ГЛАВА II. СРАВНИТЕЛЬНАЯ ПОЛИТОЛОГИЯ

Историческая апробированность и оправданность сравнительного подхода (обычно наряду и в комбинации с другими методами) позволяет констатировать выделение в политической теории специальной отрасли знания – сравнительной политологии (в другом срезе – сравнительной политической культурологии).

В гомогенной культурно-цивилизационной среде применение политических сравнений не сопряжено с принципиальными трудностями. К тому же многое упрощает здесь, скажем, применительно к постхристианской цивилизации Запада, использование общепринятого и развитого языка для описания политической культуры, который начал складываться еще в трудах Платона и Аристотеля. Знаменитая схема политических режимов последнего явилась, кстати, результатом сравнения десятков государств средиземноморской древности. Образцовым компаративистским исследованием остается в этом смысле книга А. де Токвиля. На этом уровне сопоставления сегодня допустимо пользоваться определением политической культуры как индивидуально-личностного отношения к явлениям политической жизни, стиля поведения субъекта политической власти. Категории сравнения могут быть найдены в наработках политической социализации и образования, политической философии и политэкономии, политической психологии и этики, политической географии, демографии и политэкологии, политической кибернетики и даже политической астрологии.

Сложности нарастают при сравнении политического сознания, политических систем и инструментов, политических элит и политического лидерства различных цивилизационно-культурных объектов, например, Востока и Запада. С подобными трудностями столкнулся М.Вебер, который попытался использовать китайский материал в своих исследованиях. Сравнение политических традиций требует переноса акцента на несколько иное определение политической культуры как усвоения наличного политического опыта, который задан историей, что требует сопоставимого уровня изученности цивилизационно-культурных объектов (объективно) и адекватного научного выбора методик со стороны исследователя-политолога (субъективно). В этом смысле презумпцией будет отказ [c.29] от евроцентризма, живучесть которого кроме субъективных предпочтений может быть детерминирована языком политологии. Во многих случаях он просто не имеет эквивалентов для описания политических реалий Востока. Отказ от евроцентризма позволит избежать приверженности концепции “столбовой дороги” политического развития человечества, что открыто проявлено в марксизме-ленинизме и латентно содержится в доктринах либерально-демократического толка.

Сравнительное изучение и усвоение политических культур привычно может идти от более продвинутых научно-теоретических достижений Запада в их применении к “традиционным” обществам Востока. Это касается как заимствования готовых политических форм, так и использования достаточно жестких (в теоретическом плане) политических технологий Запада в политических средах Востока в процессе модернизации, понятой не как европеизация. Структурно-функциональный подход в комбинации с социологическим мог бы дать точные и сопоставимые сведения о приживаемости институтов Запада на восточной почве.

Однако возможен, на наш взгляд, и весь путь – от зафиксированных культурно-цивилизационных различий (западно-христианской, арабо-исламской, индо-буддийской, китайско-конфуцианской и русско-православной цивилизации) к выделению инвариантов поведения политических структур, поведения и менталитета, которые необязательно совпадут с примитивно трактуемыми универсальными, так называемыми “общечеловеческими” ценностями в политике. После вычленения инвариантов в “осадке” окажутся элементы национальной политической специфики, которые могут стать богатым исходным материалом для практически-политического и теоретически-политического творчества. При этом важно избежать исходного излишне упрощенного разделения общественных организмов на традиционные и современные, так как “традиционное” может оказаться вполне современным, а не просто “закрытым” или “стагнирующим”, а “современное”, в свою очередь, может быть представлено традицией политических инноваций, “традицией”, защита которой подразумевает определенную “закрытость”. По-новому может быть, например, поставлена проблема политического прогресса: умещается ли в рамки политической [c.30] модернизации движение от традиционной патерналистской восточной деспотии к вполне современной западной авторитарно-тоталитарной диктатуре? В любом случае западно-восточная политическая компаративистика может многое дать на пути взаимообогащения и синтеза политических культур, совершенствования языка политического общения, практического разрешения актуальных и потенциальных политических конфликтов.

Каждое последующее поколение не довольствуется тем осмыслением политической жизни, которое ему достается по наследию, и выдвигает новые подходы к организации исторического материала, современной политики и прогнозированию политических событий. На сегодняшний день сохраняют свое значение (т.е. работают дополняя друг друга) три общесоциологические глобальные парадигмы, включающие в себя собственно политологические подходы: формационная, цивилизационно-культурологическая и мир-системная – каждая с их достоинствами и недостатками.

