ПАРЕЙСОН (Pareyson) Луиджи (1918—1991) — итальянский философ. 3 глава

на эта немощь их разумения, — напротив, неколебимо уверены в своей врожденной мудрости". Три ведущих вопроса философии П. — "Как устроены вещи? Как мы должны к ним относиться? Какую пользу приносит пра­вильное обращение с вещами?" — были, как известно, впоследствии воспроизведены Кантом: "Что я могу знать? Что я должен делать? На что могу надеяться?"

A.A. Грицанов

ПИРС(Peirce) Чарльз Сандерс (1839—1914) — американский философ, логик, математик, "отец науч­ной философии США". Профессор в Кембридже, Балти­море и Бостоне. Член Американской академии наук и искусств (1877). Ввел в философию понятие "прагма­тизм" (а также и "прагматицизм", что не привилось) как обозначение нового философского направления. Основ­ные сочинения: "Как сделать наши мысли ясными" (1878), "Фиксация веры" (1877), "Исследования по ло­гике" (1883) и др. В 1931—1958 было издано 8-томное собрание сочинений П. Познание, по мнению П., неин­туитивно по собственной природе: из него должны быть элиминированы артефакты здравого смысла и априор­ные синтетические суждения. Реконструируя те пути и процедуры, которые ведут от сомнения к вере, П. вычле­няет 4 метода фиксации верований как таковых: а) сле­пой приверженности, б) авторитета, в) априорный, г) на­учный. Демонстрируя ненадежность трех первых, П. постулирует, что единственным корректным методом в этом контексте правомерно считать научный. П. отме­тил, что любое научное верование уязвимо для критики ("фаллибельно") — нет допущений либо гипотез, не подлежащих проверке и, в случае необходимости, опро­вержению. Приближение к истине, по П., — это процесс беспрестанного устранения ошибок, совершенствова­ние гипотез, обновление результатов. Эволюция же на­уки являет собой "кумулятивно-конвергирующий" про­цесс первоначального формирования общей структуры отношений между изучаемыми феноменами вкупе с дальнейшей "кумуляцией" уточнения численных значе­ний тех параметров, которые характеризуют эту струк­туру. Традиционные типы рассуждения П. подразделил на: дедукцию, индукцию, а также то, что было им обо­значено как "абдукция" (попытка синтезировать первую и вторую по схеме: 1) наблюдается необычный факт С; 2) если А истинно, то С естественно; 3) есть, таким об­разом, основание предполагать, что А истинно). В соот­ветствии со своей трехзвенной схемой "индукция — де­дукция — абдукция", П. подразделил основные катего­рии на три фундаментальных класса, "модуса бытия" или "Идеи": "первичности" (firstness), "вторичности" (secondness) и "третичности" (thirdness). "Первичность" у П. — понятие бытия или существования, не зависимо-

го ни от чего другого, "чистое присутствие феномена", свободное от апплицированных концептуальных схем. Встреча свободно играющего творческого духа с дейст­вительностью порождает самые разнообразные "качест­ва в возможности", "идеальные проекты" реальности, некие чистые формы. "Вторичность" — факт сам по се­бе как данность ("весомо, грубо, зримо"), воспринимае­мый и понимаемый исключительно через "отношение к": факт, осуществляющий экспансию в реальности в состоянии неизбывного противостояния, борьбы, оппо­зиции, соотнесенности с иной реальностью. Свободной игре духа противодействует "сопротивление действи­тельности", устойчивость и постоянство наших воспри­ятий. "Третичность" же, согласно П., — это интеллиги­бельное измерение (ипостась) реальности, царство уни­версалий, законов, сущностей, упорядочивающих и ор­ганизующих (в частности, через процедуры верифика­ции) любые множества. Трактуя их в совокупности как динамические фундаментальные характеристики объек­та ("phaneron"), П. вводит в оборот понятие "фанероскопия", занимающее центральное место в процедурах вы­явления универсальных и значимых характеристик ка­кого-либо опыта или высказывания. Космология П. ба­зировалась на его убеждении, что "все стремится обрес­ти привычное устройство" вопреки капризам природы. Данное положение конституировалось в принцип "тихизма" (греч. tyche — случай). Принцип "синехизма" (греч. syneches — непрерывный) П. выводил из того, что материальное и духовное начала в своей сопряженности подвержены перманентному структурированию, вос­произведению закономерностей и, таким образом, обре­тению "законов-привычек". Человеческое мышление П. полагал состоящим из знаков, сам человек может быть интерпретирован как знак — мышление невозможно вне знаков, ибо оно языковое по природе, а язык — пуб­личен по сути своей. Знаки репрезентируют объект в ка­ком-то его качестве. Ситуация коммуникации поэтому выглядит так: знак (первый компонент) как функция не­коего объекта (второго компонента), являющийся в оп­ределенном отношении к толкователю-интерпретатору (третий компонент). Триадическая природа знака обус­ловила и облик сопряженных семиотических таблиц П. П. подразделил знаки на: "qualisign" (знак сам по се­бе — знак, обозначающий какое-то качество); "signsign" (могущий выступать репрезентантом всякого объекта); "legisign" (знак — маркер ссылки на некий закон или ду­ховную конвенцию). Трактуя взаимоотношения знака и объекта, который он репрезентирует, П. увидел следую­щие варианты их отношений: знак как иконический об­раз (например, рисунок), знак как индекс (сигнал), знак как символ (книга). Связка "знак — толкователь (интер­претатор)" может выглядеть как "Rheme" (неопределен-

