Семиотика конструирования возможных миров

Творящий язык – конструктор, недосягаемый

в своих потенциях, мотор Эволюции…

Станислав Лем

Так творятся миры…

И.Бродский

Языковое высказывание можно считать игровой программой, управляемой автором и управляющей поведением адресата (Лем 2005: 140). В этом контексте сам текст выступает в качестве матрицы преобразований мира, или создания возможных вариантов его существования.

Философское понятие «возможного мира» (далее ВМ) обязано своим возникновением Г.Лейбницу, по которому все ВМ следует понимать как мыслимые и потенциально возможные состояния мира, существующие в воображении Творца. Такое определение ВМ позволяло обосновать свободу Бога: его воля не была ограничена созданием лишь одной действительности, и наша «реализованная» Вселенная является только одним из всех мыслимых Богом ее вариантов.

В истории философии предметом обсуждения было не столько само понятие «ВМ», сколько вопрос об онтологической природе ВМ – существует ли он и в какой форме. Современная философия рассматривает ВМ не как онтологическую сущность (нечто отличное от действительности), а эпистемологически, как вариант видения реального мира, создаваемый для взаимодействия человека с действительностью.

Понятие «возможного» стало знаковым для современного состояния науки. По М.Эпштейну, наука не только занимается выведением знания (актуализацией и систематизацией прошлого опыта), но и гипотезами о состоянии будущего, или возможного: наука начинается там, где кончается знание и начинается неизвестность. Гипотеза в XXI в. из наброска будущего превращается в анализ возможностей, и наука становится знанием о том, чего еще никогда не было (Эпштейн 2004: 48, 68). Современная наука занимается раскрытием веера будущностей, провозглашая принцип «вероятностной Вселенной», обладающей в каждое мгновение существования спектром возможностей. В любой области научных исследований есть аспект, посвященный потенциалу «своего» языка и описаниям того, что только будет открыто. Семиотику же интересует следующий спектр категории возможного: потенциал различных семиотических систем,знаковый механизм создания ВМи возникающая в результате проблема соотношения двух реальностей – онтологической и семиотической.

В данном разделе мы обратимся только к способам семиотического конструирования ВМ.

1. Начнем с того, что любой ВМ существует исключительно в знаковой (текстовой) форме. Это всегдатекстовый мир, или мир, единственно возможной формой существования которого является текст. И наоборот: любой текст как вариант отображения мира есть не что иное, как ВМ. ВМ – это всегда текстовая альтернатива реальному миру.

2. ВМ никогда не возникает «из ничего». Он всегда имеет «основания» в реальном мире, возникая как результат референции к некоторым объектам и их последующего знакового отображения. Даже представляя себе то, чего никогда не наблюдал, человек отталкивается от существующего, от прежде воспринятого. Референтом ВМ являются представления об известной действительности.

3. ВМ образуется определенным «языковым каркасом»(Р.Карнап), или способом использования языка. Мир, таким образом, творится по слову, творится в процессе языковой игры. Это лемовская гипотеза Космоса-Игры где в качестве конструктора и мотора эволюции выступает «творящий язык». Сам языковой каркас мира позволяет делать допущения о его действительном существовании:с семиотической точки зрения, существует то, что названо, что стало знаком. Так, Уильям Блейк считал реальностью Рай (Небо) и Ад, созданные Данте и Сведенборгом, на основании того, что они были актуализированы в слове. Новый языковой каркас – не что иное, как проявление: а) возможностей субъекта встать вровень с Демиургом; б) языковой игры субъекта с миром.

