Обратная связь
|
Избранные советы и наставления святителя Филарета Московского о чтении Нового Завета
Чтение любой хорошей книги приносит немалую пользу. Увлекшийся ее интересным сообщением человек на время забывает все беды, все теснящие его скорби, все окружающее. Если так действует доброе человеческое слово, то какова же благодатная сила слова Божия? И Святитель настойчиво рекомендует: «В тихий, наипаче утренний час, погружайте в него не изыскательный ум, но преданное сердце, желающее в спокойствии наслаждаться Истиной и Любовью Бога своего. Знающие говорят, что у сего источника льются всецелебные силы и неизреченные утешения, если упражнение сие бывает постоянно и соединено с наблюдением, чтобы слово, почерпнутое сердцем, не уронить поступками». Читать слово Божие надо ежедневно — не обязательно много, но обязательно внимательно, прислушиваясь к тому, что особенно коснется сердца. «Исполняйте, по возможности, то, — учит Московский иерарх, — на что не нужно разрешения ни высшей, ни меньшей человеческой власти, — читайте слово Божие, больше или меньше, но не лишайте себя каждый день сего истинного насущного хлеба. Не столько много, сколько внимательно читать должно. Новый Завет читать полезно бы по порядку, по одной главе в день, или по две, когда время позволяет. Доброе также дело, приносящее духовный плод, есть мысленное и сердечное употребление изречений Священного Писания в разных случаях, дабы поставить себя в присутствие Божие и сохранить или восстановить спокойствие духа».
Профессор К. Е. Скурат
Рассказы о Евангелии, приведенные в книге «Верую Господи, помоги моему неверию...»
Возвращение веры
Ректор Санкт-Петербургской Академии, Е. Ф., рассказывал про своего товарища по академической скамье И.
И. потерял веру. Страдая неверием, он пришел с горем к Е. Ф., о вере которого ему было хорошо известно. Просил совета, что делать, чтобы вернуть веру. Е. Ф. дал ему, по-видимому, очень простой ответ: «Читай Евангелие». Н. недоверчиво стал возражать, что он и без того знает его почти напамять и что из этого ничего не выйдет. Но товарищ все же продолжал советовать, хоть для опыта, сделать пробу; только велел читать «совсем просто». Наконец тот согласился. Было лето. Сомневавшийся занимал довольно высокое место чиновника; и на вакации уезжал в Финляндию. Так было и в этот раз... Пришла осень. Чиновник снова посетил друга Е. Ф. и с радостью заявил, что вера вернулась: на вакациях он читал Евангелие...
Книга всех книг
Гибель Москвы в 1812 году потрясла императора Александра I до глубины души; он ни в чем не находил утешения и признавался товарищу своей молодости, князю А.Н. Голицыну, что ничто не может рассеять его мрачных мыслей.
Голицын, самый легкомысленный и блестящий из царедворцев, незадолго пред тем остепенился и стал читать Библию с ревностью человека, обратившегося на путь истины. Робко предложил он Александру почерпнуть утешение из того же источника. Государь ничего не ответил, но через некоторое время, придя к императрице, спросил, не может ли она дать ему почитать Библию. Императрица очень удивилась этой неожиданной просьбе и отдала ему свою Библию, которой до тех пор он никогда еще не читал. Государь ушел к себе, принялся читать и почувствовал себя перенесенным в новый для него круг понятий. Он стал подчеркивать карандашом все те места, которые мог применить к своему собственному положению, и, когда вновь перечитывал их, ему казалось, что какой-то дружеский голос придавал ему бодрости и рассеивал его заблуждения. «Пожар Москвы осветил мою душу, — признавался впоследствии император Александр, — и наполнил мое сердце теплотою веры, какой я не ощущал до тех пор. Тогда я познал Бога». Пламенная и искренняя вера проникла в сердце императора. «Я читал Библию, — рассказывал он, — находя, что слова ее вливают новый, прежде никогда не испытанный, мир в мое сердце и утоляют жажду души. Господь, по благости Своей, даровал мне Духом Своим разуметь то, что я читал; этому-то внутреннему назиданию и озарению я обязан всеми духовными благами, приобретенными мною при чтении Божественного Слова».
О Евангелии
Многим Евангелие почти что кощунственно представляется как книга грозного Божиего суда, требований Господних; но как далек этот образ от живого чувства, которое Евангелие вызывает в том, кто читает его впервые!
