии между объективной и субъективной реальностью повседневной жизни, но существу, снимается.

В реальности обыденного бытия и ее знании одной из центральных яв­ляется проблема пространственной и (особенно!) временной структуры ми­ра повседневной жизни. Последняя необычайно сложна, считают Бергер и Лукман, поскольку сталкиваются различные уровни эмпирической темпо-ралыюсти. Прежде всего они говорят о том, что человек воспринимает вре­мя как непрерывное и конечное. Но на время жизни человека и его воспри-

Глава 27. Феноменологическая социология и этнометодология

ягие накладывает печать временная структура жизни общества с его рево­люциями, кризисами, достижениями и т.д. Все это в большой степени опре-деляе г характер социального взаимодействия людей в повседневной жизни.

Другой фактор, обусловливающий в значительной степени этот про­цесс, - язык. «Очень важная характеристика языка схвачена в выраже­нии, что люди должны говорить о себе до тех пор, пока они себя как сле-дус! не узнают» [Бергер, Лукман. 1995. С. 67]. В атом смысле «язык делает мою субъективность "более реальной" не только для моего партне­ра по беседе, но и для меня самого» [Там же. С. 66).

Язык объективен как знаковая система (в отличие от речи). При этом он выполняет важные функции соединения различных реальностей по­вседневной жизни. «Хотя язык может использоваться и но отношению к другим реальностям, по даже и тогда он сохраняет свои корни в реально­сти повседневной жизни» [Там же. С. 67]. Вместе с тем с помощью языка весь мир (для меня) moxci актуализироваться в любое время, даже если я не беседую с кем-либо в данный момент.

Что же представляет собой, но Бергеру и Лукману, мое знание повсед­невной жизни? Как считают социологи, оно напоминает инструмент, про­рубающий дорогу в лесу и проливающий узкую гюлосу света на то, что на­ходи 1ся впереди и непосредственно рядом, между тем как со всех сторон дорогу обступает темнота. «Мое знание повседневной жизни, — пишут со­циологи, — организовано в понятиях релевантностей. Некоторые из них определяются моими непосредственными практическими интересами, дру-|ие — всей моей ситуацией в обществе. Мне неважно, каким образом моя жена го i овит- мой любимый гуляш, если он получается хороню. Меня не интересует то, что акции общества падают, если я не владею этими акция­ми; что католики модернизируют свое учение, если я атеист; что можно ле­теть без пересадки в Африку, если я туда не собираюсь» [Там лее. С. 77]. Вместе с тем мои релевантные структуры во многом пересекаются с реле­вантными структурами других. Знание этих структур есть важный элемент моего знания повседневной жизни.

Знание повседневной жизни связано и с проблемой социального распре­деления знания. Оно начинается с того простого факта (и его признания), что я не знаю всего того, что знают мои партнеры, и наоборот. В повседнев­ной жизни знание социально распределено в том смысле, что разные инди­виды и типы индивидов обладают им в различной степени. Кроме того, у каждого может быть такое знание, которое он с кем-то разделяет и которое он не разделяет ни с кем. Здесь имеет еще значение социально доступный запас знания, который тоже как бы «участвует» в социальном распределе­нии знания. «В повседневной жизни я знаю (хотя бы приблизительно), — пишут социологи, — что и от кого я могу скрыть, от кого я могу получить ин­формацию, которой не располагаю, и вообще какого рода знаний можно ожидать от разных людей» [Там же. С. 79].

Часть II. Современный этап

По мнению ученых, знание в обществе — это совокупность того, каждый знает о социальном мире: правила поведения, моральные принцй пы, предписания, ценности, верования, пословицы, поговорки и т.д. Такс знание составляет мотивационную динамику институционализированного поведения и является «реализацией в двойном смысле слова — в смысле понимания объективированной социальной реальности и в смысле непре­рывного созидания этой реальности» [Бергер, Лукман. 1995. С. 111].

Повседневное знание тесно сопряжено с повседневной деятельностью, которая, как полагают социологи, постоянно подвергается габитуализации (т.е. опривычиванию). Отсюда большое внимание уделяется понятию «га­битус» (его ввел в широкий научный оборот французский социолог П. Бур-дье, хотя и до него термин использовался М. Вебером, Э. Дюркгеймом и другими учеными; подробнее концепцию габитуса Бурдье мы будем специ­ально рассматривать в следующей главе). На самом деле привычная дея­тельность всегда способствует появлению повседневного знания. Отсюда появляются стандартные значения вариантов поведения.