ность объекта в утверждении вкупе с определенным предикатом — А есть красное); "Dicisign" (субъект ука­зывает на явление или предмет, предикат же — на каче­ство); "Argument" (любой силлогизм — ряд "Dicisign", следующих друг за другом в соответствии с правилами вывода). Рациональный смысл словоформ (понятие) мо­жет быть осмыслено и постигнуто, по П., через выявле­ние возможных последствий его употребления в том или ином значении для реального жизненного поведе­ния людей, т.е. может быть определено посредством фиксации экспериментальных эффектов. Последние же — потенциально сводимы к возможным действиям. По утверждению П., "мы постигаем предмет нашей мысли, рассматривая те его свойства, которые предпо­ложительно имеют практическое значение; наше пред­ставление об этих свойствах и образует в целом понятие данного предмета" ("принцип П." или "прагматическая максима"). Речь не шла о одномерном редуцировании истины к "полезности". Истина (как "согласие абстракт­ного утверждения с идеальным пределом, к которому бесконечное исследование привело бы мнения ученых", или "вера, вызывающая действия, ведущие нас к опре­деленной цели") обрела у П. качество "совершаемости". Прагматистски окрашенное неприятие П. субстанциалистского подхода к фиксации логических форм и их значения, ярко проявившееся в его анализе соотноше­ния классического и неклассического в философии и ло­гике, наглядно продемонстрировало глубину его миро­понимания. П., видимо, одним из первых адекватно оце­нил философское звучание открытия неевклидовых гео­метрий: "Небольшая книга Лобачевского "Геометричес­кие исследования" отмечает эпоху в истории мысли тем, что она ниспровергает аксиомы геометрии. Философ­ские следствия из этого несомненно значительны и те­перь ученые признают, что она должна вести к новому пониманию природы, менее механистичному, нежели то, которое направляло развитие науки со времени от­крытий Ньютона". В целом теория П. оказалась доста­точно эвристичной и результировалась позднее в облике самых разнообразных методологий деятельности. (См. также Прагматизм, Неопрагматизм, Знак.)

A.A. Грицанов

ПИСЬМО— одна из возможных версий перевода фр. слова écriture, могущего обозначать П., письмен­ность, Священное Писание. В широком смысле П. фик­сирует общую артикулированность, членораздельность в функционировании, работе психики, сознания, культу­ры. Артикуляция, членоразделение оказываются в этом контексте общим условием любого человеческого опы­та. (Такой подход впервые был явно задан Р.Бартом, предлагавшим легитимировать "артрологию" — или

