ЛОБАЧЕВСКИЙ Николай Иванович (1792—1856) — русский математик, создатель новой геометрической системы (неевклидовой геометрии), философ, педагог.

ЛОБАЧЕВСКИЙНиколай Иванович (1792—1856) — русский математик, создатель новой геометрической системы (неевклидовой геометрии), философ, педагог. Член-корреспондент Геттингенского Ученого Общест­ва (1842). К столетнему юбилею Л. учреждена Между­народная премия имени Л. (с 1895). Учился в Казанской гимназии (1802—1807) и Казанском университете (1807—1811). Оставлен при Казанском университете, с которым связана вся его деятельность: магистр матема­тики (1811), адъюнкт (1814), экстраординарный про­фессор (1816), библиотекарь университета (1819— 1835, оставался в этой должности, даже будучи ректо­ром), ординарный профессор (с 1822), декан физико-математического факультета (1820—1822, 1823— 1825), ректор Казанского университета (1827—1846), который под руководством Л. стал первоклассным высшим учебным заведением России того времени; инициатор издания и редактор "Ученых записок Ка­занского университета" (с 1834), помощник попечите­ля Казанского учебного округа (1846—1856). Главные труды: речь "Сжатое изложение основ геометрии со строгим доказательством теоремы о параллельных" (23.2.1826), книги "О началах геометрии" (1829—

1830), "Воображаемая геометрия" (1835), "Применение воображаемой геометрии к некоторым интегралам" (1836), "Новые начала геометрии с полной теорией па­раллельных" (1835—1838), "Геометрические исследо­вания по теории параллельных линий" (1840), "Пангеометрия" (1855). В СССР было издано полное собра­ние сочинений Л. в пяти томах (1946—1951). Ему при­надлежат также фундаментальные труды в области ма­тематического анализа (тригонометрические ряды) и алгебры. Л. является создателем "геометрии Л." — не­евклидовой геометрической системы, которая стала поворотным пунктом в развитии математического мы­шления в 19 в. В своем труде "Геометрические иссле­дования по теории параллельных линий" Л. доказал, что основное положение теории параллельных линий принималось без тщательного анализа необходимости этого положения. Суть дела, по Л., в следующем: в случае одной плоскости, в результате пересечения двух прямых линий, лежащих на ней, третьей прямой линией получается 8 углов. Если сумма одностороних внутренних углов из них равна сумме двух прямых уг­лов, то две пересекаемые прямые линии являются па­раллельными. Геометрия Евклида утверждает спра­ведливость и обратного утверждения: всякий раз, ког­да две прямые линии параллельны, то при их пересе­чении третьей прямой линией сумма одностороних внутренних углов из них равна сумме двух прямых уг­лов. Это составляет основание так называемого пято­го постулата Евклида "о параллельных линиях", кото­рый значительно более содержателен по сравнению с другими постулатами. При этом в геометрии Евклида многие предложения возможно доказать и без его при­менения. Необходимость принятия этого утверждения без доказательства во все времена интерпретировалась ведущими математиками как существеннейший недо­статок теории параллельных линий. Поэтому еще со времен Античности предпринимались безуспешные попытки непосредственных доказательств (из введен­ных до этого четырех постулатов) пятого постулата в форме логического вывода утверждения, заключенно­го в нем. Л. также делал неудавшиеся попытки отыс­кания доказательства пятого постулата, однако позд­нее пришел к необходимости создания новой геомет­рической системы. Совокупность предложений геоме­трии, доказываемых без применения постулата о па­раллельных линиях, составляет основание того, что было названо "абсолютной геометрией". В своем тру­де "Геометрические исследования по теории парал­лельных линий" Л. сначала изложил предложения аб­солютной геометрии, и только на основании этого по­дошел к доказательству предложений, которые прин­ципиально невозможно доказать без применения по-