Бергер и Лукман рассматривают не только повседневное, обыденное знание, но и теоретическое, значение которого они, по всей видимости, принижают. Теоретическое знание, говорят социологи, «лишь небольшая и отнюдь не самая важная часть того, что считается знанием в обществе» [Там же. С. 109]. С этим утверждением, особенно второй его частью, вряд ли можно согласиться в начале XXI в., когда роль науки и научного зна­ния невиданно возросла и имеет поистине необозримые перспективы. Однако не следует удивляться проанализированному выше подходу, ведь он в полной мерс соответствует сути феноменологической социологии и гипертрофированию роли повседневного знания.

Проблема социализации и роль знания в ее анализе

Феноменологическая характеристика повседневного знания в творчестве Бергера и Лукмана тесно связана с анализом ими проблемы социализации. Отметим прежде всего, что социологи, рассматривая понятие социализа­ции, стремились исходить из уже имевшихся к тому времени философско-социологических взглядов на него. В примечаниях к третьей главе «Соци­ального конструирования реальности» (в которой развернуто их описание социализации в связи с анализом общества как субъективной реальности) они пишут: «Наши определения социализации и двух ее подтипов (первич­ной и вторичной. — Г.З.) соответствуют современному их употреблению в социальных пауках. Мы лишь приспособили словесное их выражение к це­лям нашего общетеоретического подхода» [Бергер, Лукман. 1995. С. 317].

Действительно, во взглядах социологов можно обнаружить-немало сходства с подходами к социализации У. Джемса, Дж. Дьюи, Э. Дюркгей-ма, М. Вебера, Дж. Мида. Бергер и Лукман считают, что человек не рож­дается членом общества, а появляется на свет лишь с предрасположенно-

Глава 27. Феноменологическая социология и этнометодология 503

стыо к социальности. Членом общества он становится лишь в ходе дли­тельного процесса социализации, отправным пунктом которого является интернализация. Последняя означает прелсде всего постоянную, непре­рывную идентификацию людей друг с другом, поскольку каждый из них участвует в бытии другого.

Социализацию социологи определяют как «всестороннее и последова­тельное вхождение индивида в объективный мир общества или в отдель-мую его часть» [Там же. С. 212]. В этом «вхождении» следует различать •первичную социализацию, которой индивид подвергается в детстве и вследствие чего он становится членом общества, и вторичную социализа­цию, благодаря которой уже социализированный индивид включается в «новые сектора объективного мира общества». Первичная социализация •рассматривается социологами как «нечто гораздо большее, чем просто ког­нитивное обучение». Решающей ее фазой является формирование в созна­нии индивида образа обобщенного другого. Эта кристаллизация происхо­дит наряду с интернализацией языка, который, по мнению социологов, представляет собой наиболее значимую часть и наиболее важный инстру­мент социализации [Там же. С. 217].

Целью процесса первичной социализации является конструирование первого мира индивида, который обладает особым качеством устойчивос­ти, поскольку в ходе этого процесса ребенок интернализует мир своих зна­чимых других как единственно возможный для себя мир; ведь выбора зна­чимых других у него нет. Следовательно, считают Бергер и Лукман, мир, интернализуемый в ходе первичной социализации, укореняется в созна­нии прочнее, чем миры, конструируемые в процессе вторичной социализа­ции [Там же. С. 219]. Однако понимание процесса социализации в его трактовке социологами для нас важно не как самоцель. Главное — роль и место знания, определяющего процесс социализации.

В этом плане нужно обратить внимание на рассмотрение социологами проблем социализации сквозь призму социального распределения зна­ния. Отличие вторичной социализации от первичной, выясняется далее, состоит в том, что она выступает как «приобретение специфически роле­вого знания, когда роли прямо или косвенно связаны с разделением тру­да» [Там же. С. 225]. Здесь имеет значение указание социологов на то, что характер вторичной социализации зависит от статуса связанной с ней си­стемы знания.