"суставоведение — в статусе научной дисциплины, призванной изучать членоразделения любого типа в культуре.) В узко-классическом смысле П. предполагает расчленение потока речи на слова, звуки и буквы. П. как способность артикуляции расщепляет в языке все, что стремится быть континуальным, а также сочленяет в нем все разорванное. В истории человечества П. в ипо­стаси "письменности" являлось существенной характе­ристикой состояния общества: так, "дикарское общест­во", представляемое социальным типом "охотника", изобрело пиктограмму; "варварское общество" в лице "пастуха" использовало идео-фонограмму; "общество землепашцев" создало алфавит. Техника П., таким обра­зом, выступала важным фактором формирования обоб­щенного социального пространства, обусловливая до­минирующие репертуары общественной коммуникации. (Два типа П. — фонологизм и иероглифика — способст­вовали формированию разного типа культур и различ­ных форм этноцентризма.) Логоцентризм (см. Логоцентризм),присущий западной культуре, традиционно вы­теснял П. на статусную периферию: постулировалось, что П. суть вторичный феномен, находящийся в безус­ловном услужении у устной речи. Считалось, что П. — это всего лишь "знак знака": графический знак, замеща­ющий устный в его отсутствие. (Возможность осмысле­ния идеи об изначальности П. отнюдь не связана с фак­том хронологической первичности указанного обстоя­тельства. Вопрос о том, "предшествует ли письмо фоне­тическому языку", был, в частности, сформулирован во второй четверти 20 в. академиком Марром. Соответству­ющие выводы, сформулированные в первом издании Большой Советской Энциклопедии, позднее были под­вергнуты критике И.Сталиным.) В истории философии Платон, например, весьма низко оценивал функции П., трактуя его как служебный компонент языка, как вспо­могательную технику запоминания — hypomnesis. (Ср. у Ницше: "Сократ, тот, который не писал".) Пренебре­жительное отношение к П. было концептуально сфор­мулировано у Аристотеля: согласно Деррида, "для Ари­стотеля слова сказанные являются символами мыслен­ного опыта, тогда как письменные знаки есть лишь сим­волы слов произнесенных. Голос, производящий "пер­вые символы", состоит в сущностной и интимной связи с разумом... Этот первый означатель находится в особом положении по сравнению с другими означателями, он фиксирует "мысленные опыты", которые сами отража­ют вещи мира. Между разумом и миром существует от­ношение естественной сигнификации, между разумом и Логосом — отношение конвенционального символизма. Первой конвенцией, непосредственно связанной с есте­ственной сигнификацией, является устный язык, Логос. Как бы то ни было, именно естественный язык оказыва-

ется наиболее близким к означаемому, независимо от то­го, определяется ли он как смысл (мыслимый или жи­вой) или как вещь. Письменный означатель, по Аристо­телю, всегда лишь техничен и репрезентативен, он не имеет конструктивного значения". Именно Аристотель, по мысли Деррида, заложил интерпретацию П., до сих пор доминирующую в западной культуре, где "понятие письма... остается в рамках наследия логоцентризма, яв­ляющегося одновременно фоноцентризмом: в рамках представления об абсолютной близости голоса и Бытия, абсолютной близости голоса и значения Бытия, голоса и идеальности значения". По Аристотелю, речь непосред­ственно передает представления души; П. же всего лишь выражает то, что уже заложено в речи, в голосе. Данная интенция мышления транслировалась и христи­анством: истинным словом Бога полагалось его первое слово, слово сказанное. (Согласно Деррида, "письмо, буква, чувственное начертание всегда расценивалось за­падной традицией как тело и материя, внешние по отно­шению к духу, дыханию, глаголу и логосу. И проблема души и тела, несомненно, производна от проблемы письма, которое и наделило первую своими метафора­ми".) Р.Декарт, выдвигавший проект разработки всеоб­щего П., полагал, что ввиду своей произвольности П. не подвластно непосредственной интуиции и подлежит расшифровке. Неоднозначно оценивалась роль П. в творчестве Руссо: П., поставленное вслед за речью, по его мысли, суть маркер степени деградации культуры относительно природы. При этом Руссо полагал П. от­ветственным за многие проблемы общества, культуры и языка. По мысли Руссо, П. способно в известных ситуа­циях "восполнять" язык. Тесная взаимосвязь П. и чте­ния обращала на себя внимание многих мыслителей. Согласно Г.Гегелю, в рамках этих процедур сознание со­вершает восхождение к представлению об описывае­мых явлениях: "...произведения искусства достигают видимости жизни лишь на своей поверхности, а внутри являются обыкновенным камнем, деревом, холстом, или, как в поэзии, представлением, проявляющимся в речи и буквах". В целом классической западной метафи­зике присуще забвение и уничтожение П.: оно полага­лось несущественным, вторичным (в гносеологическом плане); подменой и маской (в моральном аспекте); спо­собом замены личного участия представительством (в политическом контексте). По мысли Деррида, логоцентризм — эта эпоха полной речи — всегда заключала в скобки и в конечном счете вытесняла любую свободную рефлексию относительно происхождения и статуса П., любую науку о П., если она не была технологией и исто­рией П. на службе речи, если она не шла вслед за речью, которая якобы стремится следовать за Бытием в попыт­ке зафиксировать присутствие человека при/в жизни ми-