Когда из глубины растерянности, греха или горя приступаешь к Евангелию, оно раскрывается как книга радости и надежды: радости о том, что среди нас Господь, не далекий, не грозный, а родной, свой, облеченный в человеческую плоть, знающий из личного Своего опыта, что значит быть человеком; а надежда в том, что на каждой странице Господь требует от нас, чтобы мы были достойны величия своей человечности, требует, чтобы мы не смели быть ниже своего достоинства и уровня, не дает нам стать меньше, чем человек, — хотя мы и грешим так часто, и недостойны бываем и себя, и Его.
Какая надежда звучит в том, что Христос пришел грешных спасти и призвать к покаянию, что Он для грешных жил и умер, что к ним обращена Его проповедь; и какое откровение о Боге в этом образе Христа, воплотившегося Сына Божия!
Бог Ветхого Завета, Бог древних религий был Богом непостижимым, Богом страшным и, в Его святости, Богом недоступным. И вот в Евангелии раскрывается Бог доступный и простой — но какой ценой! Он стал Человеком и через это отдал Себя во власть всей злобы и неправды земной. Он дал Себя на растерзание и на погибель; по любви к нам Он захотел быть таким же уязвимым, как мы, таким же безпомощным и беззащитным, как мы, таким же презренным, как мы бываем в глазах тех, кто верит только в силу и успех.
Вот каким раскрылся перед нами Бог.
И Он нам открыл, что нет такой глубины падения, растерянности, и страха, и ужаса, в которую Он до нас не сошел, с тем чтобы, если и мы в нее падем, мы не оказались бы одни. В Гефсиманском саду Он, в борении и ужасе, встречал не Свою, а нашу смерть. И в течение всей Своей жизни Он был именно с теми людьми, которые нуждались, чтобы к ним пришел Бог, потому что они потеряли к Нему дорогу. Вот Бог, в Которого мы верим, вот Бог, Который крестной любовью и ликующей, торжественной любовью Воскресения нас возлюбил, искупил и открыл нам величие человека и нашего призвания.
Поэтому станем жить достойно того звания, к которому мы призваны, радуясь о том, что с нами Бог! Аминь.
«Евангелие — правда»
Я себе дал зарок, что, если в течение года не найду смысла жизни, я покончу жизнь самоубийством, потому что я не согласен жить для безсмысленного, бездельного счастья.
И случилось так, что Великим постом (какого-то года, кажется, тридцатого, нас, мальчиков, стали водить наши руководители на волейбольное поле. Раз мы собрались, и оказалось, что пригласили священника провести духовную беседу с нами, дикарями. Ну, конечно, все от этого отлынивали как могли, кто успел сбежать, сбежал, у кого хватило мужества воспротивиться вконец, воспротивился, но меня руководитель уломал. Он меня не уговаривал, что надо пойти, потому что это будет полезно для моей души или что-нибудь такое, потому что, сошлись он на душу или на Бога, я не поверил бы ему. Но он сказал: «Послушай, мы пригласили отца Сергия Булгакова, ты можешь себе представить, что он разнесет по городу о нас, если никто не придет на беседу?» Я подумал: да, лояльность к моей группе требует этого. А еще он прибавил замечательную фразу: «Я же тебя не прошу слушать! Ты сиди и думай свою думу, только будь там». Я подумал, что, пожалуй, и можно, и отправился. И все было действительно хорошо, только, к сожалению, отец Сергий Булгаков говорил слишком громко и мне мешал думать свои думы, и я начал прислушиваться, и то, что он говорил, привело меня в такое состояние ярости, что я уже не мог оторваться от его слов. Помню, он говорил о Христе, о Евангелии, о христианстве. Он был замечательный богослов, и он был замечательный человек для взрослых, но у него не было никакого опыта с детьми, и он говорил, как говорят с маленькими зверятами, доводя до нашего сознания все сладкое, что можно найти в Евангелии, от чего как раз мы шарахнулись бы, и я шарахнулся: кротость, смирение, тихость — все «рабские» свойства, в которых нас упрекают, начиная с Ницше и дальше. Он меня привел в такое состояние, что я решил не возвращаться на волейбольное поле, несмотря на то, что это была страсть моей жизни, а ехать домой, попробовать обнаружить, есть ли у нас дома где-нибудь Евангелие, проверить и покончить с этим; мне даже на ум не приходило, что я не покончу с этим, потому что было совершенно очевидно, что он знает свое дело и, значит, это так. Я у мамы попросил Евангелие, которое у нее оказалось. Заперся в своем углу, посмотрел на книжку и обнаружил, что Евангелий четыре, а раз четыре, то одно из них, конечно, должно быть короче других. И так как я ничего хорошего не ожидал ни от одного из четырех, я решил прочесть самое короткое. И тут я попался. Я много раз после этого обнаруживал, как мудро поступает Бог, когда Он располагает Свои сети, чтобы поймать рыбу, потому что прочти я другое Евангелие, у меня были бы трудности. За каждым Евангелием есть какая-то культурная база, Марк же писал именно для таких молодых дикарей, как я, — для римского молодняка. Этого я не знал — но Бог знал. И Марк знал, может быть, когда написал короче других.