Другой вопрос — об институциональном распределении знания между первичной и вторичной социализациями. Если распределение знания являет­ся относительно простым, можно использовать одни и те же институциональ­ные средства как в первичной, так и во вторичной социализации. Если оно оказывается сложным, необходимы специальные механизмы вторичной со­циализации с подготовленным для этой цели персоналом. По мнению социо­логов, лучшей иллюстрацией вторичной социализации, осуществляющейся

Часть П. Современный этап

при содействии вспомогательных специализированных средств, является развитие современного образования [Бергер, Лукмап. 1995. С. 238—239).

В связи с анализом распределения знания появляется третий вопрос. Он касается социального взаимодействия между учителями и учениками, которое имеет формализованный характер вследствие того, что предназ­начением педагогов как институциональных функционеров является пе­редача социального знания. Здесь, однако, важен вопрос о характере об­разования. Бергер и Лукман в качестве примера проводят различие между инженерным и музыкальным образованием. Они пишут: «Инже­нерное образование можно получить в процессе формального, весьма ра­ционального, эмоционально нейтрального обучения. Музыкальное же об­разование обычно включает более высокую степень идентификации с маэстро и гораздо более глубокое погружение в реальность музыки. Это различие — результат внутренних различий между инженерным и музы­кальным знанием, а также между образами жизни, соответствующими этим двум системам знания» [Там же. С. 235].

Как видно, в основу того или иного вида образования кладется зна­ние, обладающее определенной спецификой, и образ жизни, соответству­ющий ему. Следует отметить, что, к сожалению, такой подход к соотно­шению образования и знания ни в зарубежной, ни в отечественной литературе не принят. Доминирует иная позиция по вопросу-о диффе­ренциации профессионального образования на определенные виды, в со­ответствии с которой последняя обусловлена характером и содержанием труда, а также потребностями производства. Социологи предлагают иной вариант трактовки дифференциации профессионального образова­ния, исходя из феноменологической социологии знания, для которой ре­альность социального мира состоит прежде всего в совокупности знаний о нем и конструировании этой реальности на их основе. В таком случае профессиональное образование и его дифференциация должны рассмат­риваться как следствие развития знания и его дифференциации (а не как результат развития труда и производства).

Завершая рассмотрение феноменологической социологии как одного из наиболее развитых направлений социологии XX в., отметим, что в ней подчеркивается роль субъективной стороны и предмета исследования — отношения человека к повседневному бытию, делается акцепт па актив­ном, сознательном, творческом элементе «конструирования» социально­го мира, который может рассматриваться только в связи с позициями, це­лями и интересами взаимодействующих субъектов. В этом проявляется направленность феноменологической социологии против позитивизма и неопозитивизма, явно недооценивающих роль и значение гуманистичес­кой линии в социальных науках.

Еще одно направление гуманистической социологии, претендующее на роль парадигмы, — этнометодология.

Глава 27. Феноменологическая социология и этнометодология

§ 4. Этнометодология как парадигма социологии второй половины XX в. Общая характеристика

Этнометодология определенным образом связана с символическим интер-акционизмом и феноменологической социологией, поскольку и для нее ос­новное в предметной зоне — изучение взаимодействия между людьми. Вместе с названными выше двумя направлениями этнометодоология со­ставляет своеобразную «триаду» гуманистической социологии (послед­нюю иногда называют гуманистической парадигмой в социологии). Ее ос­нователем является американский социолог Гарольд Гарфипкель (род. в 1917 г.). Его считают учеником Т. Парсонса, у которого он стажировался в Гарвардском университете. Впоследствии стал профессором Калифорний­ского университета в Лос-Анджелесе. Главный труд Гарфинкеля — «Ис­следования но этнометодологии» — был опубликован в 1967 г. Именно ему принадлежит термин «этпомегодология». Наиболее яркие представители направления — Д. Дуглас, Г. Закс, П. Макхыо, А. Сикурел, Э. Ливипгстон. Последний опубликовал в 1987 г. книгу «Понять этномстодологию», явля­ющуюся одной из наиболее интересных работ в рассматриваемой области социологического знания. Особенность этой книги состоит в том, что в ней читателя знакомят не только с теоретическими идеями этнометодологии, но и с техникой ее исследовательской практики.