ра. К примеру, по мнению Соссюра, язык не зависит от П. как способа изображения речи; единственным оправ­данием существования П. является речевая репрезента­ция. По схеме Соссюра, П. — это П. главным образом фонетическое, являющее собой систему произвольных и условных знаков. (Хотя Соссюр и признавал необхо­димость особого подхода к звуковой субстанции: "Са­мое существенное в языке... посторонне звуковому ха­рактеру языкового знака"; "в своем существе языковое означающее никоим образом не звук".) Как отмечал Деррида, "эпоха Логоса унижает, дискредитирует пись­мо, которое рассматривается лишь как медиация медиа­ции...". П. трактуется здесь "как то, что выпадает из зна­чения, оказывается посторонним, внешним значению". В строго определенном смысле наука о П. конституиро­валась в 18 в. — в период, характеризующийся вполне однозначным пониманием взаимоотношений устной ре­чи и описаний. Так, по Гуссерлю ("Происхождение гео­метрии"), П. есть условие возможности идеальных объ­ектов, условие научной объективности как таковой. Гус­серль стремился обосновать дихотомию экспрессивных и индикативных знаков; попытка оказалась не слишком удачной, ибо, как выяснилось, любая экспрессия оказы­вается захваченной в сети индикации. По мысли Дерри­да, различие между экспрессией (выражением) и инди­кацией (обозначением), т.е. различие, по Гуссерлю, между знаком и не-знаком, между словом и П. являет со­бой различие функциональное или интенциональное, но никак не сущностное. Ибо то, что должно отделять экс­прессию от индикации — непосредственное не-личное присутствие живого настоящего, — оказывается нефик­сируемым в языке. Из этой неудачи Гуссерля Деррида вывел перспективную возможность отождествления знака П. со знаком как таковым. В постструктуралист­ском литературоведении (в контексте идеи о "смерти ав­тора" — см. "Смерть Автора") обращение к феномену П. было обусловлено отказом от идеи связи языка с че­ловеком как его началом и источником. По Р.Барту, П. есть "точка свободы писателя между языком и стилем": пишущий находится в промежутке между языком, дан­ным ему как внешнее, и идущим "изнутри" стилем. Вы­бор в этой ситуации, согласно Барту, сводится к приня­тию формальной реальности П. Предложенная Деррида ("Нечто, относящееся к грамматологии", 1967) идея "грамматологии" как иной науки о П. означала качест­венно новый этап в его понимании. Дерридианская трактовка проблемы была нацелена на опровержение логоцентризма как идеи тождества логоса и голоса в ев­ропейской культуре: у Деррида идея П. фундирована от­казом от тезиса единства звука и смысла. По мысли Дер­рида, "фонетическое письмо — это арена великих мета­физических, научных, технических и экономических

