Избранные советы и наставления святителя Филарета Московского о чтении Нового Завета

Чтение любой хорошей книги приносит не­малую пользу. Увлекшийся ее интересным сооб­щением человек на время забывает все беды, все теснящие его скорби, все окружающее. Если так действует доброе человеческое слово, то какова же благодатная сила слова Божия? И Святитель на­стойчиво рекомендует: «В тихий, наипаче утрен­ний час, погружайте в него не изыскательный ум, но преданное сердце, желающее в спокойствии наслаждаться Истиной и Любовью Бога своего. Знающие говорят, что у сего источника льются всецелебные силы и неизреченные утешения, если упражнение сие бывает постоянно и соединено с наблюдением, чтобы слово, почерпнутое сердцем, не уронить поступками». Читать слово Божие надо ежедневно — не обязательно много, но обязательно внимательно, прислушиваясь к тому, что особен­но коснется сердца. «Исполняйте, по возможности, то, — учит Московский иерарх, — на что не нужно разрешения ни высшей, ни меньшей человеческой власти, — читайте слово Божие, больше или мень­ше, но не лишайте себя каждый день сего истинного насущного хлеба. Не столько много, сколько внима­тельно читать должно. Новый Завет читать полезно бы по порядку, по одной главе в день, или по две, ког­да время позволяет. Доброе также дело, приносящее духовный плод, есть мысленное и сердечное употре­бление изречений Священного Писания в разных случаях, дабы поставить себя в присутствие Божие и сохранить или восстановить спокойствие духа».

Профессор К. Е. Скурат

Рассказы о Евангелии, приведенные в книге «Верую Господи, помоги моему неверию...»

Возвращение веры

Ректор Санкт-Петербургской Академии, Е. Ф., рассказывал про своего товарища по академиче­ской скамье И.

И. потерял веру. Страдая неверием, он пришел с горем к Е. Ф., о вере которого ему было хорошо известно. Просил совета, что делать, чтобы вернуть веру. Е. Ф. дал ему, по-видимому, очень простой от­вет: «Читай Евангелие». Н. недоверчиво стал воз­ражать, что он и без того знает его почти напамять и что из этого ничего не выйдет. Но товарищ все же продолжал советовать, хоть для опыта, сделать пробу; только велел читать «совсем просто». Нако­нец тот согласился. Было лето. Сомневавшийся занимал довольно высокое место чиновника; и на вакации уезжал в Финляндию. Так было и в этот раз... Пришла осень. Чиновник снова посетил друга Е. Ф. и с радостью заявил, что вера вернулась: на вакациях он читал Евангелие...

Книга всех книг

Гибель Москвы в 1812 году потрясла импера­тора Александра I до глубины души; он ни в чем не находил утешения и признавался товарищу своей молодости, князю А.Н. Голицыну, что ничто не мо­жет рассеять его мрачных мыслей.

Голицын, самый легкомысленный и блестящий из царедворцев, незадолго пред тем остепенился и стал читать Библию с ревностью человека, обратив­шегося на путь истины. Робко предложил он Алек­сандру почерпнуть утешение из того же источни­ка. Государь ничего не ответил, но через некоторое время, придя к императрице, спросил, не может ли она дать ему почитать Библию. Императрица очень удивилась этой неожиданной просьбе и отдала ему свою Библию, которой до тех пор он никогда еще не читал. Государь ушел к себе, принялся читать и почувствовал себя перенесенным в новый для него круг понятий. Он стал подчеркивать карандашом все те места, которые мог применить к своему соб­ственному положению, и, когда вновь перечитывал их, ему казалось, что какой-то дружеский голос придавал ему бодрости и рассеивал его заблужде­ния. «Пожар Москвы осветил мою душу, — призна­вался впоследствии император Александр, — и на­полнил мое сердце теплотою веры, какой я не ощу­щал до тех пор. Тогда я познал Бога». Пламенная и искренняя вера проникла в сердце императора. «Я читал Библию, — рассказывал он, — находя, что слова ее вливают новый, прежде никогда не испы­танный, мир в мое сердце и утоляют жажду души. Господь, по благости Своей, даровал мне Духом Своим разуметь то, что я читал; этому-то внутрен­нему назиданию и озарению я обязан всеми духов­ными благами, приобретенными мною при чтении Божественного Слова».

О Евангелии

Многим Евангелие почти что кощунственно представляется как книга грозного Божиего суда, требований Господних; но как далек этот образ от живого чувства, которое Евангелие вызывает в том, кто читает его впервые!