Я сел читать, и тут вы, может быть, поверите мне на слово, потому что этого не докажешь: со мной случилось то, что бывает иногда на улице, знаете, когда идешь — и вдруг повернешься, потому что чувствуешь, что кто-то на тебя смотрит сзади.
Я сидел, читал и между началом первой и началом третьей глав Евангелия от Марка, которое я читал медленно, потому что язык был непривычный, вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, тут, стоит Христос. И это было настолько разительное чувство, что мне пришлось остановиться, перестать читать и посмотреть. Я долго смотрел, я ничего не видел, не слышал, чувствами ничего не ощущал. Но даже когда я смотрел прямо перед собой на то место, где никого не было, у меня было то же самое яркое сознание, что тут стоит Христос, несомненно. Помню, что я тогда откинулся и подумал: если Христос стоит тут — значит, это воскресший Христос. Значит, я знаю достоверно и лично, в пределах моего личного, собственного опыта, что Христос воскрес, и значит, все, что о Нем говорят, — правда. Это того же рода логика, как у ранних христиан, которые обнаруживали Христа и приобретали веру не через рассказ о том, что было от начала, а через встречу с Христом живым, из чего следовало, что распятый Христос был тем, что говорится о Нем, и что весь предшествующий рассказ тоже имеет смысл.
Ну, дальше я читал, но это уже было нечто совсем другое. Первые мои открытия в этой области я сейчас очень ярко помню; я, вероятно, выразил бы это иначе, когда был мальчиком лет пятнадцати, но первое было: если это правда, значит, все Евангелие — правда, значит, в жизни есть смысл, значит, можно жить не для чего иного, как для того, чтобы поделиться с другими тем чудом, которое я обнаружил. Есть, наверное, тысячи людей, которые об этом не знают, и надо им скорее сказать. Второе: если это правда, то все, что я думал о людях, была неправда; Бог сотворил всех, Он возлюбил всех до смерти включительно, и поэтому даже если они думают, что они мне враги, то я знаю, что они мне не враги. Помню, на следующее утро я вышел и шел как в преображенном мире, на всякого человека, который мне попадался, я смотрел и думал: тебя Бог создал по любви! Он тебя любит! Ты мне брат, ты мне сестра, ты меня можешь уничтожить, потому что ты этого не понимаешь, но я это знаю, и этого довольно. Это было первое, самое разительное открытие.
Дальше, когда продолжал читать, меня поразило уважение и бережное отношение Бога к человеку; если люди иногда готовы друг друга затоптать в грязь, то Бог этого никогда не делает. В рассказе, например, о блудном сыне: блудный сын признает, что он согрешил перед Небом, перед отцом, что он недостоин быть его сыном, он даже готов сказать: Прими меня хоть наемником. Но, если вы заметили, в Евангелии отец не дает ему сказать этой последней фразы, он ему дает договорить до я недостоин называться твоим сыном и тут его перебивает, возвращая обратно в семью: Принесите обувь, принесите кольцо, принесите одежду... [Ср.: Лк. 15: 19-22] Потому что недостойным сыном ты можешь быть, достойным слугой или рабом — никак, сыновство не снимается.
А последнее, что меня тогда поразило, что я выразил бы тогда совершенно иначе, вероятно, это то, что Бог — и такова природа любви — так нас умеет любить, что готов с нами разделить все без остатка: не только тварность через Воплощение, не только ограничение всей жизни через последствия греха, не только физические страдания и смерть, но и самое ужасное — условие смертности, уеловне ада: боголишенность, потерю Бога, от которой человек умирает. Этот крик Христов на Кресте: Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил? (Мк. 15: 34) — это приобщенность не только бого- оставленности, а боголишенности, которая убивает человека, это готовность Бога разделить нашу обезбоженность, как бы с нами пойти во ад, потому что сошествие Христово во ад — это именно сошествие в древний ветхозаветный шеол, то есть то место, где Бога нет. Меня так поразило, что, значит, нет границы Божией готовности разделить человеческую судьбу, чтобы взыскать человека.