происшествий Запада". Стратегия деконструкции не могла не предполагать пафосный отказ от фоноцентризма: "система языка, ассоциирующаяся с фонетически-алфавитной письменностью, есть то, в рамках чего бы­ла создана логоцентристская метафизика, метафизика детерминирующая, определяющая смысл Бытия как присутствие" (Деррида). Суть концепции Деррида сво­дится к следующему. Между человеком и истиной суще­ствует весьма значимая череда посредников, располага­ющаяся в основном в сфере языка. "Наличие" — об­ласть данного и несомненного — находится на расстоя­нии бесконечности, с каждым шагом к ней отступая все дальше и дальше. Посредники эти являют собой ряд ступеней, каждая из которых не более чем "след" (см. След) предыдущей. Ступени-следы отличаются друг от друга тем, что возможно обозначать как "различие". Об­щая индивидуализирующая функция этих различий, со­гласно Деррида, именуется differance (см. Differance).Как отмечал Деррида, "это специфическое графическое вмешательство /differance — А.Г./ было задумано в про­цессе разработки вопроса о письме". Способом осуще­ствления differance и выступает П. (или "прото-П.", по­нимаемое Деррида как собственно сам принцип расчле­нения; как возможность записи, условие любой дискур­сивности, любой артикулированности). "П.", не распо­лагаясь в оппозиции к речи, акцентированно пред-поло­жено языку, всякие посредники, по Деррида, гасят зву­ковую речь. (По Деррида, "изучение функционирования языка, его игры предполагает, что выводится за скобки субстанция смысла и среди прочих возможных субстан­ций — субстанция звука". Ср. у М.М.Бахтина: "фонема почти совершенно уступает свои служебные функции — обозначать значение... графеме".) Нанесение следов-посредников — это тоже артикуляция. Деррида в этом контексте считает П. самые различные феномены: на­резки, насечки, гравировки и иные виды установления артикуляций — со(рас)членений. У Деррида П. объем-лет любую "графию": от стено-графии до спектрогра­фии, любую про-грамму (греч. пред-писание). В беседе с Кристевой Деррида отметил: "Зрительное начертание (gramme) делается таким образом наиболее общим по­нятием семиотики". Важной предпосылкой создания грамматологии явилось у Деррида осознание того, что всякий знак (и устный, и письменный) — знак знака, след следа, означающее означающего; звено-посредник в бесконечной цепи отсылок. (Согласно Деррида, "знак и божественность имеют одно и то же время и место рождения. Эпоха знака, в сущности, теологична. Она, может быть, никогда и не кончится. Однако историчес­кая ограда этой эпохи очерчена".) Любовь Деррида к па­радоксам и языковым играм сказалась и на его трактов­ке перспектив грамматологии. По мысли Деррида, пред-

ложенное им иное понимание П. — как того, что не дви­жется вслед за речью/присутствием, не стремится уло­вить присутствие и потому не принадлежит ни одной из форм присутствия, — делает неосуществимым проект грамматологии как науки. /Естественно, Деррида имеет в виду ту науку, классицистские амбиции которой он би­чует всеми возможными "поэтико-терминологическими" средствами — А.Г./ В книге "Письмо и различие" Деррида характеризовал П. как своеобычную сцену ис­тории и игры мира: сохранение обозначения "П." соот­ветствует, по его мнению, особой логике деконструктивистского анализа, которую он называет логикой "палеонимии", т.е. внесения в традиционные понятия ориги­нального содержания посредством некоторого отстране­ния, откладывания их прежнего содержания и прививки новых смыслов. (Ср. у Делеза и Гваттари, "проблема письма: неточные выражения совершенно необходимы, чтобы обозначать точно".) П. выступает в таком контек­сте как посредник в отношениях между настоящим и ре­презентацией, между жизнью и смертью. Деррида в данном случае отдает должное традиционалистскому взгляду на интересующий его предмет: речь движима живым дыханием, П. ассоциируется с омертвлением — оно по сути уже смерть, всегда "имеющее характер заве­щания". Деррида неоднократно подчеркивал, что речь не должна идти о восстановлении "первородства" П., необходимо говорить о границах грамматологии как своеобычной специальной науки о П. (См. Грамматоло­гия, Фоиологизм, Чтение, Языковые игры, Метафи­зика.)