стулата о параллельных линиях. Такая дифференциа­ция и составила основу позднейших работ Л. в этом направлении. Л. так определял основные выводы из своей речи "Сжатое изложение основ геометрии со строгим доказательством теоремы о параллельных": "...Напрасное старание со времен Евклида, в продол­жение двух тысяч лет, заставило меня подозревать, что в самых понятиях не заключается той истины, кото­рую хотели доказать и которую поверить, подобно другим физическим законам, могут лишь опыты, како­вы, например, Астрономические наблюдения...". При этом Л. выдвигал допущение, что в случае одной пло­скости через точку С, не принадлежащую прямой ли­нии AB, возможно провести как минимум две прямые линии, не пересекающих прямую линию AB (а это полностью противоречило постулату Евклида о парал­лельных). По идее Л., оно должно было бы противоре­чить абсолютной геометрии и, тем самым, привести к доказательству постулата Евклида о параллельных ли­ниях. Однако сделанные Л. выводы из этого допуще­ния и положений абсолютной геометрии привели к со­зданию полностью непротиворечивой геометрической системы, отличающейся от геометрии Евклида, — не­евклидовой геометрии. Л. назвал ее "воображаемой геометрией". Независимо от Л., непосредственно к обоснованию неевклидовой геометрии в 1832 подо­шел венгерский математик Я.Больяи. Известно также, что аналогичными проблемами активно занимался германский математик К.Гаусс, который никак не вы­ражался по этому поводу публично: "...возможно да­же, что я не решусь на это во всю свою жизнь, потому что я боюсь крика беотийцев /Беотия — область Древ­ней Греции, жителям которой, согласно древним ле­гендам, приписывались ограниченные умственные способности — C.C./,который поднимется, когда я выскажу свои воззрения целиком..." (именно К.Гаусс инициировал избрание Л. в член-корреспонденты Ученого общества Геттингена). В дальнейшее разви­тие идей Л. немецкий математик Б.Риман в своей лек­ции "О гипотезах, лежащих в основаниях геометрии" (1854) выдвинул общую идею математических прост­ранств (включая пространства функциональные и то­пологические): он рассматривал геометрию уже в ши­роком смысле как учение о непрерывных многомер­ных многообразиях (т.е. совокупностях любых одно­родных объектов), обобщив результаты исследований К.Гаусса по внутренней геометрии поверхностей; про­вел фундаментальные исследования римановых про­странств (обобщивших геометрию Евклида, гипербо­лические геометрии Л. и эллиптические геометрии Римана). По поводу применимости этих идей к реаль­ному физическому пространству Б.Риман, в первую

очередь, ставил вопрос о "...причинах метрических свойств... его", совместно с Л. предварял тем самым то, что было сделано Эйнштейном в общей теории от­носительности. Л. в своих исследованиях интерпрети­ровал исходные математические абстракции (в том числе основные понятия геометрии) как отражения базисных реальных отношений и свойств материаль­ного мира, полагая, что в природе мы "...познаем соб­ственно только движение, без которого чувственные впечатления невозможны... все прочие понятия, на­пример, геометрические, произведены нашим умом искусственно, будучи взяты в свойствах движения... Первыми данными, без сомнения, будут всегда те по­нятия, которые мы приобретаем в природе посредст­вом наших чувств... Первые понятия, с которых начи­нается какая-нибудь наука... приобретаются чувства­ми; врожденным — не должно верить...". По Л., мате­матические абстракции рождаются не по произволу человеческой мысли, а в результате взаимоотношения личности с реальной действительностью: "...Поверх­ности и линии не существуют в природе, а только в во­ображении: они предполагают, следовательно, свойст­во тел, познание которых должно родить в нас понятие о поверхностях и линиях..."; в основаниях математи­ческих наук должны лежать "приобретаемые из при­роды", а не произвольные понятия, а те, кто хотел "...ввести подобные понятия в математику, не нашли себе последователей. Такую участь имели основания форономии Канта...". Противоположение априоризму Канта была одной из важнейших предпосылок созда­ния неевклидовых геометрий. Показав неустойчи­вость оснований геометрии Евклида, Л. отвергал тео­рию Канта, интерпретировавшую базисные аксиомы евклидовой геометрии не как результат опыта челове­чества, а как врожденные формы человеческого созна­ния. (Мнение Пирса о значении геометрии Л. — см. Пирс.) Л. признавал несостоятельность попыток вы­вода оснований математики из одних лишь построе­ний разума: "...все математические начала, которые думают произвести из самого разума, независимо от вещей мира, останутся бесполезными для математи­ки...". В ректорской "Речи о важнейших предметах воспитания" Л. говорил, что "...в это заведение всту­пивши, юношество не услышит пустых слов без вся­кой мысли, одних звуков без всякого значения. Здесь учат тому, что на самом деле существует; а не тому, что изобретено одним праздным умом...". Для Л. це­лью научного знания было не развитие оторванных от жизни понятий, а изучение реального мира. Возмож­ность соответствия построенной им геометрии отно­шениям, существующим в реальном мире, Л. стремил­ся подтвердить опытной проверкой. Признавая фунда-