Смертный приговор
Вся японская полиция разыскивала этого таинственного и дерзкого преступника. Он же скрывался под разными именами, объявляясь то тут, то там, и неоднократно подвергался задержанию за те или иные мелкие правонарушения. В конце концов его перевели в главный следственный изолятор в Токио.
Это было в декабре 1915 года. В этом изоляторе Токисо оказался в одной камере с подозреваемым по имени Комори. Из разговора с ним Токисо узнал, что Комори арестован и заключен в изолятор по подозрению, что в апреле этого года он убил гейшу Охару, которую на самом деле убил он, Токисо. Дело невиновного Комори возмутило в Токисо остатки совести, и он принялся сам с собой беседовать, постоянно задавая себе один и тот же вопрос: «Могу ли я допустить, чтобы этот безвинный человек был приговорен к смертной казни за преступление, совершенное мною?» Наступил Новый год, самый большой в Японии праздник. В этот день заключенные получают подарки и гостинцы от тех или иных благотворителей. Токисо досталось домашнее печенье и небольшая книга. Книгу, как ему было сказано, прислали две американки. Печенье он съел, а книгу поставил на полку — и забыл про нее.
Прошло много времени, пока в один прекрасный день просто от скуки Токисо протянул руку и взял ту книгу с полки. Прочитал заглавие: «Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа». Полистал ее немного и навскидку прочитал несколько фраз, которые не произвели на него особого впечатления. Вернул книгу на полку. Так минуло еще несколько дней. Он снова взял книгу в руки и открыл ее там, где говорилось о Христовых страданиях. Читая, он негодовал на Пилата и злился на иудеев за то, что они судят и приговаривают к смерти праведного человека. Вспомнил он и о своем убийстве гейши и о безвинном Комори, которому, как и Иисусу, без всякой причины грозит смертная казнь. Все внимательнее вчитываясь в текст, Токисо буквально впивался в канву событий, желая узнать, что все-таки в конечном счете будет с Иисусом. Но, дойдя до слов: Иисус же говорил: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают, — закрыл книгу. Он почувствовал, будто кто-то иглой поразил его в самое сердце. Может ли такое быть? Ведь такое не видано и не слыхано, чтобы некто, так истязаемый и мучимый, как Иисус, перед последним издыханием все простил своим врагам! Об этом Токисо не мог даже грезить! Вот как он сам излагает свои мысли: «Я считаю, что главный враг того или иного человека — тот, кто покушается на его жизнь. Да и в самом деле нет большего неприятеля, чем этот. И вот как раз в ту минуту, когда у Иисуса забирают жизнь, он молится за Своих палачей Небесному Богу: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23: 34). Что другое могу я предположить, нежели что Иисус был Сыном Божиим? Подумал я о том, что всякий обычный человек пылает гневом и прочными мерзкими страстями даже за малое чинимое ему зло. Однако Иисус молился за врагов именно в тот момент, когда они отнимали у Него жизнь — и причем такую драгоценную, жизнь, которую ничто в мире не может заменить. Такой поступок абсолютно невозможен для заурядного человека. И потому мы должны признать и сказать: «ОН БЫЛ БОГОМ».
Сделавшись христианином, Токисо ясно осознал, что должен спасти невиновного Комори, обвиненного в убийстве гейши Охару, то есть в том самом злодеянии, которое совершил он, Токисо. «Не ты убил гейшу Охару, а я, брат Комори!» — заявил он однажды перед свидетелями.
...17 августа 1918 года, в 9 часов утра, Токисо Иси был выведен в тюремный двор и повешен.
Тюремный священник так описывает это событие: «Многие умирающие на виселице смотрят в глаза смерти с хладнокровием и самоуверенностью, чтобы по исходе их жизни оставить потомкам доброе имя и не подвергнуться насмешкам мира сего. Но мужество Иси имело совсем иной характер. В нем нисколько не проявлялось ни желания стяжать себе доброе имя, ни душевного напряжения к претерпеванию неизбежного. Весь погруженный в смирение и предельно серьезный, он словно ничего не замечал, кроме славы мира Небесного, в который возвращался, свергнув с себя тяжкое бремя грехов, — именно так, как некто, снедаемый непомерной тоской, направляет стопы к своему родному очагу. Встав под виселицей, в тот самый момент, когда его жизнь должна была испариться, как капля росы, Иси пропел следующие последние слова:
«Имя мое скверно,
Тело мое умирает в темнице,
Но душа моя очищена И в день сей возвращается в Град Божий».
|
|