В ситуации «двух реальностей»

Человеческое существование оказывается одновременно связанным как с миром, так и с пространством знаков. Эта ситуация «двух реальностей» (онтологической и семиотической) создает множество философских и семиотических проблем. Можно ли и в какой степени говорить о реальности мира физического и мира знаков? Как эти миры (реальности) соотносятся? Обладают ли автономностью?

1. Во-первых, что это значит – быть реальным? Здесь следует подчеркнуть, что оба мира – как онтологический, так и семиотический – способны объективно существовать вне нашего сознания. Именно поэтому они для нас реальны. Но одинакова ли природа их реальности?

2. Главным различием обоих видов реальности является их неодинаковое происхождение. Онтологическая реальность дана нам изначально, как нечто, что создано не людьми, без участия человека. Наше вхождение в мир начинается как эмпирическое: например, объект познания дается нам в ощущениях. Однако в ходе познания мира мы вынуждены создавать реальность семиотическую, поскольку результаты наших размышлений отражаются исключительно в знаках. По В.Рудневу, реальность не может быть незнаковой, так как мы воспринимаем ее посредством знаков и «пользуемся» не столько ею, сколько созданными нами знаковыми формами.

Семиотическая (текстовая) реальность, в отличие от онтологической, от начала и до конца является плодом ума и рук человека. Нет ни одного знака, который не был бы результатом наших усилий по его созданию, оформлению и разработке правил использования. Каждый из нас принимает непосредственное участие в формировании этой реальности.

3. На вопрос о том, какой степенью автономности обладают онтологическая и семиотическая реальности и как они соотносятся, трудно дать однозначный ответ. Можно предположить, что онтологическая действительность обладает абсолютной автономностью, что миру «безразлично», воспринимает его человеческое сознание, или нет. Однако узнать, каков же мир «на самом деле», не используя знаки для его отображения, невозможно. Еще Августин осознавал: для ответа на вопрос, что есть вещь, следовало бы отделить знак вещи от самой вещи, что не представляется возможным. У Канта, Ч.Пирса также возникает неизбежное теоретическое допущение о существовании «чистых» вещей («вещей в себе»), которые остаются вечной и недостигаемой целью познания: ведь мы способны познавать предметы, только заменяя их знаками. Поскольку коммуникация между миром и человеком устанавливается исключительно через пространство языка, тогда реальность – это не что иное, как своего рода молчаливое соглашение, или конвенция между членами социальных групп по поводу представлений о ее объектах и структуре. Согласно австрийскому философу XIX в. Францу Брентано, существование внешнего мира рассматривается лишь как правдоподобное. Ч.Милош также отмечал: тот факт, что мир существует, есть аксиома, в которую надо верить; однако истинный мир, такой, какой он есть, ведом лишь его Творцу.

Решение вопроса об автономности мира осложняется невозможностью провести четкую границу между действительностью и пространством знаков, в которых она отображается. Например:

o в акте коммуникации объект мира может сам становиться знаком, или восприниматься нами как знак другого объекта. В этом случае одна и та же вещь попеременно принадлежит обеим реальностям;

o трудно однозначно ответить на вопрос, принадлежат ли онтологической реальности вещи, созданные человеком (вспомним положение о различном происхождении двух реальностей – вне человека и по его воле). Если вещь, созданная нами, становится принадлежностью физического мира, то это еще один довод в пользу его неавтономности.

Таким образом, поскольку в знаках мир не отражается зеркально, но претерпевает отображение (трансформацию), то нельзя говорить об абсолютной независимости мира от нашего сознания. Мир таков, каким он предстает перед нами в знаковом отображении. Даже если начальными моментами своего творения онтологическая реальность обязана не человеку, даже если мир и развивается независимо от человека (автономно), мы ничего не знаем о таком мире. Человек конструирует мир «по слову»: а) видя его в знаковом преломлении; б) создавая возможные миры, которые затем могут стать частью онтологической реальности. Такой мир целиком зависим от способа знакового отображения.

Более того. В современной философии (как в философском идеализме XVII в. и в античности) можно встретить сомнения в том, что мир (онтологическая реальность) вообще существует вне нашего восприятия. В связи с ситуацией «утраты реальности» в современной культуре Х.Л.Борхес вспоминает, например, парадоксы элеатов об иллюзии движения.

4. Теперь сделаем допущение об автономности семиотической реальности. Отображая мир, мы создаем как отдельные знаки, подменяющие в нашем сознании предметы и явления мира, так и знаковые системы, для функционирования которых уже не требуется постоянное соотнесение знаков с референтами из онтологической реальности. Референтами создаваемых текстов становятся представления. Тексты, как результаты игрового использования знаковых систем или языков, обретают относительную самостоятельность, автономность.