4. Лингвистические способы создания ВМ напрямую определяются интенцией (установками и целями)его создателя и сводятся к следующей последовательности операций.

o Выбор референта отображения. Референт может быть частью реального мира, объектом гипотетической реальности – прошлого или будущего, единичным или абстрактным объектом и т.д. Референциальная ориентация на объекты различного онтологического статуса порождает и различную онтологию возникающих миров. Конструируя ВМ, мы, по У.Эко, получаем возможность одарить себя прошлым, которое уже потеряли, или будущим, которое сами же и создаем («Баудолино»).

o Номинация референта отображения. Например, это создание Дж.Р.Толкиеном знака «хоббит» для своего представления о соответствующем объекте нового мира.

o «Прозрачное» или «непрозрачное указание на объект референции. Референциальная прозрачность высказывания обеспечивает однозначное указание на именно этот референт и никакой другой. Референциальная непрозрачность, напротив, приводит к возрастанию энтропийности сообщения, поскольку мы не знаем точно, о каком объекте в высказывании идет речь.

o В свою очередь, однозначное представление об объекте референции (или актуализация описываемого объекта) происходит в результате операции приписывания к имени предикатных знаков. Лингвистический потенциал «порождения» заложен в известной со времен Средневековья формуле S + esse + P (S как обозначение субъекта + глагол-связка «быть», свидетельствующая о существовании субъекта + предикат Р как знак для обозначения свойства, способа или формы существования субъекта). Чем больше предикатных знаков будет в высказывании приписано к имени, тем большее число свойств объекта станет известно интерпретатору. Соответственно, объект высказывания будет актуализирован – обретет истинное существование: Люцифер, носитель темного света, называемый он же врагом, сатаной, в книге Иова он государственный обвинитель в хозяйстве Творца (Ч.Милош. «Богословский трактат»). Напротив, отсутствие или наличие минимального количества предикатных знаков при имени оставляет объект описания неактуализированным: «В сумерках река времени струится из вечного завтра» (Х.Б. «История вечности»).

o Создание ВМ может сопровождаться языковой дисимметрией, когда предикатные знаки в высказывании приписываются к именам не «своих» объектов. Так возникают «неправильные» предикаты. Вот как описан этот механизм у Дж.Р.Толкиена. Первичный акт восприятия – видение зеленой травы – предполагает осознание того, что трава является травой (создание имени знака), и вместе с тем зеленой (приписывание к имени предиката). Далее наше сознание, вооруженное атрибутами, готово к любой подстановке: оно порождает контексты, в которых к именам приписываются «неправильные» предикаты: тяжелые предметы летают, неподвижный камень струится как вода, а нутро холодного червя горячее пламени.

Способы функционирования предикатов в ВМ напоминают придуманную Л.Кэрроллом некую игру, правилом которой является отсутствие правил. Например, бег по кругу, где каждый начинает, когда вздумается, и останавливается, когда захочет; или крокетный матч, где свернутые петлей ворота непрестанно перемещаются с одного конца игрового поля на другой. Общее у этих игр – отсутствие конвенциональных соглашений, правил как таковых.

Хотя текстовые миры существуют исключительно как возможные, они, тем не менее, онтологически реальны для интерпретатора. Критерий их реальности – наблюдаемость, воспринимаемость, которые обеспечиваются вышеперечисленными лингвистическими способами. Степень реальности, т.е. достоверности ВМ, напрямую зависит от свойств мира, или вернее, от использованных лингвистических способов его создания. Сами перечисленные выше способы (определение референта отображения, выбор имени знака, приписывание предиката) составляют инвариант создаваемого «языкового каркаса» ВМ. Но каждый автор способен играть с этим инвариантом, создавая различные его варианты. Автор может выбрать:

o референты различной онтологической природы, включая другие текстовые ВМ;

o степень прозрачности процесса референциального указания на объекты своего мира;

o приписывать или не приписывать предикаты к именам объектов своего мира;

o приписывать к именам объектов «правильные» или «неправильные» предикаты и др.

Сама возможность выбора, т.е. опять же игры в степень отклонения от инвариантного процесса, приводит к созданию ВМ различного типа:

а) референциально определенных, созданных с «реалистической серьезностью» (Ст.Лем). Такие текстовые ВМ выступают как знаки-иконы своего отображаемого мира;

б) референциально неопределенных, нереалистических, условных миров, которые только фиксируют названия объектов нового мира, но не дают их достоверного описания.