Когда из глубины растерянности, греха или горя приступаешь к Евангелию, оно раскрывает­ся как книга радости и надежды: радости о том, что среди нас Господь, не далекий, не грозный, а родной, свой, облеченный в человеческую плоть, знающий из личного Своего опыта, что значит быть человеком; а надежда в том, что на каждой странице Господь тре­бует от нас, чтобы мы были достойны величия сво­ей человечности, требует, чтобы мы не смели быть ниже своего достоинства и уровня, не дает нам стать меньше, чем человек, — хотя мы и грешим так часто, и недостойны бываем и себя, и Его.

Какая надежда звучит в том, что Христос при­шел грешных спасти и призвать к покаянию, что Он для грешных жил и умер, что к ним обращена Его проповедь; и какое откровение о Боге в этом образе Христа, воплотившегося Сына Божия!

Бог Ветхого Завета, Бог древних религий был Богом непостижимым, Богом страшным и, в Его святости, Богом недоступным. И вот в Евангелии раскрывается Бог доступный и простой — но какой ценой! Он стал Человеком и через это отдал Себя во власть всей злобы и неправды земной. Он дал Себя на растерзание и на погибель; по любви к нам Он захотел быть таким же уязвимым, как мы, таким же безпомощным и беззащитным, как мы, таким же презренным, как мы бываем в глазах тех, кто верит только в силу и успех.

Вот каким раскрылся перед нами Бог.

И Он нам открыл, что нет такой глубины па­дения, растерянности, и страха, и ужаса, в которую Он до нас не сошел, с тем чтобы, если и мы в нее падем, мы не оказались бы одни. В Гефсиманском саду Он, в борении и ужасе, встречал не Свою, а нашу смерть. И в течение всей Своей жизни Он был именно с теми людьми, которые нуждались, чтобы к ним пришел Бог, потому что они потеряли к Нему дорогу. Вот Бог, в Которого мы верим, вот Бог, Который крестной любовью и ликующей, тор­жественной любовью Воскресения нас возлюбил, искупил и открыл нам величие человека и нашего призвания.

Поэтому станем жить достойно того звания, к которому мы призваны, радуясь о том, что с нами Бог! Аминь.

«Евангелие — правда»

Я себе дал зарок, что, если в течение года не найду смысла жизни, я покончу жизнь самоубий­ством, потому что я не согласен жить для безсмысленного, бездельного счастья.

И случилось так, что Великим постом (како­го-то года, кажется, тридцатого, нас, мальчиков, стали водить наши руководители на волейбольное поле. Раз мы собрались, и оказалось, что пригласили священника провести духовную беседу с нами, ди­карями. Ну, конечно, все от этого отлынивали как могли, кто успел сбежать, сбежал, у кого хватило мужества воспротивиться вконец, воспротивился, но меня руководитель уломал. Он меня не уговари­вал, что надо пойти, потому что это будет полезно для моей души или что-нибудь такое, потому что, сошлись он на душу или на Бога, я не поверил бы ему. Но он сказал: «Послушай, мы пригласили отца Сергия Булгакова, ты можешь себе представить, что он разнесет по городу о нас, если никто не при­дет на беседу?» Я подумал: да, лояльность к моей группе требует этого. А еще он прибавил замеча­тельную фразу: «Я же тебя не прошу слушать! Ты сиди и думай свою думу, только будь там». Я по­думал, что, пожалуй, и можно, и отправился. И все было действительно хорошо, только, к сожалению, отец Сергий Булгаков говорил слишком громко и мне мешал думать свои думы, и я начал прислуши­ваться, и то, что он говорил, привело меня в такое состояние ярости, что я уже не мог оторваться от его слов. Помню, он говорил о Христе, о Евангелии, о христианстве. Он был замечательный богослов, и он был замечательный человек для взрослых, но у него не было никакого опыта с детьми, и он гово­рил, как говорят с маленькими зверятами, доводя до нашего сознания все сладкое, что можно найти в Евангелии, от чего как раз мы шарахнулись бы, и я шарахнулся: кротость, смирение, тихость — все «рабские» свойства, в которых нас упрекают, на­чиная с Ницше и дальше. Он меня привел в такое состояние, что я решил не возвращаться на волей­больное поле, несмотря на то, что это была страсть моей жизни, а ехать домой, попробовать обнару­жить, есть ли у нас дома где-нибудь Евангелие, про­верить и покончить с этим; мне даже на ум не при­ходило, что я не покончу с этим, потому что было совершенно очевидно, что он знает свое дело и, зна­чит, это так. Я у мамы попросил Евангелие, которое у нее оказалось. Заперся в своем углу, посмотрел на книжку и обнаружил, что Евангелий четыре, а раз четыре, то одно из них, конечно, должно быть коро­че других. И так как я ничего хорошего не ожидал ни от одного из четырех, я решил прочесть самое короткое. И тут я попался. Я много раз после это­го обнаруживал, как мудро поступает Бог, когда Он располагает Свои сети, чтобы поймать рыбу, пото­му что прочти я другое Евангелие, у меня были бы трудности. За каждым Евангелием есть какая-то культурная база, Марк же писал именно для таких молодых дикарей, как я, — для римского молод­няка. Этого я не знал — но Бог знал. И Марк знал, может быть, когда написал короче других.