Автономность текстовой реальности от мира подтверждается тем, что в процессе интерпретации текста мы не прибегаем к поддержке онтологии, не ищем непосредственных параллелей высказывания и действительности. Текстовые (возможные) миры живут по своим правилам. Эти миры можно объявить несуществующими с точки зрения онтологии, но от этого они не становятся для нас менее достоверными. Говоря об истинности семиотического мира, мы не используем процедуру верификации – проверки соответствия текста миру. Текстовые миры существуют как «вещь в себе», требуя интерпретации исходя из закономерностей собственных систем. Положения «чистой математики» (мнимые или отрицательные величины) доказываются только внутри математики, не находя непосредственного подтверждения в практике.

Таким образом, говоря о семиотической реальности, мы находим больше доводов в защиту ее независимости от мира. Однако и здесь автономность относительна. Семиотическая реальность никогда не возникает сама по себе. Она всегда есть результат отображения мира. Не случайно, большая степень референциальной непрозрачности текста делает его интерпретацию проблематичной, поскольку читатель не в силах обнаружить референты высказывания (предметы отображения) в знакомой ему реальности.

Столь же не абсолютно и положение об автономности семиотической реальности от субъекта. С одной стороны, может показаться, что те тексты пространства культуры, которые были созданы не нами, существуют объективно вне нас. С другой стороны, их истинное существование как раз и обеспечивается нашим прямым участием в их интерпретации.

Несмотря на то, что и мир, и реальность знаков способны развиваться по собственным законам, эти реальности существуют только во взаимозависимой и неразрывной связке, т.е. относительно автономно друг от друга. В литературе описаны случаи, когда «вторая» реальность становится причиной порождения «первой»:

o в «Сильвии и Бруно» Льюис Кэрролл просит читателя угадать, сочинил ли он куплеты песни садовника в соответствии с событиями, или же события сочинены в соответствии с куплетами;

o основным положением в романе «Баудолино» У.Эко является идея о том, что история – это совсем не то, что было, а то, что было кем-то рассказано и затем стало пресуппозицией, или планом, по которому совершаются реальные события. Та же идея становится сюжетом и в другом романе Эко – «Маятнике Фуко» (история как конструкт, спроектированный воображением);

o герою борхесовского рассказа «Круги руин» снится незнакомец, который становится явью и начинает жить самостоятельной жизнью, в то время как его «создатель» вдруг осознает свою нереальность, обнаруживая, что он сам есть только проявление чьего-то сна (подобная сюжетная линия встречается и в «Острове накануне» У.Эко: Роберт, выдумавший себе брата Ферранта, в какой-то момент начинает считать, что это он есть плод воображения Ферранта). Другой борхесовский текст «Тлён, Укбар, Orbis Tertius» – это история изначально выдуманного мира, «второй реальности», которая незаметно полностью подчиняет себе истинную.

На первую реальность (мир) мы можем воздействовать, но не можем отменить объективные законы мира. Вторая реальность (знаков), хотя и обязана своим возникновением человеку, также имеет собственные тенденции развития (например, к уменьшению возрастающей энтропийности), не зависимые от прямого вмешательства человека. Эти положения подтверждают относительную автономность обеих реальностей от человека.

5. Тем не менее часто возникает вопрос о том, какая же из реальностей «более реальна» и значима для человека? Онтологическая реальность появилась задолго до людей, но вещи как таковые, вне знакового отображения, по-прежнему не познаваемы. Для человека существует только то, что получило отображение в знаке, было названо на каком-либо из языков культуры и включено в соответствующую знаковую систему. Значит, более «реальной» оказывается семиотическая реальность?

Действительно, знаковые системы нельзя считать только вспомогательным инструментом – посредником, мостом между человеком и миром. Языки, знаковые системы и тексты есть среда, или дом нашего обитания. Но следует помнить, что существование нашего «семиотического дома» опосредовано домом онтологическим. Не случайно, полный уход в реальность знаков мы воспринимаем как семиотическую опасность. У.Эко константирует, что современный человек стремится подменить реальность мира реальностью семиотических систем:

o в компьютерных играх «вторая реальность» зачастую оказывается реальнее первой;

o обучение детей ведется посредством картинок, формул без обращения к практике;

o мы путешествуем по миру чаще в гиперреальности, нежели в физическом смысле и т.д.

На вопрос о том, какая из реальностей реальнее, существует только один ответ: ни одна из них, взятая в отдельности. Для человека реальна только «связка» онтологического мира и мира знаков. И в этой связке нас интересуют отношения семиотической реальности к миру, но не наоборот.

6. Пересечение обоих видов реальностинаступает в момент перехода возможных текстовых миров в физическую форму существования, когда знак вещи становится самой вещью. Фантасмы научного воображения, фиктивные объекты художественного творчества или фантастики входят в мир, становясь его частью. Мир продолжает сотворяться по слову.