К референциально прозрачным, или реалистическим мирам относятся, например, миры Дж.Р.Толкиена и У.Эко, «Солярис» Ст.Лема. Благодаря детальнейшим описаниям объектов (операция приписывания предикатов) эти миры обретают полную зримость, достоверность, истинность.

Вот пример «реалистического» создания объектов ВМ в «Баудолино» У.Эко. В царстве Пресвитера Иоанна Баудолино встречает и описывает совершенно необычных существ.

У исхиапода Гавагая была одна нога, причем не от калечества. Она была таким образом пристроена к туловищу, что другой не полагалось места. Нельзя было распознать, как именно он двигается – прыгает или шагает, поскольку из-за ошеломительной скорости отдельные движения не различались. Ступня была вдвое больше человечьей, что позволяло исхиаподу, лежа на спине, закрываться ею, как зонтиком, от жаркого солнца. Ростом он был с десятилетнего ребенка, голова покрыта жесткими светлыми волосами, глаза смотрели по-коровьи, нос был кругл, рот растягивался до ушей, а изъяснялся исхиапод на корявом греческом.

Блегм отличался широкоплечей и коренастой фигурой с тонкой талией, но без шеи и головы. Очи его, миндалевидные и выразительные, располагались на груди. Между ними были видны вздутие с ноздрями и округлая дыра, заменяющая рот. Через это отверстие блегм на глазах у Баудолино всасывал еду.

Баудолино полюбил гипатию, даму с единорогом, – девушку, которая «от живота и до низу» имела козье тело, а ее ноги оканчивались копытцами цвета слоновой кости.

Здесь Эко создает не только фактофиксирующий, но и референциально прозрачный ВМ. К именам отображаемых объектов (исхиапод, блегм, гипатия) приписываются как внутренние предикаты (знаки для обозначения свойств объектов), так и внешние предикаты (знаки для обозначения пространственно-временных отношений между объектами), чем и создается высокая степень достоверности читательского восприятия.

В цикле Ст.Лема «Кибериада» принимается совершенно иная технология конструирования ВМ – фактофиксирующая. В тексте «Jak ocalał świat» («Как уцелел мир») Лем показывает, что по воле автора язык может отказаться сканировать отображаемый мир (создавать его иконический знак):

… язык подлинно способен к продуцированию целого спектра различных действительностей, притом не изоморфных той, которая нам постоянно дана… Язык, как бы уклоняясь от своих обязанностей, вдруг начинает творить пустые названия, несуществующие предметы, бессмыслицы…» (Лем 2005: 100 –101).

Результатом такой игры становится включение в структуру ВМ неизвестных нам объектов, среди которых: natągwie(натонгви), nurkownice (нурковницы), wytrzopki (вытшопки), gryzmaki (грызмаки), pćmy (пчмы), filidrony i zamry (филидроны и замры), murkwie (муркви) и многие другие.

Высказывание Лема, или управляющая созданием мира программа, изобилует пробелами. Лем останавливается на номинации объектов (уровне фиксации конкретного факта), приписывая к именам только внешние предикаты (часто это исключительно предикат существования). Вспомним, что использование так называемых «внутренних» предикатов, направленных на отображение атрибутов, характеристик предмета, позволяет создавать описание вещи, сделать объект наблюдаемым, доступным восприятию. «Внешние» же предикаты отображают только отношения, посредством которых объект связывается в пространстве с другими объектами.

В результате возникает ситуация восприятия без понимания: ни язык, ни контекст не дают читателю ключи для декодирования сообщения. Можно утверждать, что именно характер используемых предикатных знаков во многом предопределяет стилистическую индивидуальность создаваемого ВМ.

Здесь мы сталкиваемся с семиотической проблемой: являются ли сепульки (и подобные обозначения) знаками, если – да, то знаками чего? Как, с семиотической точки зрения, подходить к подобным знакам – как к именам не знакомых нам референтов или как к пустым названиям, т. е. не знакам?