Я сел читать, и тут вы, может быть, повери­те мне на слово, потому что этого не докажешь: со мной случилось то, что бывает иногда на улице, знаете, когда идешь — и вдруг повернешься, потому что чувствуешь, что кто-то на тебя смотрит сзади.

Я сидел, читал и между началом первой и началом третьей глав Евангелия от Марка, которое я чи­тал медленно, потому что язык был непривычный, вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, тут, стоит Христос. И это было настолько разительное чувство, что мне пришлось остановиться, перестать читать и посмотреть. Я долго смотрел, я ничего не видел, не слышал, чувствами ничего не ощущал. Но даже когда я смотрел прямо перед собой на то место, где никого не было, у меня было то же самое яркое сознание, что тут стоит Христос, несомненно. Пом­ню, что я тогда откинулся и подумал: если Христос стоит тут — значит, это воскресший Христос. Зна­чит, я знаю достоверно и лично, в пределах моего личного, собственного опыта, что Христос воскрес, и значит, все, что о Нем говорят, — правда. Это того же рода логика, как у ранних христиан, которые об­наруживали Христа и приобретали веру не через рассказ о том, что было от начала, а через встречу с Христом живым, из чего следовало, что распятый Христос был тем, что говорится о Нем, и что весь предшествующий рассказ тоже имеет смысл.

Ну, дальше я читал, но это уже было нечто со­всем другое. Первые мои открытия в этой области я сейчас очень ярко помню; я, вероятно, выразил бы это иначе, когда был мальчиком лет пятнадцати, но первое было: если это правда, значит, все Еванге­лие — правда, значит, в жизни есть смысл, значит, можно жить не для чего иного, как для того, чтобы поделиться с другими тем чудом, которое я обна­ружил. Есть, наверное, тысячи людей, которые об этом не знают, и надо им скорее сказать. Второе: если это правда, то все, что я думал о людях, была неправда; Бог сотворил всех, Он возлюбил всех до смерти включительно, и поэтому даже если они ду­мают, что они мне враги, то я знаю, что они мне не враги. Помню, на следующее утро я вышел и шел как в преображенном мире, на всякого человека, который мне попадался, я смотрел и думал: тебя Бог создал по любви! Он тебя любит! Ты мне брат, ты мне сестра, ты меня можешь уничтожить, пото­му что ты этого не понимаешь, но я это знаю, и это­го довольно. Это было первое, самое разительное открытие.

Дальше, когда продолжал читать, меня порази­ло уважение и бережное отношение Бога к челове­ку; если люди иногда готовы друг друга затоптать в грязь, то Бог этого никогда не делает. В рассказе, например, о блудном сыне: блудный сын признает, что он согрешил перед Небом, перед отцом, что он недостоин быть его сыном, он даже готов сказать: Прими меня хоть наемником. Но, если вы замети­ли, в Евангелии отец не дает ему сказать этой по­следней фразы, он ему дает договорить до я недо­стоин называться твоим сыном и тут его переби­вает, возвращая обратно в семью: Принесите обувь, принесите кольцо, принесите одежду... [Ср.: Лк. 15: 19-22] Потому что недостойным сыном ты можешь быть, достойным слугой или рабом — никак, сыновство не снимается.

А последнее, что меня тогда поразило, что я выразил бы тогда совершенно иначе, вероятно, это то, что Бог — и такова природа любви — так нас умеет любить, что готов с нами разделить все без остатка: не только тварность через Воплощение, не только ограничение всей жизни через последствия греха, не только физические страдания и смерть, но и самое ужасное — условие смертности, уеловне ада: боголишенность, потерю Бога, от которой человек умирает. Этот крик Христов на Кресте: Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил? (Мк. 15: 34) — это приобщенность не только бого- оставленности, а боголишенности, которая убивает человека, это готовность Бога разделить нашу обезбоженность, как бы с нами пойти во ад, потому что сошествие Христово во ад — это именно сошествие в древний ветхозаветный шеол, то есть то место, где Бога нет. Меня так поразило, что, значит, нет гра­ницы Божией готовности разделить человеческую судьбу, чтобы взыскать человека.