Схема всемирно-исторического процесса, так называемая “пятичленка”, предложенная К. Марксом в середине прошлого века, включает пять (в более общем виде – три) этапов формаций.

Разрешающая способность этой схемы, созданной преимущественно на европейском материале, оказалась недостаточной, потому что даже ни одно европейское общество не прошло предварительно все ступени этой лестницы исторического прогресса. К тому же схема оказалась совершенно негодной для народов Востока, который во все исторические времена представлял три четверти человечества.

К чести Маркса следует отметить, что он догадывался об этом и предложил дополнить схему “азиатской” формацией (для всех неевропейских обществ), которую он помещал на стыке первичной и вторичной формации, грубо говоря, вместо рабовладения и феодализма, так как приход капитализма на Восток кладет (по Марксу) предел всей восточной специфике. Так же как деревню она (буржуазия – Авт.) сделала зависимой от города, так варварские и полуварварские страны она поставила в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы – от буржуазных народов, Восток от Запада. Сам Маркс , и это снова говорит в его пользу, предостерегал [c.31] от применения “универсальных отмычек” в виде какой-нибудь общей историко-философской теории. Неизвестно, правда, имел ли он в виду собственную теорию, но вот его последователи явно превратили его схему в “универсальную отмычку”, а весьма конструктивную мысль об “азиатском способе производства” отбросили во имя “чистоты” и “стройности” учения, будто ничего такого основоположник как бы и не говорил. Академические споры на эту тему изредка допускались, но в учебниках была забетонирована “пятичленка”.

Хотя ради истины здесь же следует отметить, что и у марксизма рыльце оказалось в “европейском пуху”, так как Маркс и Энгельс выступали против идеи национального единства, считая ее буржуазной уловкой, скрывающей классовый антагонизм, против конструктивности идеи разнообразия культур, так как они подчинены законам линейного детерминированного развития, и видели фактор прогресса в превращении капитализма в мировое явление, поскольку остальные колонии приносят пользу экономике передовых метрополий, а приобщение к мировой экономике имеет цивилизирующее значение. Да и сегодня многие ученые (на Западе больше, чем на Востоке) по-прежнему не осознают, что “общечеловеческие” духовные ценности создаются и постоянно подпитываются и освежаются родниками различных национальных культур.

Цивилизационно-культурная парадигма (Н.Я.Данилевский, П.Сорокин, О.Шпенглер, А.Тойнби, Д.Икэда) – в основном теоретический продукт нашего века. Здесь вся история человечества мыслится как совокупность своеобразных, относительно замкнутых цивилизаций (их насчитывали от 5 до 21), каждая из которых проходит стадии возникновения, роста, надлома и разложения, умирая от естественных катастроф, военных поражений или внутренних конфликтов. В последнем случае виноватой оказывается творческая элита, которая, оказавшись не на высоте перед очередной “судьбоносной” проблемой, превращается в господствующее меньшинство, правящую политическую элиту, предпочитающую силу авторитета. Основная масса населения, отчужденная от власти и собственности – это “внутренний пролетариат”, который в союзе с варварской периферией или “внешним пролетариатом” выступает на борьбу против правящего меньшинства, [c.32]что ведет к гибели цивилизации. Теория цивилизаций содержит сильную альтернативу евроцентризму, открывает перспективу сближения Востока и Запада на путях их духовного обогащения и обновления. Ядром каждой цивилизации выступает духовная культура во всей ее неповторимости, а прогресс – духовное совершенствование людей, сопряженный с отказом от абсолютизации материальных ценностей и возрождением гармонии между человеком и природой в духе лучших достижений народов Востока и Запада. В области геополитики цивилизационный подход приносит порой нетривиальные результаты (см: С. Хантингтон. Столкновение цивилизаций).

Сочетание формационного и цивилизационного подходов в восточно-западных сопоставлениях до сих пор не является простой проблемой и лишь отчасти разрешается с помощью третьей новейшей парадигмы, предложенной в 70-е годы школой мир-системного анализа (Ф.Бродель, И.Валлерстайн). Согласно Валлерстайну, в XVI в. в Европе произошла смена мир-систем: мир-империи, основанные на политическом властвовании, уступили место мир-экономике, основанной на торговле. Центр силы переместился из Севильи (империя Габсбургов) в Амстердам. Это была победа капиталистической мир-экономики (КМЭ), которая с тех пор выступает как современная мир-система (СМС) и вокруг которой складывались концентрационные кольца мировой периферии. Ядро-центр КМЭ, получая основную массу торговой прибыли, постоянно ведет борьбу за монополию, и государство выступает инструментом этой борьбы, решающим фактором внутренней и внешней экспансии.

За всю 500-летнюю историю СМС ее центр силы несколько раз перемещался: от Cоединенных провинций (Голландия) к Великобритании, от Великобритании к Соединенным Штатам, от Соединенных Штатов к ... Пики гегемонии, как правило, наступали после мировых войн, что видно из следующей схемы:

[c.33]

Особенностью экономической, а значит и политической гегемонии мир-системный анализ считает наличие следующих признаков:

• Развитие начинается в агропромышленной сфере, максимум гегемонии приходит на этапе торговли, утрата гегемонии связана с переходом к банковско-финансовому периоду.
• Любой гегемон организует свою политико-экономическую защиту под лозунгами “свободной торговли” и “глобального либерализма”.
• Держава-Гегемон преобладает в военно-морском отношении.
• Обычно, как это отмечалось выше, Гегемония набирает силу через мировые войны, которые длятся примерно в течение 30 лет.

Замечательно также то, что каждый будущий победитель начинал с того, что брал себе в партнеры предыдущего Гегемона (Великобритания – Голландию, США – Великобританию). Согласно геополитическому прогнозу мир-системного анализа (а его прогностические возможности очевидны), история отпустила КМЭ еще 70 – 80 лет. Началом конца следует считать 1914 год. Свой пик США, как современный Гегемон уже пережили, и со второй половины 60-х годов начался их упадок. Будущий Гегемон уже должен налаживать партнерские отношения с США, но вот кто им будет – это пока остается под вопросом, хотя многое говорит в пользу кандидатуры Японии или Китая.

Сегодня считается фактом победа современной мир-экономики советской “мир-империей”, которую к тому же в пропагандистских целях определили как “империю зла”. С абсолютным прогностическим оптимизмом марксизма происходит трудное расставание. Но и прошумевшее на весь мир сообщение о “конце истории” и окончательном и бесповоротном торжестве либерально-демократических порядков во всем мире по образцу США и Европы весьма уязвимо для критики. В эпоху Риска, нерешенных глобальных проблем говорить о каких-либо окончательных решениях необходимо с определенной осторожностью. Тем более, что четвертая часть человечества продолжает социалистический эксперимент и делает это весьма [c.34] осмотрительно и солидно. Чтобы повторить печальный опыт советской “мир-империи” миллиардному народу предстоит породить своего Горбачева, изъявить политическую волю или дать молчаливое согласие на разрушение собственной страны, чего прямо требуют на Западе в качестве цены за “выход из тоталитаризма”. Думается, что слухи об окончательной смерти марксистского социализма сильно преувеличены, что лишь история покажет, был ли это действительный тупик или опередивший свое время, а потому и трагический, социальный опыт.

В любом случае можно воспользоваться сильными сторонами всех трех подходов, чтобы организовать материал, помня о первородном евроцентристском грехе марксизма, о внутренней евроцентристской доминанте мир-системного анализа, его “капиталоцентризме”, об уравновешивающих потенциях цивилизационного подхода для судеб единого в своем многообразии мира. Последнее особенно важно, ибо никто не станет отрицать, что мир политики по-разному смотрелся и смотрится из Нью-Йорка, Лондона, Парижа и Берлина и различия эти возрастают при взгляде из Пекина, Дели, Каира, Токио или Москвы, что национальные политические культуры-традиции еще не вырастили единого метаязыка, что язык западной христианской цивилизации является хотя и преобладающим, но не единственным.

Большая продвинутость Запада в развитии политических форм и теоретическом осмыслении этого развития средствами политических наук – неоспоримое достижение европеизма, от которого следует отличать евроцентризм. Сегодня никто из серьезных исследователей Запада не отрицает необходимости включить в политический анализ и синтез три четверти населения мира (Восток), все этнокультурные регионы земли с их историей и политической культурой. Однако добывание научной истины здесь сопряжено с непростыми процедурами сравнения, поскольку политическая жизнь Востока и Запада должна изучаться, как некоторая целостность, тогда как раньше если и привлекались материалы Востока, то лишь для того, чтобы лучше понять собственную историю Запада и собственные проблемы.

Чтобы сравнить, нужны категории (индикаторы), поиски которых неизбежно приводили к хорошо изученной истории и теории западной политической культуры. [c.35] Собственно именно этому обстоятельству – использованию развитого языка (категорий) европейской христианской цивилизации – во многом обязан своим существованием евроцентризм. Другими словами, использование самой зрелой и влиятельной политической культуры современности, не говоря уже о прямых некритических заимствованиях в институциональной сфере, чревато невольным европоцентризмом, потерями в национальном политическом менталитете, разрывами национальных традиций и даже их утратой.

Это прекрасно понимают политологи Запада, которые согласны с тем, что политическая жизнь Востока может быть адекватно понята лишь в терминах политической культуры Востока, что азиоцентризм имеет не менее прав на существование, чем европоцентризм, хотя с нашей точки зрения “оба хуже”. Порой на Западе делаются удачные попытки осмыслить чужой политический опыт через “нейтральные” понятия естественных и точных наук (“вход, выход, кодирование, информация, обратная связь и т.д.), но в конечном счете все это оборачивается иллюзией нейтральности, так как, строго говоря, ни одно из этих понятий не может быть нейтральным, поскольку несет европейские ценности в скрытом виде. В качестве работы, преодолевшей преграду европоцентризма и содержащей очень полный набор критериев и методов для сравнительной политологии, необходимо назвать и рекомендовать переведенную на русский язык книгу Догана М. И Пеласси Д.

И все же интуитивно ясно, что политическая истина может быть добыта в сравнении, при условии, что сравниваются явления, в сопоставимой мере изученные, понятия однопорядковые, рядоположенные, и значит достаточно абстрактные. Сегодня удается показать, что современный уровень изученности политических культур Запада, России и Востока позволяет осуществлять их сравнение. И не беда, что различия между ними очевидны, сходств придется разыскивать.

В центре политической жизни всех стран сегодня безусловно находятся проблемы демократии. Однако это не значит, что сама демократия приобрела для всех стран и народов мира значение первейшей общечеловеческой политической ценности. На Востоке до сих пор демократии предпочитают “порядок”, то есть те или иные варианты [c.36] авторитаризма. В связи с этим следует сказать, что мир действительно осознает недостаточность негативного определения демократии как освобождения от произвола того, что у нас было названо “культом личности”, от гнетущего контроля со стороны правящей элиты, всевластной номенклатуры, а также узость самого понимания демократии всего лишь как свободы политического выбора (это необходимый, но недостаточный минимум демократии) безотносительно к целям самой демократии (свободы не “от...”, а “для...”).

Как только мы уходим от вопроса “негативного” определения демократии (освобождения для ...) и подступаем к позитивному ее смыслу (демократия для...), что политика – это правила игры, в основу которой положены ценностные ориентации. Но после этого необходимо признать, что в политику врывается проблематика идеалов, а значит деидеологизация политической сферы – не более чем удобный для кого-то (для тех, кто не хочет ясности в определении перспектив) политический миф.

Вчитаемся в соображения современного французского политолога: “Сегодня в странах “третьего мира” главное состоит в том, чтобы найти путь между открытостью по отношению к мировому рынку (которая необходима, потому что она способствует конкуренции) и защитой личной и коллективной самобытности от девальвации и чуждых идеологических построений”[2].

Только сравнительная политология сегодня может дать ответы на следующие вопросы большой политики:

• Чем объяснить разнообразие национальных вариантов политического развития?
• Почему Восток во многих отношениях отстал от Запада?
• Как отсталой стране догонять ушедшие вперед?
• Как различные страны Востока и Россия справляются с проблемами политической модернизации?

Предлагаемые ниже учебные тексты и учебно-методическое их сопровождение, которые отрабатывались в практике преподавания кафедры политологии МГТУ[3], позволяло студентам найти ответы на эти и другие вопросы. [c.37]

Глава II.