Конструируя объекты своего ВМ, Лем не наделяет их имена ни одним «внутренним» предикатом – знаком, отображающим присущие объектам свойства. Высказывание лишь констатирует сам факт их существования и / или эмоциональную реакцию на их существование / несуществование субъектов высказывания:

Świat wyglądał wręcz przeraźliwie. Zwłaszcza ucierpiało niebo: widać było na nim ledwo pojedyncze punkciki gwiazd; ani śladu prześlicznych gryzmaków i gwajdolnic, które tak dotąd upiększały nieboskłon! ... A gdzież są kambuzele? Gdzie moje murkwie ulubione? Gdzie pćmy łagodne?! – Nie ma ich i nigdy już nie będzie – po wieki wieków.

(Мир выглядел не лучшим образом. Особенно пострадало небо: на нем остались точечные звезды, но ни следа чудесных грызмаков и гвайдольниц, которые ранее были украшением небосклона! … А где же камбузели, где любимые муркви, где чудесные пчмы? Их нет, и теперь уже не будет никогда, до скончания времен).

Текстовое высказывание, абсолютно лишенное внутренних предикатных знаков, не позволяет нам представить объекты лемовского ВМ и обрести о них знание. Что такое / кто такие, лишенные референтов и сущностных характеристик пчмы, муркви? Чем являются знаменитые лемовские сепульки? Об их существовании можно «узнать» из статьи в Космической энциклопедии («Звездные дневники»):

SEPULKI – odgrywający doniosłą rolę element cywilizacji Ardrytów... SEPULKARIA – obiekty służące do sepulenia... SEPULENIE – czynność Ardrytów... (СЕПУЛЬКИ – важнейший элемент цивилизации Ардритов… СЕПУЛЬКАРИИ – объекты, предназначенные для процесса сепуления… СЕПУЛЕНИЕ – действие, характерное для цивилизации Ардритов…)

Из этой статьи извлекаются сведения только о факте существования сепулек и их функциональном назначении, но не о денотативных и коннотативных составляющих значения самого знака. Информация же, извлекаемая из знакомства со словообразовательным гнездом, сходна с бегом по кругу, поскольку неизвестное (значение корневой морфемы) определяется через само себя. В результате такого псевдодостоверного описания сепульки так и остались неизвестным объектом лемовских ВМ.

Так как же решить вопрос о том, являются ли подобные образования действительными знаками или псевдознаками (пустыми знаками)? Поскольку речь идет о текстовом ВМ, то следует признать, что лемовские пчмы, сепульки, эковские исхиаподы и гипатии не могут быть не-знаками. Несомненно, все они знаки объектов авторских ВМ, при этом не важно каких, фактофиксирующих или реалистических. С точки зрения семиотики, мы не можем говорить о существовании «пустых» знаков, или носителей, которые не переносят никакого значения: существуют только знаки и вещи, еще не ставшие знаками. Сепулька – несомненно, знак, но только с непрозрачным референтом. Однако мы допускаем, что:

o такой знак потенциально поддается интерпретации. Его референт принадлежит созданному миру. Представление о референте истинно в границах языка и культуры этого мира. В языке ВМ устанавливается конвенциональная связь между носителем знака и представлением о референте. Следовательно, знак имеет значение, но только не известное нам;

o истинен в границах языковой системы своего ВМ.

Таким образом, язык для интерпретатора текста уподобляется окну в сам возможный мир. И если у У.Эко язык становится прозрачным стеклом, то у Лема (в анализируемых текстах) – затонированным, не позволяющим «разглядеть» объекты описания. У Эко читатель ВМ может воспользоваться кодом языка (системой значений лексических единиц, системой грамматических значений) для декодирования сообщения (сама возможность представить Гавагая и гипатию – результат успешного декодирования). У Лема же читатель не всегда сможет воспользоваться «семантическим реконструктором» (термин Ст.Лема), или опорой на стереотипы языка, а также хорошо знакомых образов и ситуаций. Предоставляемая текстом информация о сепульках, пчмах и др. не отражает внеязыковую действительность. Подобного рода информацию Лем определяет как «слепую» к внеязыковому миру, берущую начало и заканчивающуюся в самом языке (Лем 2005:108).