ментальную роль гипотез для развития науки, Л. тре­бовал при выборе гипотез руководствоваться практи­кой, позволяющей останавливаться на тех из них, ко­торые вернее отражают соотношения, наблюдаемые в действительности. Руководящим принципом всей дея­тельности Л.-педагога была мысль о том, что опыт, практика дают уверенность в правильности теорети­ческих выводов. Л. требовал такого начального обуче­ния математике, которое приучало бы учащихся за ма­тематическим действиями видеть явления реальной действительности. Л. в своей активной деятельности за правильную организацию народного образования призывал к тому, чтобы каждый пришедший в универ­ситет стал гражданином, который "...высокими позна­ниями своими составляет честь и славу своего Отече­ства...".

C.B. Силков

"ЛОГИКА СМЫСЛА" ("Loguque du sens". Paris, 1969) — сочинение Делеза. ("Логика смысла1" и "Логика смысла2" с комментариями Мишеля Фуко )

"ЛОГИКА СМЫСЛА" ("Loguque du sens". Paris, 1969) — сочинение Делеза. Автор подвергает критике платоновско-гегелевскую (классическую) традицию, в рамках которой смысл наделялся статусом трансцен­дентальности, изначальной заданности, абсолютности; его не устраивает и феноменологическая версия реше­ния данной проблемы. Делез ставит перед собой зада­чу — преодолеть ограниченность логического и психо­логического подходов. Следуя панъязыковой стратегии (все есть язык), намеченной классическим структура­лизмом, он вместе с тем пересматривает ряд его поло­жений. Отказавшись от классической онтологии, автор "Л.С." делает выбор в пользу философии становления (Ницше, Бергсон и др.), а также обращается к лингвис­тической теории стоицизма. Согласно Делезу, проблема смысла — это проблема языка, который является семи­отической (знаковой) системой. Он пересматривает функции и традиционное понимание структуры знака. Критикуя теорию репрезентации, автор "Л.С." отмеча­ет, что знак не репрезентирует объект, не указывает на наличие последнего, а скорее свидетельствует о его от­сутствии. В знаке есть лишь "след" объекта. Поэтому язык всегда является чем-то поверхностным по отно­шению к обозначаемым предметам ("телам"). Знак ("означающее") связан с обозначаемым (денотацией) и с означаемым (концептом, понятием, значением). Од­нако значение и смысл не тождественны. Смысл, по Де­лезу, — это особая сущность. Он принадлежит и озна­чающему (знаку) и означаемому (понятию). Смысл представляет собой нечто текучее, подвижное, стано­вящееся. Он возникает на границе вещей и предложе­ний. Это явление поверхности. Наряду с денотацией, манифестацией и сигнификацией смысл является чет­вертым типом отношений, зафиксированных в предло-