Смертный приговор

Вся японская полиция разыскивала этого та­инственного и дерзкого преступника. Он же скры­вался под разными именами, объявляясь то тут, то там, и неоднократно подвергался задержанию за те или иные мелкие правонарушения. В конце концов его перевели в главный следственный изолятор в Токио.

Это было в декабре 1915 года. В этом изоля­торе Токисо оказался в одной камере с подозревае­мым по имени Комори. Из разговора с ним Токисо узнал, что Комори арестован и заключен в изоля­тор по подозрению, что в апреле этого года он убил гейшу Охару, которую на самом деле убил он, Токи­со. Дело невиновного Комори возмутило в Токисо остатки совести, и он принялся сам с собой беседо­вать, постоянно задавая себе один и тот же вопрос: «Могу ли я допустить, чтобы этот безвинный чело­век был приговорен к смертной казни за преступле­ние, совершенное мною?» Наступил Новый год, самый большой в Японии праздник. В этот день заключенные получают подарки и гостинцы от тех или иных благотворителей. Токисо досталось до­машнее печенье и небольшая книга. Книгу, как ему было сказано, прислали две американки. Печенье он съел, а книгу поставил на полку — и забыл про нее.

Прошло много времени, пока в один прекрас­ный день просто от скуки Токисо протянул руку и взял ту книгу с полки. Прочитал заглавие: «Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа». Полистал ее немного и навскидку прочитал несколько фраз, которые не произвели на него особого впечатления. Вернул книгу на полку. Так минуло еще несколь­ко дней. Он снова взял книгу в руки и открыл ее там, где говорилось о Христовых страданиях. Чи­тая, он негодовал на Пилата и злился на иудеев за то, что они судят и приговаривают к смерти пра­ведного человека. Вспомнил он и о своем убийстве гейши и о безвинном Комори, которому, как и Ии­сусу, без всякой причины грозит смертная казнь. Все внимательнее вчитываясь в текст, Токисо бук­вально впивался в канву событий, желая узнать, что все-таки в конечном счете будет с Иисусом. Но, дойдя до слов: Иисус же говорил: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают, — закрыл книгу. Он по­чувствовал, будто кто-то иглой поразил его в самое сердце. Может ли такое быть? Ведь такое не видано и не слыхано, чтобы некто, так истязаемый и мучи­мый, как Иисус, перед последним издыханием все простил своим врагам! Об этом Токисо не мог даже грезить! Вот как он сам излагает свои мысли: «Я считаю, что главный враг того или иного человека — тот, кто покушается на его жизнь. Да и в самом деле нет большего неприятеля, чем этот. И вот как раз в ту минуту, когда у Иисуса забирают жизнь, он молится за Своих палачей Небесному Богу: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23: 34). Что другое могу я предположить, нежели что Иисус был Сыном Божиим? Подумал я о том, что всякий обычный человек пылает гневом и прочными мерз­кими страстями даже за малое чинимое ему зло. Однако Иисус молился за врагов именно в тот мо­мент, когда они отнимали у Него жизнь — и причем такую драгоценную, жизнь, которую ничто в мире не может заменить. Такой поступок абсолютно не­возможен для заурядного человека. И потому мы должны признать и сказать: «ОН БЫЛ БОГОМ».

Сделавшись христианином, Токисо ясно осоз­нал, что должен спасти невиновного Комори, обви­ненного в убийстве гейши Охару, то есть в том са­мом злодеянии, которое совершил он, Токисо. «Не ты убил гейшу Охару, а я, брат Комори!» — заявил он однажды перед свидетелями.

...17 августа 1918 года, в 9 часов утра, Токисо Иси был выведен в тюремный двор и повешен.

Тюремный священник так описывает это со­бытие: «Многие умирающие на виселице смотрят в глаза смерти с хладнокровием и самоуверенностью, чтобы по исходе их жизни оставить потомкам до­брое имя и не подвергнуться насмешкам мира сего. Но мужество Иси имело совсем иной характер. В нем нисколько не проявлялось ни желания стя­жать себе доброе имя, ни душевного напряжения к претерпеванию неизбежного. Весь погруженный в смирение и предельно серьезный, он словно ничего не замечал, кроме славы мира Небесного, в который возвращался, свергнув с себя тяжкое бремя грехов, — именно так, как некто, снедаемый непомерной тоской, направляет стопы к своему родному очагу. Встав под виселицей, в тот самый момент, когда его жизнь должна была испариться, как капля росы, Иси пропел следующие последние слова:

«Имя мое скверно,

Тело мое умирает в темнице,

Но душа моя очищена И в день сей возвращается в Град Божий».