Смысл этнометодологии состоит в превращении методов этнографии и социальной антропологии в общую методологию социологических ис­следований. Речь идет об использовании методов изучения различных общин и примитивных культур и переводе их на язык анализа современ­ных социальных и культурных явлений и процессов. С учетом сформу­лированного научного интереса предметом этнометодологии являются процедуры интерпретации социальных явлений и их научного осмысле­ния, осуществляемого как раскрытие механизмов социальной коммуни­кации между людьми. Поскольку последняя имеет место прежде всего в виде речи, языкового общения, приобретающего формальные очертания и структуры, становится понятным утверждение Гарфинкеля и Закса: «Интересы этнометодологии... настойчиво фокусируются на формаль­ных структурах ежедневной деятельности»¹.

По мнению социологов, задача этнометодологии состоит в характери­стике методов социологического исследования, связанного с рациональ­ным, корректным языковым описанием практических повседневных со­циальных взаимодействий. Одним из решающих условий успешности этого описания является значение контекста (социальной среды), в кото­ром происходит взаимодействие.

¹ Цит. по: Хрестоматия по современной западной социологии второй половины XX ве­ка / Под ред. Т.Е. Зборовского. Екатеринбург, 1996. С. 142.

Часть II. Современный этап

Однако именно в вопросе о том, что такое социальный контекст взаимо­действия, и существуют принципиальные расхождения между этнометодо-логией и, скажем так, традиционной европейской и американской социоло­гией, представленной идеями М. Вебера и Т. Парсонса (и это несмотря на то, что Гарфинкель, как уже отмечалось, был учеником американского со­циолога). Так, для Парсонса взаимодействие и его понимание участниками этого процесса обусловлено влиянием общих социокультурных норм и ценностей и их приятием (либо неприятием, что ведет к конфликтам); та­ким образом, оно детерминировано извне. Для Гарфинкеля же (и других этнометодологов) коммуникация между индивидами и ее интерпретация осуществляются на основе субъективного конструирования людьми соци­ального мира и социального порядка. Происходит своего рода локальное производство социального порядка на основе повседневной рациональнос­ти, характерной для индивидов.

Этпометодология, следовательно, имеет дело с повседневными, обы­денными действиями людей и их практическим мышлением в ходе осу­ществления такой деятельности. Исходя из этого, Гарфинкель изучал по­ведение людей в суде, очередь как явление социального порядка, беседы между людьми и т.д. Главное, что его интересовало, — как, каким образом, благодаря каким методам и каким действиям осуществляется деятель­ность группы, непосредственно производящей социальный порядок.

В этом отношении представляет интерес описание Ливингстоном дея­тельности социолога¹. Вообразим оживленный перекресток. Социолог расположился на крыше высотного дома и вооружен кинокамерой для то­го, чтобы можно было отснять и затем на основе истолкования (интерпре­тации) полученного на пленке изображения объяснить характер движе­ния встречных потоков пешеходов, переходящих улицу. Ему нужно описать и интерпретировать многообразные проявления поведения мас­сы людей, которые, анонимно взаимодействуя, организуют свою деятель­ность таким образом, что осуществляются наиболее оптимальные вариан­ты встречного движения. Речь идет о том, что пешеходы достигают противоположного тротуара при минимуме столкновений с идущими на­встречу потоками людей. Анализируя последовательность кадров, социо­лог предлагает следующую интерпретацию увиденного. Встречные пото­ки пешеходов выглядят в виде «клиньев» или «линейных фронтов», двигающихся под углом друг к другу вслед за первыми пешеходами, на­ходящимися в самой «острой» части клина. Предложенная интерпрета­ция — образец объяснения непосредственного практического действия. В его основе лежит соблюдение требований порядка и организации, кото­рые ие могут быть увидены «изнутри», но становятся очевидными для стороннего наблюдателя. В данном случае цель этнометодолога — понять

Livingston E. Making Sense ot Ethnomethodology. L.; N Y., 1987. P. 21—27.

Глава 27 Феноменологическая социология и этнометодология

интерпретирующую деятельность аналитика в ее тождественности прак­тическим действиям.

Основные понятия и принципы этнометодологии

Одно из центральных понятий этнометодологии — фоновые ожидания. Как и многие другие понятия эгнометодологии, оно имеет целый ряд смыслов и значений, аспектов и толкований. Это и свойства повседневной жизни, составляющие основу повседневной деятельности. Это и социаль­но одобряемые установки индивидов на те или иные действия. Это и пред­ставления людей о социальном мире, выступающие в виде своеобразных правил их взаимодействия, имеющих нравственно-принудительный ха­рактер и регулирующих моральный порядок в отношениях между индиви­дами. Благодаря фоновым ожиданиям (а они могут рассматриваться и как портретная характеристика общества) люди выступают активными субъ-екиши социального взаимодействия, своеобразными «конструкторами» социальной реальности. Но фоновые ожидания — эю не юлько условия личностной, индивидуальной активности, они же выступают и факторами, ее ограничивающими. В итоге все зависит от оценок индивидом тех обсто­ятельств, в которых он должен себя определенным образом проявить. Та­ким образом, благодаря понятию «фоновые ожидания» этнометодология получила возможность охарактеризовать и раскрыть механизм активнос­ти человека в ходе конструирования им социальной реальности.

Еще одно важное понятие этнометодологии — индексация, под кото­рой понимается трактовка смысла поведения человека, вытекающая из контекста этого поведения. Поскольку индексация, г.е. включение в «свойства» конкретной ситуации, как правило, связана с использованием языка, в этнометодологии часто говорят о его «индексированных свойс!-вах». В этой связи Гарфинкель и Закс пишут: «Индексированные свойст­ва обыденного языка обеспечивают технологию социологических иссле­дований, следуя повседневной практике как их отличительному признаку: кем бы и где бы ни делалось социологическое обоснование, оно пытается возместить индексированные свойства практического рассуж­дения; оно делает это для доказательства расчетливой рациональности повседневной деятельности; оно делает это для того, чтобы оценки были оправданы методическим наблюдением и отчетом о ситуативных, соци­ально организованных особенностях повседневной деятельности, кото­рая, конечно, включает особенности обыденного языка»¹.

Анализ индексированных форм обыденного языка и разговорной речи позволяет, по мнению этнометодологов, раскрыть то, что содержится на заднем плане повседневного поведения и не видно «невооруженному гла-

¹ Цит по. Хрестоматия по современной западной социологии второй половины XX ве­ка С 137

Часть II. Современный этап

зу». Это содержание и составляют различные социальные структуры об­щества. Они признаются как существующие только в связи с наличием целей и мотивов взаимодействий, воспринимаемых самими его участни­ками как социально и морально должные.

Основное требование этномегодологии — не допускать разрыта между субъектом и объектом изучения. Социолог должен быть включен в ситуа­цию исследования, он не может смотреть на нее отстраненным взглядом. Задача социолога — оказаться в состоянии взаимосопряженности с иссле­дуемым, именно на этом базируется их взаимодействие. Представи гели эт-номстодологии подчеркивают, что такое взаимодействие, опирающееся па коммуникацию между исследователем и объектом изучения, дает неизме­римо более богатую информацию, чем любой иной способ се получения. Поэтому выводы .тпгометодологов, получаемые в ходе такого общения, ча­сто носят характер простого здравого смысла, что называется, народной му­дрости. Эти выводы воспроизводят социальное взаимодействие в качестве речевой коммуникации, характеризуемой как отражение поведения людей.

Этнометодолог должен изучать, по мнению представителей этого па-правления, прежде всего обстоятельства действия и мышления. В этом случае для него важной становится практическая адекватность действия и методов его изучения. Что же касается практической организации лю­дей, непосредственно осуществляющих социальную деятельность, то она не интерпретируется как результат этой деятельности, а видится к каче­стве таковой. Для конкретной группы действующих лиц объяснимость их. деятельности и есть наблюдаемое условие ее осуществления. Как пишет Ливингстон, «объяснимость практического действия есть явление прак­тического действия. Она исследуется этпометодологически как упорядо­чивающий феномен и как результат этой упорядоченности»¹. Поэтому объективность объяснения (и его предмета) есть в первую очередь его ха­рактеристика как чего-либо описываемого, наблюдаемого, анализируемо­го в ходе практического осуществления этого процесса.

Таким образом, для этнометодологии социальная реальность лишена объективных характеристик. В качестве объективных свойств присутству­ют значения собственных суждений, которые (значения) мы приписываем этой реальности. Социальная и культурная реальность, следовательно, конструируется в процессе взаимодействия на основе речевой коммуника­ции. Поскольку сама коммуникация отражает единичные акты деятельно­сти, попятно, что реальность повседневной жизни этнометодологи рассма­тривают как поток уникальных, неповторимых ситуаций.