A.A. Грицанов

ПИФАГОРСамосский (ок. 570 до н.э. — ок. 500 до н.э.) — древнегреческий философ из города Регия (на острове Самос около города Милет), основатель пифа­гореизма (см. Пифагореизм),религиозно-этический ре­форматор, политический деятель, ученик Анаксимандра. Прозвище П. (по-древнегречески — "убеждающий речью") связано с проводимыми в Дельфах общеэллин­скими музыкальными Пифийскими Играми. История жизни П. неотделима от легенд, в которых он считается как "основателем европейской научной традиции", так иногда и "шаманом", предводителем экстатических культов и тайных мистерий. Бежав из родного города от политической тирании Поликрата, после почти 30-лет­них скитаний П. необычайно расширил круг своих по­знаний. В оправдание его знаний тайных восточных до-крин ему приписывали длительное пребывание в Егип­те и Вавилоне (однако вполне возможно, что он обрел их у своих учителей из Милета). На 50-м году жизни П. поселился в южноиталийской колонии Кротон. Как пи­сал Э.Майнер, "... П. прибыл в Кротон в качестве рели-

гиозного и морального учителя... вероятно с некоторым опытом... политического агитатора. Он был человеком с сильными социальными и политическими предубежде­ниями и глубоким чувством собственной значимости. Он был избранным лидером, пророком, но не без хитро­сти и хорошего знания практических деталей и средств, которые только и могут объяснить его последующий фе­номенальный успех...". Дикеарх в своих "Фрагментах" (в передаче Порфирия) свидетельствует, что когда П. прибыл в Кротон, то "...он расположил к себе весь город как человек много странствовавший, необыкновенный и по своей природе богато одаренный судьбою, — ибо он обладал величавой внешностью и большой красотой, благородством речи, нрава и всего остального...". Там же П. основал братство своих последователей и учени­ков (около 1900 человек "посвященных"), где философ­ские и научные (в большей степени математические) изыскания неразрывно сочетались религиозно-магичес­ким ритуалом. П. был первым, кто назвал Вселенную "Космосом" по причине присущей ему упорядоченнос­ти. П., никогда ничего не писавшему и только читавше­му лекции, приписывают труды "О воспитании", "О го­сударстве", "О душе", "О мире", "О природе" и др. (Ис­торическая достоверность бесчисленных жизнеописа­ний П. сомнительна, поскольку сразу после смерти его имя и реальный облик утратили черты смертного чело­века, обретая взамен пророческие и божественные ха­рактеристики. Классическое античное выражение при­менительно к учению П.: "так сказал он". Уже Аристо­тель, не имея возможности сепарировать мысли самого П. от писаний и текстов его последователей, говорил о "так называемых пифагорейцах".) П. первым дал себе название "философ" ("любомудр"), вместо "мудрец" ("сведущий"). На место "мудрости" как осведомленнос­ти о практической жизнедеятельности общества и лич­ности, П. поместил чистое размышление (рассмотрение "мудрости" — sophia — как любимого предмета), что позднее было названо "философией" (phileo — люблю и sophia). В области астрономии П. и его школа выдвину­ли ценные научные догадки в области небесной механи­ки, а также идею шарообразности Земли и Вселенной, что было записано только Парменидом (около 500 до н.э.). При выдвижении этой концепции в основу полага­лась более эстетическая, чем научная мотивация, ибо пифагорейцы считали сферу наиболее совершенным из всех геометрических тел. В математике П. приписывают рассмотрение геометрии как абстрактной науки, систе­матическое введение доказательств в нее, построение планиметрии прямолинейных фигур, создание учений о подобии, о четном и нечетном, простом и составном, фигурном и совершенном числе, об гармонических, ге­ометрических и арифметических пропорциях и сред-

них, построение некоторых правильных многоугольни­ков и многогранников. Также П. приписывают доказа­тельство в общем виде одной из основных теорем пла­ниметрии — "теоремы П.", устанавливающей связь между сторонами прямоугольного треугольника. Теоре­ма П. устанавливает соотношения между площадями квадратов, выстроенных на катетах и на гипотенузе пря­моугольного треугольника: сумма квадратов, построен­ных на катетах, равновелика квадрату, построенному на гипотенузе. При решении задач на построение много­угольников П. и Гиппас Метапонтский открыли несоиз­меримость (невыразимость в целых числах) определен­ных отрезков (например, длина стороны квадрата и его диагональ). Это привело к созданию геометрической арифметики и геометрической алгебры (где практикует­ся замена решений уравнений первой и второй степени элементарными планиметрическими преобразования­ми, позволяющими не применять иррациональные чис­ла). Наряду с этим П. и его школе принадлежат труды по теории музыки и медицине. Влияние П. на мыслителей последующих эпох, вплоть до Коперника и Кеплера, ча­стота, с которой встречается его имя во всей античной литературе, могут соперничать, как неоднократно отме­чалось, даже с Сократом и Платоном, далеко превосхо­дя их предшественников. (См. также Античная фило­софия, Гармония сфер.)