жении. Как отмечает Делез: "Смысл — это выражае­мое в предложении — это бестелесная, сложная и не редуцируемая ни к чему иному сущность на поверхно­сти вещей, чистое событие, присущее предложению и обитающее в нем". Поскольку смысл обнаруживается, конституируется в языке в процессе становления, он выражен глаголом. Глагол выражает не бытие, а спо­соб бытия. Смысл одновременно является и событи­ем, и со-бытием:событием, поскольку он процессуа­лен, включен в систему отношений языка и вещей, а также является результатом отношений между элемен­тами самого языка; со-бытием в силу своей сопричаст­ности Бытию. Устанавливая связь языка и смысла и трактуя последний как событие, автор "Л.С." предла­гает свое понимание времени. Он обращается к поня­тиям Хронос и Эон, выражавшим время в античной философии. Хронос — это понимание времени с ак­центом на настоящее, которому подчинено и прошлое и будущее: прошлое входит в него, а будущее опреде­ляется им. Хронос — это "утолщенное" настоящее. Эон — это время отдельного события, когда настоя­щее представлено лишь точкой, выраженной понятием "вдруг", от которой линия времени одновременно рас­ходится в двух направлениях: в прошлое и будущее. Например, смысл выражения "смертельная рана" вы­является через предложение, указывающее на про­шлое ("он был ранен"), и через предложение, "забега­ющее" в будущее ("он будет мертвым"). Смысл как со­бытие, согласно Делезу, находится на границе (по­верхности) между прошлым и будущим и избегает на­стоящего. Время утрачивает свою линейность и теря­ет способность устанавливать причинно-следствен­ные связи. Рассматривая язык как семиотическую сис­тему, Делез отмечает, что смысл любого знака выявля­ется только в структуре языка как целостности, т.е. в коммуникационном процессе. При этом автор "Л.С." придерживается стохастической теории коммуника­ции, согласно которой множество элементов может быть представлено при помощи распределения веро­ятностей. Это означает, что языковые структуры не яв­ляются заранее определенными, они выстраиваются самостоятельно в контексте процедуры выражения смысла и построения предложения. В отличие от клас­сического структурализма Делез считает, что нет "уни­версальной" грамматики и нет упорядоченных струк­тур. Аргументируя это положение, он обращается к структуре предложения, выделяя в нем две серии: пер­вая серия — денотация,представленная существи­тельным и общими прилагательными; вторая серия — это выражение, представленное глаголом с зависимы­ми словами. Эти две серии не совпадают друг с другом. Вероятностный характер носит не только последова-

тельность появления элементов предложения, но и вы­бор грамматической формы. Результатом взаимодейст­вия данных серий являются сингулярности (единично­сти, оригинальности, исключительности), которые оп­ределяют условия события (смысла). Дуальность пред­ложения дополняется, по мысли Делеза, дуальностью каждого слова (знака), поскольку оно также порождает две серии: серию означающего и серию означаемого. Эти серийные ряды смещены относительно друг друга. Серия означающего является избыточной, поскольку язык (знаковая система) всегда больше достигнутого уровня знаний, зафиксированного в понятиях (означа­емых). Взаимодействие серийных рядов означающего и означаемого также образует сеть сингулярностей. Как отмечает Делез, сингулярности коммуницируют друг с другом, создавая номадическое (кочующее) рас­пределение сингулярностей. Делез пересматривает по­нимание соотношения структуры и смысла, сложивше­еся в классическом структурализме, согласно которому структура является машиной по производству смысла, где структура выступает причиной, а смысл — следст­вием. В трактовке Делеза сама структура оказывается неупорядоченной, лишенной центра, выстраивающей­ся вместе с выявлением смысла, поэтому смысл — не результат действия причинно-следственных отноше­ний, он — результат игры. Автора "Л.С." не устраива­ет классическое понимание игры, он вводит понятие "чистой игры" и формулирует ее принципы: 1) отсут­ствие заранее установленных правил; 2) нет распреде­ления шансов; 3) ходы в игре отличаются качественны­ми характеристиками, ибо каждый ход вводит новые сингулярные точки; 4) чистая игра — это игра без побе­дителей и побежденных. Именно такая игра, с точки зрения Делеза, характерна для мысли и искусства. Ста­новление в концепции Делеза пронизывает все, даже трансцендентальность. Последняя представлена "трансцендентальным полем", образованным безлич­ными, доиндивидуальными нейтральными номадическими сингулярностями. В силу этого смысл, согласно Делезу, лишен личностного измерения, субъект не уча­ствует в процессе его возникновения: автор "Л.С." раз­деляет позицию "смерти субъекта", наметившуюся еще в классическом структурализме. Делез является сторон­ником сексуальной теории происхождения языка. Десексуализованная энергия связана, по мысли Делеза, с механизмом сублимации и символизации, поэтому лю­бой смысл всегда сенсуально окрашен. "Содержатель­ным" планом языка является физиологический уровень организации человеческого бытия. Именно он, по мне­нию Делеза, делает язык возможным. И, вместе с тем, язык не совпадает с этим уровнем, он выделен из него. Выделить язык — это значит предотвратить смешение