Но если невозможно интерпретировать лемовские знаки на основании установления связи с внеязыковым референтом, то можно ли говорить хотя бы об их «грамматической реконструкции»? Например, ряд знаков «интерпретируется» с точки зрения фонетической близости к словам современного польского языка:

o если в польском языке trzępаć – хлопать (крыльями), а trzepotać – трепетать, то тогда, возможно, trzepce (тшепцы)у Лема – это хлопальщицы крыльями, а также, в переносном значении, болтушки, трещетки;

o или zamry как особы, обладающие способностью замирать (zamierać).

Другой ряд знаков позволяет выводить очень приблизительную «интерпретацию» из грамматических характеристик. Самая общая их грамматическая характеристика – отнесенность к классу существительных. Однако при этом остается неясным, насколько конкретные / абстрактные объекты они именуют. Далее – все существительные в лемовском тексте даны в форме множественного числа. Их флексии теоретически (в рамках грамматики польского языка) позволяют нам распределить эти формы по грамматическому роду, а внутри форм мужского рода выделить еще и формы с обозначением лица / не лица. Тогда gwajdolnicу (гвайдольники) становятся знаком для указания на объекты «субъект мужского рода», а filidrony (филидроны) – для указания на «не-субъекты мужского рода». Однако Лем намеренно оставляет для ряда знаков невозможность даже грамматически точного декодирования, поскольку определение грамматического значения проводится только вероятностным образом. В равной мере оказываются «верными» интерпретации:

o знак pćmy (пчмы) может указывать одновременно на неодушевленный объект пчм (он) и пчма (она), что увеличивает и без того высокую энтропийность передаваемого сообщения;

o знак wytrzopki (вытшопки, форма мн.ч.) позволяет реконструировать две формы ед.ч.: wytrzopek (м.р.) и wytrzopka (ж.р.);

o знак gwajdolnicу (гвайдольники), пока он встречался в начальной форме (именительного падежа), был отнесен нами к существительным мужского рода. Однако затем этот же знак мы встретим в форме Родительного падежа (gwajdolnic), и тогда его грамматическим значением надо считать значение женского рода (заметим, что это может быть ошибкой самого автора ВМ).

Размышляя о назначении языка, Ст.Лем замечает, что «языком можно пользоваться так же, как ногой или рукой», а значит, посредством языка мы способны, в том числе, и создавать нечто. Язык, в определении Лема, выступает как «автономный генератор метафизики» (Лем 2005: 107). В исследовании «Фантастика и футурология» Ст.Лем говорит о том, что если в литературе science fiction и встречаются обозначения неизвестных нашему миру объектов, то эти объекты всегда обладают только частичной нереальностью, поскольку в качестве их свойств выступают свойства, принадлежащие известным нам объектам. Создаваемый мир, по определению, не может стать онтологически автономной (от нашего мира) действительностью. Речь идет о том, что конструирование нового всегда происходит путем комбинирования атрибутов, принадлежащих различным объектам нашей реальности, что подтверждает положение Н.Гудмена о невозможности создавать возможные миры из ничего (Гудмен 2001).

В пространстве культуры возможны еще более сложные формы функционирования ВМ: обозначим их как ВМ «второй ступени», ВМ «в квадрате». Механизм создания такого мира основан на референциальных отсылках к другому ВМ: например, к текстам, которые никем и никогда не были написаны и которые существуют только в сознании автора. Примером такого вдвойне возможного мира является «Абсолютная пустота» Станислава Лема – цикл рецензий на никем не написанные книги: введения, никуда не ведущие, вступления, никуда не вступающие, и предисловия, после которых никаких слов не будет… Предисловие к Небытию (Лем 2004: 230 – 231); ряд новелл Х.Л.Борхеса («Анализ творчества Герберта Куэйна») и др. Сама идея подобной игры (а это, несомненно, игра в текстовом пространстве культуры) восходит, возможно, к Франсуа Рабле. В предисловии к «Абсолютной пустоте» Ст.Лем говорит, что литература повествовала доселе о вымышленных персонажах и что теперь следует пойти дальше: описывать вымышленные книги.

2.3.3. Семиотические игры в пространстве гипертекста: