Тема 28. Отечественная историческая наука второй половины 80–начала 90-х гг. ХХ в.

Семинарское занятие:

1.Влияние политических изменений на состояние исторической науки. Рост интереса к истории.

2.Историческая публицистика.

3.Начало методологического кризиса. Критика марксизма.

4.Становление различных школ и направлений в науке. Характеристика направлений. Теоретико-методологические искания.

Источники:

Актуальные теоретические проблемы современной исторической науки // Вопросы истории. – 1992. № 8–9.

Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта: В 3 т. – М., 1991.

Афанасьев Ю.Н. Феномен советской историографии // Советская историография. – М., 1996. – С.4–41.

Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. – М., 1988.

Россия в ХХ в.: судьбы исторической науки: Программа научной конференции. – М., 1993.

В своем отечестве пророки? Публицистика перестройки: лучшие авторы 1988 года. – М., 1989.

Могильницкий Б.Г. Альтернативность в истории советского общества // Вопросы истории. – 1989. – №11.

Наумова Г.Р. Историография истории России: Учеб. пособие для студ. высш.учеб.заведений / Г.Р.Наумова, А.Е.Шикло. – М., 2009. – С.225–240.

Историки спорят: Тринадцать бесед / Под ред. В.С.Лельчука. – М., 1989.

Историки отвечают на вопросы / Сост. В.В.Поликарпов. – М., 1989.

Бордюгов Г.А., Козлов В.А. История и коньюктура. – М., 1992.

Октябрь 1917: величайшее событие века или социальная катастрофа? / Под ред. П.В.Волобуева. – М., 1991.

Страницы истории КПСС: Факты, проблемы, уроки / Сост. В.К.Горев и др. – М., 1988.

Литература:

Безбородов А.Б. Историография истории диссидентского движения в СССР 50–80-х гг. // Советская историография. – М., 1996. – С.401–428.

Гуревич А.Я. О кризисе современной отечественной науки // Вопросы истории. – 1991. – № 2–3.

Зезина М.Р. Методологические поиски в советской исторической науке в условиях «оттепели» // История и философия отечественной исторической науки. – М., 2007. – С.255–274.

Поликарпов В.В. «Новое направление 50–70-х гг.: последняя дискуссия советских историков // Советская историография. – М., 1996.

Лукьянов Д.В. Теоретические и методологические аспекты историографической ситуации конца 1980–начала 1990-х гг. // Образы историографии: Сборник статей / Научн. ред. А.П.Логунов. – М.: РГГУ, 2000.

Мельтюхов М.И. Современная историография и полемика вокруг книги В.Суворова «Ледокол» // Советская историография. – М.,1996.

Логунов А.П. Кризис исторической науки или наука в условиях общественного кризиса: отечественная историография второй половины 80 – начала 90-х гг. // Советская историография. – М., 1996. – С.447–487.

Стариков Н.В. Эпоха «оттепели» и этапы эволюции сталинизма: вопросы историографии // Советская историография. – М., 1996. – С.316–348.

Чечель И.Д. Исторические представления советского общества эпохи перестройки // Образы историографии: Сборник статей / Научн. ред. А.П.Логунов. – М.: РГГУ, 2000.

Контрольные задания, проблемные вопросы и упражнения:

1.Как перестройка и последующие политические события повлияли на состояние исторической науки?

2.Какая историческая тематика и проблематика поднималась в публицистике второй половины 80–начала 90-х гг. ХХ в.? Какое влияние оказала историческая публицистика на распад СССР, советской и социалистической системы? Какую позицию при этом занимали профессиональные историки?

3.В чем проявился методологический кризис исторической науки во второй половине 80–начале 90-х гг. ХХ в.? Какие поиски велись в области теории и методологии истории?

Отечественная историческая наука второй половины 80–начала 90-х гг. ХХ в.

В силу ряда объективных причин советская историческая наука в середине 80-х гг. оказалась в самом эпицентре политических баталий.

Взятый командой М.С.Горбачева курс на реформирование советской системы не встретил достаточной поддержки среди партийной элиты. В таких условиях горбачевское руководство стремилось расширить свое влияние и укрепить собственные позиции как за счет кадровых перестановок, так и за счет формирования общественного мнения. Решение второй задачи оказалось тесно связанным с утверждением нового отношения к истории и с постановкой новых задач перед исторической наукой. На Всесоюзном совещании заведующих кафедрами общественных наук в ноябре 1986 г. были очерчены первые контуры новых требований. На нем было официально признано, что теоретическая мысль практически не развивалась на протяжении десятилетий, представления о социализме остались на уровне 30–40-х гг., в истории, теории и политики оказались непреодоленными сталинское наследие и сталинская традиция. Впервые открыто констатировалось наличие в советской истории «белых пятен», зон, закрытых для изучения и критики, фигур умолчания.

Однако, историческая наука по-прежнему должна была опираться на ленинское наследие, хотя и очищенное от сталинских деформаций, на решения последних партийных съездов и пленумов ЦК, общечеловеческие ценности и принципы нового мышления, мало проясненные и мало что дающие для подлинного интеллектуального обогащения.

Главным принципом стало очищение ленинского наследия от всевозможных деформаций. Именно поэтому новации горбачевского руководства не вызвали тревоги среди профессиональных историков, а даже наоборот были встречены с энтузиазмом.

Но произошло непредвиденное для авторов перестройки: инициатива из рук профессионалов была перехвачена узким, но активным кругом публицистов интеллектуалов-шестидесятников. На этом фоне стала формироваться новая волна критики положения дел в исторической науке, «критики извне». Ее отличал, прежде всего, больший радикализм. Но главное – критика шестидесятников была иной по содержанию. Очень скоро они вполне естественно дошли до постановки вопроса: а хороши ли те принципы, которые должны быть очищены от деформации и на основании которых надо стремиться обновить общество? Как только публицистика начала формулировать данный вопрос в качестве центрального, стало ясно, что теории «белых пятен» и «зон вне критики» оказываются несостоятельными. Испытывая давление одновременно «сверху и извне», историческая наука не могла не реагировать на происходящие перемены. Но потенциал ее реагирования в это время был ограничен рядом факторов, важнейшие среди которых:

-содержание советской историографической традиции, которая определяла у историков устойчивое представление о критериях научности, – наличие внутренней самоцензуры;

-ориентация на следование партийным установкам и документам как последнему слову в научно-теоретической мысли;

-многолетняя изоляция советских историков от основных направлений исторической мысли XX столетия при ощущении собственного превосходства и обладания истинно научной методологией познания;

-невозможность свободного доступа к историческим архивам и научной информации;

-отсутствие культуры диалога и ведения научной полемики.

Для историографических оценок сложившейся в это время ситуации в исторической науке характерно три общих момента. Во-первых, политический фактор сохранил в этот период свое доминирующее воздействие на развитие исторической литературы и историографической ситуации в целом. Во-вторых, «новые исторические оценки» были в большей степени эмоционально окрашенными, чем научно взвешенными. В-третьих, историческая наука перестала быть однородной, впервые за многие десятилетия формируются основания для становления различных научных школ и направлений. Историческая наука в это время развивалась по трем направлениям.

I.Направление, нередко называвшееся в литературе консервативным (или даже консервативно-охранительным). Основные представители: В.К.Гусев, И.И.Минц, Ю.А.Поляков, А.И.Зевелев, Е.И.Голубева, С.С.Хромов, С.Л.Тихвинский, Ю.С.Кукушкин и др.

Первоначально многие из историков этого направления поддержали идею необходимости перестройки в науке, сообразуясь с требованиями очередного партийного съезда. Правда, уже на начальном этапе с оговорками более жесткими, чем это позволяли себе официальные партийные лидеры.

В области теории исторического процесса они по-прежнему ориентировались на возможность и необходимость активного использования марксистских идей как единственной основы для научного познания исторического прошлого. При этом признавали (или допускали), что марксистская (или марксистско-ленинская) теория исторического процесса оказалась искаженной, а многие принципиальные идеи сведены к набору штампов и стереотипов.

Они соглашались двигаться «вперед – к Ленину», но не допускали движения вне Ленина, вне ленинизма. Главное, следовательно, было в сохранении прежнего отношения к Ленину и ленинизму – не как к реально жившему в определенную эпоху политическому лидеру, а как к определенному фетишу. И такая позиция была гораздо сильнее любого идеологического диктата, вновь обрекая историков на роль комментаторов классических текстов.

В методологической области для представителей данного направления было характерно:

-решительное отделение «ленинизма» как некой идеальной теории или модели от сталинизма или сталинско-брежневских наслоений;

-признание факта построения в СССР социалистического общества, несмотря на все деформации;

-непримиримая критика всех попыток поставить под сомнение действенность и научность ленинского учения или социалистический характер семидесятилетней отечественной истории.

В первые годы перестройки деятельность представителей данного направления была особенно активной. Именно они способствовали осмыслению, историографической и конкретно-исторической переработке тезиса о так называемых «белых пятнах» в истории. Первоначально, введенный в научный оборот, этот термин не означал ничего, кроме констатации того, что историки не могут дать ответы на ряд вопросов просто в силу отсутствия необходимых разработок и необходимой информации. К концу 80-х гг. под ним стали понимать не просто отсутствие информации, а результат целенаправленной деятельности по ее сокрытию, исключению из практики научных исследований огромного числа проблем, сюжетов, по постановке барьеров и ограничений на пути продвижения к истине, созданию зон умолчания вокруг определенных исторических событий и лиц.

Возможности использования понятия «белые пятна» были далеко не беспредельными. В конце концов не мог не возникнуть вопрос о том, а есть ли у нас вообще написанная история XX в., если на каждую проблему приходится определенное количество «белых пятен»? На повестку дня все более выдвигалась необходимость постановки и разработки именно концептуальных вопросов.

Эту задачу попытался решить Ю.А.Поляков, опубликовавший в журнале «Вопросы истории КПСС» статью «Исторический процесс многомерен», в которой определил сосуществование двух концепций (схем) советской истории в тогдашней историографии.

Одна (традиционная для советской историографии) – связана с попытками на основе многочисленных умолчаний и оставлений в стороне острейших вопросов (причины политической победы И.В.Сталина, цена достижений, причины несостоятельности почти всех советских политических лидеров и т.д.) дать облегченную, и тем самым неверную, историю социалистического строительства.

Другая (новая) схема базируется на признании того, что в 1929 г. Сталин и его ближайшее окружение совершили антисоциалистический и антипартийный переворот и повели дело к реализации принципов «казарменного» или «военно-феодального» социализма. Но подобный вывод также не объяснял всех фактов советской истории: энтузиазма, героизма масс, утверждения в обществе «фундаментальных ценностей социализма».

При этом обе концепции имеют в себе одно общее: создание и поддержание мифов о советском народе – творце социализма (миф о процветающем народе – в первом случае, миф о народе страдающем – во втором).

Стремясь преодолеть существующий схематизм и определить главные критерии истинного подхода к советской истории, Ю.А.Поляков в основу своей концепции кладет несколько принципиальных теоретических положений. И прежде всего вывод о том, что исторический процесс многомерен. Многомерность составляют различные исторические потоки, действующие иногда не только противоречиво, но и прямо противоположно.

Первый (главный) поток – процесс выдвижения людей из народа во все сферы жизни, создание достижений советского строя (индустриализация, бесплатное образование и здравоохранение, равенство народов, возвеличивание человека труда).

Второй поток – чрезвычайное усиление роли государства и аппарата, на основе которого формируется и укрепляется бюрократия, что способствует развитию культа руководителей партии и государства.

Третий поток – деятельность руководителей государства и воздействие их на жизнь и деятельность народа.

Четвертый поток – вера подавляющего большинства народа в социалистические идеалы, деятельность Коммунистической партии по воспитанию у населения убежденности в правоте революционного дела.

II.Направление, которое условно можно назвать «альтернативным», для характеристики которого хорошо подходит выражение из книги Г.А.Бордюгова и В.А.Козлова «История и конъюнктура» (1988) – «тоска по альтернативам». Основные представители: П.В.Волобуев, И.Д.Ковальченко, Б.Г.Могильницкий, А.П.Логунов, И.М.Клямкин, А.Х.Бурганов и др.

Представители этого направления признавали однонаправленность исторического развития по восходящей к социализму. В основе их взглядов лежал формационный подход и признание существования строго определенных закономерностей развития истории. Однако при всем этом они рассматривали исторический процесс как цепь разнообразных альтернатив, подчеркивая и особое значение сознательной деятельности людей. В цепи исторических событий историки видели и пытались целенаправленно выявлять различные зигзаги, тупики, отступления, сбои в темпах – но в рамках общего движения к социализму. Таким образом, в идеях этого направления не было, по сути, ничего принципиально нового. Все дело заключалось в акцентах. В результате их смещения история России XX в. представала перед читателями как воплощение сознательного или стихийного выбора народных масс.

Б.Г.Могильницкий попытался реализовать принцип «альтернативности» для объяснения причин социалистических деформаций в сталинский период. По его версии, советское государство в 20-х гг. оказалось перед альтернативой осуществления одной из двух возможностей: грубого, деспотического или гуманного, демократического социализма (И.В.Сталин vs. В.И.Ленин и Н.И.Бухарин). Данный подход позволил исследователям решить одну из наиболее сложных задач в обстановке второй половины 80-х гг. – задачу реабилитации социализма в глазах широкой общественности. Если была возможность построения «гуманного социализма», то, следовательно, все негативные аспекты советской истории – результат не социалистического выбора и не специфики российского развития, а либо беспомощности (или преступности) политического режима и конкретных политических лидеров, либо чрезвычайных условий, в которых разворачивалось строительство социализма в нашей стране.

Сторонники данного направления за короткое время сделали чрезвычайно много для того, чтобы избавить и историческую науку, и самих историков от определенной «зашоренности», пробудить интерес к проблемам и личностям, которые долгое время оставались в «зоне умолчания».

Однако, чем больше информации вводилось в научный оборот, чем более раскрепощенными в своих пристрастиях становились историки, тем очевиднее оказывалась и ограниченность возможностей продвижения вперед в рамках данного направления.

III.Направление, которое можно охарактеризовать как радикальное. Основные представители: Ю.Н.Афанасьев, В.Г.Сироткин, А.Я.Гуревич, Г.С.Кнабе, Е.И.Пивовар, В.Д.Поликарпов и др.

Основы идей этого направления были заложены Ю.Н.Афанасьевым в статье «Прошлое и мы» (1985). В ней был выдвинут ряд положений и идей, отличающихся для советской историографии новизной:

-стремление вписать отечественную историю и историческую науку в мировой контекст не как его вершину, не как образец для подражания, а как «участок мировой истории»;

-оценка уровня советской «методологической культуры исторического мышления» как невысокого;

-ориентация на необходимость понимания истории вместо ее толкования, что было традиционно присуще советской историографической традиции.

По существу же, в статье был поставлен вопрос о необходимости создания новой исторической науки; иной путь грозил отставанием от общечеловеческих потребностей и в XXI в. В последующих выступлениях и статьях Ю.Н.Афанасьевым был сделан ряд дополнений к положениям этой статьи. Среди них следующие:

-необходимость «размыкания» теоретических основ советской исторической науки как прямое следствие признания того, что современное видение исторического процесса не может базироваться на идеях и традициях, сформировавшихся в сер. XIX–нач. XX вв.;

-ориентация в методологической области на принципы современного гуманитарного знания (сам Ю.Н.Афанасьев отдавал предпочтение историографической традиции и методологическим основаниям школы «Анналы»);

-решительный разрыв с советской историографической традицией, вывод о том, что XX съезд КПСС не прервал традиции сталинской историографии, что сталинская версия не просто сохраняется, а по-прежнему господствует в отечественной историографии;

-разработка тезиса об истории как социальной памяти человечества вместо традиционной ориентации на воспитательные и просветительские функции исторической науки;

-основная содержательная задача перестройки в исторической науке – понять прошлое, чтобы его преодолеть.

Историографическое значение статей Ю.Н.Афанасьева определяется позитивными идеями, содержание которых позволяет говорить о своеобразном историографическом феномене Ю.Н.Афанасьева. Этот феномен характеризуют следующие параметры:

1)ориентация преимущественно на цивилизационный подход (в области теории исторического процесса);

2)акцент на диалоговых основаниях исторического познания и постановке принципиально иных вопросов перед прошлым (в области методологии);

3)преодоление изолированности и локальности советской историографической традиции (в области историографии).

В рамках данного направления формировались новые подходы к изучению истории Октябрьской революции, роли народных масс в истории и т. д., стало преодолеваться представление о качественных различиях между «ленинским» и «сталинским» этапами в отечественной истории, советское государство стало изучаться как государство тоталитарного типа.

Кроме заметной перегруппировки сил и складывания новых направлений, для историографической ситуации рассматриваемого периода характерны еще некоторые принципиальные моменты:

-коренным образом изменилось отношение отечественных историков к зарубежной немарксистской историографической традиции, что привело к конкуренции идей;

-к концу 80-х гг. усиливается интерес историков к философскому и теоретическому наследию русских мыслителей кон. XIX–нач. XX вв.;

-к концу 80–началу 90-х гг. значительно изменяются лицо и содержание ведущих исторических журналов;

-выходят в свет первые обобщающие труды, авторы которых стремятся либо реализовать новые подходы в освещении отечественной истории, либо, по крайней мере, избавиться от наиболее одиозных наслоений советской историографии («Наше Отечество. Опыт политической истории», «История России во второй половине XIX–XX вв.»).

Таким образом, в начале 90-х гг. становятся все заметнее новые черты в развитии отечественной историографии. Однако именно теперь историки-профессионалы особенно настойчиво заговорили о кризисе исторической науки в России, как бы повторяя то, что было уже сказано публицистами раньше и что они принимали с такой обидой и неудовлетворенностью.

Содержание размышлений о кризисе, ставших центральными в теоретическом поиске первой половины 90-х гг., не могло не сказаться на общих подходах к изучению отечественной истории XX в. Дискуссии о том, какой строй установился в СССР, уступают место проблемным исследованиям, в которых наблюдается интерес к проблемам социальной истории, демографии, культуры; появляются такие непривычные для отечественной историографии сюжеты, как изучение менталитета советского народа, крестьянства, интеллигенции и т.д. Одно из центральных мест в работе историков занимает публикация документов и комментариев к ним.

Можно с уверенностью заявить, что конец 80–начало 90-х гг. стали временем подведения итогов развития советской историографической традиции. Отечественная историческая наука перестает быть локальной, замкнутой в своих теоретических основаниях, складывается ее новый язык. В настоящее время обозначился ряд факторов, замедляющих перемены:

-недостаточная проясненность для многих историков тех ориентиров, к которым должна двигаться наука;

-большая глубина кризиса, чем предвидевшаяся в 80-х гг., что выражается в малом количестве статей, монографий и диссертаций, которые стали бы заметным явлением в историографии;

-неравномерное распределение сил между сторонниками глубоких перемен в науке и теми, кто надеется обеспечить преодоление кризиса за счет частных решений.