языковых звуков со звуковыми свойствами вещей и звуковым фоном тел. Здесь вырисовывается очередная дуальность языка: с одной стороны, язык — это звуки, которые являются свойствами тел, но с другой — они отделены от физической глубины и имеют совсем иной смысл. Язык возникает на поверхности, которая отделяет звуки от тел, организует их в слова и предло­жения. Если исчезает поверхность и размывается гра­ница, язык погружается в глубь тела, ряд означающе­го соскальзывает с ряда означаемого, возникает осо­бый шизофренический язык, который присущ искусст­ву и который, по мнению Делеза, характерен для твор­чества К.Льюиса, А.Арто, П.Клоссовски и др. Такой язык обладает революционным потенциалом. Он спо­собен создать не только языковые модели объектов, которых нет в действительности, но и новый образ ми­ра, сделав тем самым шаг в сторону его изменения. (См. также Событие, Событийность, Номадология, "Смерть субъекта", Плоскость, Поверхность, Эон,След.)

Л.Л. Мельникова

"ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЙ ТРАКТАТ" ("Тгасtatus Logico-philosophicus") — основное произведение раннего периода творчества Витгенштейна

"ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЙ ТРАКТАТ"("Тгасtatus Logico-philosophicus") — основное произведение раннего периода творчества Витгенштейна и единст­венная книга, которую он опубликовал при жизни. На­писан в 1916—1918, опубликован в 1921 в Германии и в 1922 — в Великобритании. Анализ дневников Вит­генштейна показывает, что идея книги зародилась у него еще в 1912—1913. Несмотря на небольшой объ­ем и непривычный для философской работы стиль, "Л.-Ф.Т." сразу же возвел Витгенштейна в ранг круп­нейших мыслителей своей эпохи и обеспечил ему по­жизненное признание. Парадоксальным образом "Л.-Ф.Т.", написанный в духе немецкой метафизики, оказал основное влияние на антиметафизически наст­роенную традицию британского эмпиризма, которая всегда неохотно принимала новации с континента, и оказался практически забытым в Германии и Австрии. У немецких университетов были свои кумиры, однако объяснение непопулярности Витгенштейна следует ис­кать не в том, что он затерялся бы на фоне Гуссерля, Наторпа, Рикерта, а в самом тексте книги. Очевидно, что эта небольшая работа нарушала целый ряд канонов академического философствования тогдашней Герма­нии, начиная со стиля и заканчивая основными темами, понятиями и концепциями. Только поддержка Рассела и деятельность ориентированного на эмпиризм Венского кружка, члены которого усмотрели в "Л.-Ф.Т." весомое подкрепление собственных концепций, позволили кни­ге и ее автору получить широкую известность. Хотя Витгенштейн мало интересовался историей филосо-

фии, он продолжает в "Л.-Ф.Т." разработку проблем, которые были сформулированы еще Кантом. Влияние Канта на концепцию раннего Витгенштейна является опосредованным: одной из немногих философских книг, прочитанных Витгенштейном, была "Мир как во­ля и представление" Шопенгауэра, который попытался возродить оригинальные кантовские концепции для то­го, чтобы противопоставить их ненавистной ему систе­ме Гегеля. Шопенгауэр вновь вводит в философию рас­критикованное последователями Канта понятие "вещи в себе" и связанное с ним разделение на мир явлений и мир сущностей, мир детерминизма и мир свободы. Именно в этом противоречивом понятии и заложен ос­новной — этический — смысл кантовской философии, который и лег в основу "Л.-Ф.Т.". Может показаться, что "Л.-Ф.Т." — это всего лишь книга по логике, кото­рая углубляет концепции Фреге и Рассела, создавая предпосылки для развития логического позитивизма. Однако анализ логики и науки нужен Витгенштейну для того, чтобы указать на нелогическое, ненаучное, то, что находится за пределами мышления и знания. Имен­но поэтому Витгенштейн неоднократно подчеркивал, что основной смысл "Л.-Ф.Т." — это учение о том, что "не может быть высказано". Логическая концепция "Л.-Ф.Т." представляет собой синтез критически ос­мысленных идей Фреге и Рассела. Понятие пропозици­ональной функции, различение смысла и значения, а также стремление к созданию логически совершенного языка — таковы черты, заимствованные Витгенштей­ном у предшественников. Наряду с использованием но­вейших логических идей, Витгенштейн продолжает ряд тенденций классической философии, смысловым яд­ром которых является референциальная концепция зна­чения. В "Л.-Ф.Т." Витгенштейн опирается на логичес­кий атомизм Рассела, который представляет собой яр­кий пример подобной концепции и одновременно явля­ется типичным вариантом британского эмпиризма в ду­хе Беркли и Юма. В то же время Витгенштейн отказы­вается от гносеологической проблематики, которая за­нимала большинство его современников, справедливо полагая, что в философии она служит лишь для созда­ния псевдопроблем и заблуждений. "Л.-Ф.Т." состоит из введения и основной части, включающей семь глав­ных афоризмов и следующих за каждым из них прону­мерованных дополнительных афоризмов. Нумерация является иерархической и представляет афоризмы по степени важности. Каждый следующий афоризм слу­жит разъяснением предыдущего. В предисловии Вит­генштейн формулирует задачу книги следующим обра­зом: "То, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, о том же, что сказать невозможно, следу­ет молчать". И далее: "Замысел книги — провести гра-

ницу мышления Или, скорее, не мышления, а выраже­ния мысли". Задача Витгенштейна — очертить грани­цы логического употребления языка и тем самым по­казать, в духе Канта, что притязания на выражение ме­тафизических, ненаучных высказываний, которые не описывают ни один из существующих фактов, являют­ся несостоятельными. В конце предисловия Витген­штейн заявляет, что "поставленные проблемы в своих существенных чертах решены окончательно". Тем са­мым он претендует на то, что "Л.-Ф.Т." является за­вершением философии как области знания, занимаю­щейся бессмысленными проблемами. За критикой фи­лософских проблем, которая была воспринята в каче­стве позитивистской программы изгнания метафизики из естествознания, скрывается этический смысл, со­стоящий в том, что философия тщетно пытается гово­рить о метафизических проблемах средствами языка, применимого лишь в науке. Семь главных афоризмов "Л.-Ф.Т." расположены в иерархическом порядке, ко­торый демонстрирует движение от элементарных по­нятий к более сложным, от атомарных объектов мира к его логической форме. Такую структуру Витген­штейн в конце книге назовет "лестницей", по которой читатель должен подняться до истинного взгляда на мир. Первый афоризм дает наиболее общее представ­ление о мире: "1. Мир есть все, что происходит". Шесть последующих вспомогательных афоризмов разъясняют эту достаточно туманную и абстрактную формулировку, описывая общие принципы представ­ления о реальности, лежащие в основании концепции "Л.-Ф.Т". Они заключаются в следующем: мир пред­ставляет собой совокупность фактов, расположенных в логическом пространстве, а не предметов в физиче­ском пространстве. Витгенштейн четко разделяет по­нятия предмета и факта, стремясь показать неэмпири­ческий характер своего исследования: предмет, вещь существует в пространстве и времени, он зависит от других предметов, факты существуют в логическом пространстве, являются самостоятельными и опреде­ляют все, что происходит или существует. С одной стороны, смысл этого разделения, как окажется далее, носит этический характер: отрицание связи фактов не­обходимо для обоснования свободы. С другой сторо­ны, представляя мир как логическое пространство, разбитое на факты, Витгенштейн тем самым утверж­дает возможность полного формализованного отобра­жения реальности в соответствии с логическими зако­нами. Отказываясь от рассмотрения предметов, Вит­генштейн тем самым рассматривает реальность как некую семантическую структуру, а не совокупность "чувственных данных". Эта ключевая для книги уста­новка сразу же отдаляет Витгенштейна от традиции