C.B. Силков

ПИФАГОРЕИЗМ— 1) направление духовной жиз­ни, существовавшее на протяжении всей истории Древ­ней Греции, начиная с 6 в. до н.э., и прошедшее в своем развитии ряд этапов; 2) философская школа, получив­шая свое название по имени ее лидера Пифагора (см. Пифагор).Особенностью П. как особой философской школы было: а) возникновение ее как специфического духовного братства или религиозного ордена, подчинен­ного жестким правилам общежития и поведения; б) уче­ние П. выступало как тайна, знать которую было позво­лено лишь посвященным и разглашение которой запре­щалось. После того как пифагореец Филолай — совре­менник Сократа — опубликовал некоторые тексты П., сторонники этой школы обнародовали из-за нужды еще три книги. Разработанная в П. программа изучения ра­циональных оснований природы предусматривала ак­тивное применение математики. В П. впервые под сущ­ностью стали понимать умопостигаемую природу. Та­кой нечувственной сущностью, субстанцией всех вещей и было названо число. По Гегелю, за определением чис­ла в П., как и за определением идеи у Платона, скрыва­ется определение "спекулятивного понятия" как основ­ного инструмента философского познания. В П. воз­можно выделить две большие основные составляющие:

практический (пифагорейский) образ жизни и совокуп­ность теоретических учений. В религии П. наиболее важны обрядовая сторона (на основе которой душевно­му состоянию адепта задавалось необходимое направле­ние) и верования (с возможностью существования вари­антов трактования). Специфика религиозных представ­лений о судьбе души и природе в П.: душа — божест­венное существо, заключенное в телесную оболочку в наказание за предыдущие прегрешения; последняя цель земного существования — высвобождение души из соб­ственной телесной оболочки и не допущение ее в дру­гую телесную оболочку (якобы совершаемое после за­вершения цикла земного существования); путь дости­жения этой цели — строгое выполнение кодекса морали пифагорейского образа жизни. Регламентирующие предписания П. придавали определяющее значение за­нятиям наукой и музыкой. Научные концепции, мистика и мифорелигиозные представления П. излагались в обо­лочках изречений оракула (Пифагора), которым прида­вался скрытый смысл божественного откровения: "Бог — это число чисел", "Числу же все подобно", "Число есть сущность всех вещей" и т.д. Объекты математики (в основном, первые числа натурального ряда) были осно­вополагающими универсальными объектами теоретиче­ского познания в П. и рассматривались как первосущность мира, к которой редуцировались не только мате­матические построения, но и все многообразие внешне­го мира (физические, этические и социально-религиоз­ные понятия в П. имели математическую "окраску"). Математика стала неотъемлемой составляющей рели­гии П., средством очищения души и достижения бес­смертия. Математике отводилось такое место в мировоз­зренческой системе, что она в П. фактически была фи­лософией. Аристотель писал, что у чисел пифагорейцы "...усматривали (так им казалось), много сходного с тем, что существует и возникает, — больше, чем в огне, зем­ле и воде (например, такое-то свойство чисел есть спра­ведливость, а такое-то — душа и ум, другое — удача, и, можно сказать, в каждом из остальных случаев точно так же); так как далее они видели, что свойства и соот­ношения, присущие гармонии, выразимы в числах, так как, следовательно, им казалось, что все остальное по природе своей уподобляемо числам и что числа — пер­вое во всей природе, то они предположили, что элемен­ты чисел суть элементы всего существующего и что все небо есть гармония и число...". Аристотель также объяс­нял причины появления концепции математики П. (видя их, однако, только в пределах самой математики): "...Так называемые пифагорейцы, занявшись математическими науками, впервые двинули их вперед и, воспитавшись на них, стали считать их началами всех вещей...". Числа изначально мыслились имеющими пространственную