Литература:

1. Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика 1500–2100 // Свободная мысль. – 1996. – № 5.
2. Всемирное писание: Сравнительная антология священных текстов. Пер. с англ. / Под общ. ред. П.С. Гуревича. М.: Республика, 1995.
3. Гумилев Л.Н. Этносфера: история людей и история природы. М.: Экспресс, 1993.
4. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. – М.: Книга, 1991.
5. Доган М. , Пелласи Д. Сравнительная политическая социология / Пер. с англ. М.: Соц.-полит. журнал, 1994.
6. Икэда Дайсаку. Новые волны мира к XXI веку / Пер. с яп. – Токио: Сока Гаккай Интер., 1987.
7. Ирхин Ю.В. Введение в политологию: Учебное пособие. – М: Изд. РУДН, 1995.
8. Запад и Восток. Традиции и современность. Курс лекций (история и теория культуры). – М.: Зрение РФ, 1993.
9. Ильин В.В., Панарин А.С. Философия политики. Учебное пособие для политических факультетов и гуманитарных вузов. – М.: Наука.
10. Сравнительная политология (демократия, национализм, режимы третьего мира, правящий класс) // Международный журнал социальных наук. – 1993. – №3.
11. Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. / Пер. с англ. – М.: Прогресс – Культура, 1995 [c.38]
12. Фурсов А.И. Школа мир-системного анализа // Восток. – 1992. – № 1. – С. 19–50.
13. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. – 1994. – №4. С. 33–48.
14. Цивилизации и культуры. Научный альманах. Вып. 2. Россия и Восток – цивилизационные отношения. М.: ИВ РАН, 1995.
15. Шпенглер О. Закат Европы. – М.: Мысль, 1993.
16. Яковец Ю.В. Ритм смены цивилизаций и исторические судьбы России . – М. : ИЭ РАН, 1994.
17. Kapferer Bruce. Nationalist ideology and a Comparative Anthropology // Ethos. – 1989. – № 3–4 (Stockholm). Р. 161–199.
18. Sharan Parmatma. Theory of Comparative Politics. – New Delhi: Meеrut. 1984. [c.39]

ГЛАВА III. РАЗВИТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
ДО ВОЗНИКНОВЕНИЯ ПОЛИТОЛОГИИ КАК НАУКИ И УЧЕБНОЙ ДИСЦИПЛИНЫ

В системе политических наук и политического образования история политических учений является самостоятельной научной и учебной дисциплиной одновременно исторического и теоретического профилей. Эта ее особенность обусловлена тем, что в рамках данной политологической дисциплины исследуется и освещается специфический предмет – история возникновения и развития теоретических знаний о политике и власти, государстве и политической системе, история политических теорий, в которых находит свое концентрированное логико-понятийное выражение исторический процесс наращивания и углубления знаний о политике.

Поэтому вне предмета истории политических учений остаются не развитые до уровня самостоятельной и оригинальной теории высказывания и суждения различных мыслителей и политических деятелей. В общей совокупности политологического знания прошлого и современности политические учения занимают особое место.

В отличие от предметов юридических наук, изучающих историю государства и права, предметом истории политических учений являются не сами исторически возникающие и развивающиеся политико-правовые учреждения и институты, а соответствующие формы их теоретического познания, играющие существенную роль в качестве одной из важных теоретических предпосылок развития современного политического знания, совершенствования теоретических разработок проблем политики и власти.

Политическая наука прежде чем стать самостоятельной областью обществознания прошла несколько этапов своего становления и развития. Рассмотрим их.[c.40]

1. Политическая мысль Древнего мира и Античности
(от II тысячелетия до н.э. – до IV в. н.э.)

В своем возникновении политическая мысль у древних народов восходит к мифологическим истокам и оперирует мифологическими представлениями о месте человека в мире. Древние люди представляли земные порядки как неразрывную часть общемировых, космических [c.40] порядков, имеющих божественное происхождение. Однако в мифах неодинаково освещается вопрос о способе и характере связи божественного начала с земными порядками. Например, по древнекитайскому мифу, власть имеет божественное происхождение, но единственной точкой связи с небесными силами, выступает верховный правитель Китая (император).

Несколько другая версия в Египте, Вавилоне, Индии. Там, согласно мифам, боги являясь источником власти правителя вместе с тем и сами являются вершителями земных дел. Кроме того, у греков боги выступают и в качестве первоначальных непосредственных правителей и законодателей (1).

По христианской мифологии – “Вся власть от Бога”, и связь земной жизни с богом только через сына бога – Иисуса Христа, ставшего Богом. У древних евреев, их главой и царем (верховным законодателем, исполнительной властью и судьей) является единый Бог, который находится в особом договорном отношении со всем еврейским народом (2).

Отход от мифологических воззрений в сторону более рациональных, связан с именем Заратустры (Персия) и Будды (принца Сиддхарта). Заратустра обосновал дуализм морально-политической системы. В мире борются два начала – добро и зло. Соответственно есть два бога. Человек создан богом добра, но он свободен в своих мыслях и поступках и поэтому доступен воздействию духов зла, он должен своими мыслями и делами бороться против злых существ. Будда более радикален. Он отвергает мысль о Боге как верховной личности и первоисточнике закона и считает, что дела человеческие зависят от собственных усилий людей. Буддизм дает установку на индивидуальный путь спасения и достижения нирваны (состояния высшей просветленности).

Величие культуры древности и возникновение первых религиозно-философских и нравственно-политических систем, их развитие и систематизации связаны также с учением Конфуция, Лаоцзы (основоположник даосизма), Шаняна (основоположник легизма) и др. Они обосновали патриархальную концепцию общества, кодекс государственной и частной морали, “рационализм порядка” и др. (3)

Политическая мысль Античности. (Греко-римский мир.). Это время перехода от мифа к логосу в [c.41] понимании общества и государства, период рационализации политико-правовых представлений (в творчестве Гомера, Гесиода), формирования философского подхода к проблемам государства и права (Пифагор, Гераклит), вычленение нравственно-политических проблем в особую область знания (софисты и Сократ). Это и первые систематические концепции общественно-политического устройства, классификация форм государственной власти и форм правления (Платон, Аристотель, Тит Лукреций Кар, Полибий, Цицерон и др.) (4, 5, 6).

В это время уже были сделаны шаги на поприще эмпирического анализа политической действительности; заложен понятийный аппарат нынешней политической науки, введением в оборот таких понятий, как политика, государство, право, мораль, власть, республика и др.[c.42]

2. Политическая мысль Средневековья. Возрождение и Реформация
(V в. – первая половина XVII в.)

Рассматривая политические идеи этого периода необходимо прежде всего отметить влияние на их формирование идеологии христианства, которая на раннем этапе своего развития носила эсхатологический и мессианский характер. Основные произведения раннего христианства – Откровения Иоанна Богослова – Апокалипсис, евангелия, послания апостолов и др. В посланиях апостола Павла (первая половина II в.) впервые в христианстве выдвигается положение о том, что политическая власть происходит от бога. Следовательно, повиноваться цезарям необходимо не только из страха наказания, но и по совести. Это послужило основой для превращения христианства в государственную религию. Одним из видных идеологов христианства начала Средневековья был Аврелий Августин (354-430). Он дал одну из первых концепций философии истории, отличающейся от языческих. Там господствовала идея круговорота. У Августина же история подобна летящей стреле, а не собаке, ловящей свой хвост. История человеческого общества имеет начало, имеет смысл и имеет конец, завершение. Смысл истории – в победе христианства, в христианизации всего человечества, а с прогрессом наук и искусств, с прогрессом в области производства материальных благ.

Наивысший подъем средневековой цивилизации приходится на XII-XIII вв. В это время широкое распространение [c.42] получают идеи Фомы Аквинского: обоснование законности государственной власти, проповедь гармонии разума и веры, мир как иерархическая система, оправдание корпоративной модели общества, о праве поданных на восстание против государственной власти и др. Не менее важны политические идеи Марселия Падуанского: об отделении церкви от государства и подчинении ее светской власти, об обязательности законов для всех, о различении между законодательной и исполнительной власти и др.

Со второй половины XIV в. общественно-политическая мысль обогащается новыми идеями. Католическому мировоззрению была противопоставлена вера в могущество разума и опыта, в творческие силы человека. Это направление общественной мысли получило наименование “гуманизма”. Оно также известно как идеология Возрождения, так как использовало идеи античного мира для создания новой идеологии. Критику церковных учреждений мыслители того времени вели под знаменем “Реформации”: преобразования и демократизации церкви в соответствии с положениями раннего христианства (Дж.Савонарола, М.Лютер, Ж.Кальвин, Т.Мюнцер).

Выдающимся мыслителем эпохи Возрождения был Никколо Макиавелли (1469-1527). Вместо средневековой концепции божественного предопределения он выдвинул идею объективной исторической необходимости и закономерности. Ему принадлежит обоснование политики как опытной науки, свободной от христианской морали. Н.Макиавелли заложил основу современной политической науки и сравнительного политологического анализа... Изучая политику итальянских государств и других регионов Европы, он рассмотрел важные практические вопросы: что делает правителя преуспевающим, а государство надежным и могущественным. Политическое поведение он интерпретировал с точки зрения основополагающей категории – власти. Метод государственного управления, рекомендованный им, состоял в обеспечении, поддержании и расширении власти (7).[c.43]