эмпиризма и придает его концепции определенный "идеалистический" характер. Второй афоризм разъяс­няет, что Витгенштейн обозначает понятием факта: "2. Происходящее, факт, — существование со-бытий" /положений дел — А.Ф./.Происходящее или факт — это существование положений дел /в других перево­дах: атомарных фактов, со-бытий — А.Ф./,совокуп­ность которых и образуют факт как некоторый кон­текст, в котором множество ситуаций связываются в единую структуру, обладающую определенным смыс­лом. Каждое из этих положений дел есть совокупность простых неразложимых объектов, которые представ­ляют собой логические атомы, предел возможного анализа реальности. Объект — это основная онтологи­ческая единица мира, которая заключает в себе воз­можность всех положений дел: "2.0123. Если объект известен, то известны и все возможности его проявле­ния в событиях (положениях дел)". Положения дел могут существовать или не существовать, тогда как факты существуют всегда, они есть то, что происхо­дит, возможность тех или иных ситуаций. Объекты представляют собой субстанцию мира, которая опре­деляет его логическую форму. Субстанциальность, не­изменность объектов гарантирует возможность еди­ной логики, которая является не наукой, а лишь описа­нием существующего. Хотя объекты неизменны, их сочетания — положения дел — являются меняющими­ся и нестабильными. Этим подчеркивается, что Вит­генштейн отнюдь не намерен распространять логичес­кий детерминизм на содержание положений дел: его исследование касается только формы реальности. Данная интенция Витгенштейна игнорируется позити­вистскими интерпретациями "Л.-Ф.Т", которые рас­сматривают его концепцию как разновидность научно­го эмпиризма, имеющего дело с физическими объекта­ми. Отсутствие примеров объектов, которое Витген­штейн позднее обосновывает своей априорно-транс­цендентальной установкой, также говорит о том, что объекты — это логико-семантические образования, несводимые к физическим телам. Существование и несуществование положений дел — это положитель­ные и отрицательные факты, которые в совокупности образуют действительность. Это значит, что факт все­гда указывает на какое-либо положение дел, даже в том случае, если оно не существует. Сознание создает картину фактов, которая воспроизводит структуру действительности. Картина репрезентирует существо­вание и несуществование положений дел, т.е. пред­ставляет положительные и отрицательные факты. Та­ким образом, картина — это факт, а соотношение ее элементов отражает соотношение вещей. Понятие кар­тины, которое широко используется в "Л.-Ф.Т", долж-

но, на первый взгляд, привести Витгенштейна к тради­ционной познавательной проблематике. Однако поня­тие картины трактуется Витгенштейном не гносеоло­гически, а онтологически. Витгенштейн, в отличие от других философов, не рассматривает сознание как изолированную сущность, противостоящую реальнос­ти. Мысль-картина и мир находятся в изначальной связи благодаря общей логической форме. Картина об­ладает формой изображения, благодаря которой она связывается с действительностью, соприкасается с ней. Форма — то, что объединяет картину и действи­тельность, мышление и предмет, это некая предуста­новленная гармония, делающая бессмысленным субъ­ект-объектное взаимодействие. Понятие общей формы позволяет Витгенштейну избежать традиционных гно­сеологических проблем и перевести свое исследова­ние в область семантической онтологии. Такой подход присущ скорее немецкому идеализму, нежели позити­вистским течениям. Витгенштейн приводит некоторые примеры, поясняющие понятия формы и картины: пространственная картина отображает пространствен­ные предметы, цветовая — цветовые и т.д. При всем разнообразии картин, их объединяет нечто общее: ло­гическая форма или форма действительности, т.е. спо­собность изображать действительность. То, что изоб­ражает картина, — это ее смысл, соответствие или не­соответствие которого действительности определяет ее истинность или ложность. Таким образом, "Л.-Ф.Т." предлагает нам референциальную теорию значе­ния, т.е. значение отождествляется с объектом (рефе­рентом). Подобная теория значения в виде корреспон­денткой концепции истины проходит через все тече­ния западной философии и приобретает особую важ­ность в философии Нового времени. Впрочем, нео­пределенность понятия объекта оставляет возмож­ность различных интерпретаций концепции значения "Л.-Ф.Т.". Сам Витгенштейн в поздних работах четко отождествлял свою раннюю концепцию значения с концепцией Августина, т.е. причислял ее к господст­вующей тенденции классической философии. Третий афоризм дает определение мысли или сознания, свя­зывая его с предложенной ранее структурой реальнос­ти: "3. Мысль — логическая картина факта". Сознание понимается Витгенштейном не как нечто противосто­ящее действительности, а как то, что находится с ней в изначальном неразрывном единстве. Здесь он весьма близок к послекантовскому идеализму. Афоризм "3.02. Что мыслимо, то и возможно" почти в точности воспроизводит гегелевское "Что разумно, то действи­тельно". Исходя из подобного определения, Витген­штейн указывает на невозможность мыслить нелоги­чески, так как логика носит онтологический характер,

будучи жестко детерминированной свойствами объек­тов. Сознание также рассматривается им как полно­стью определенное реальностью, которая задает воз­можные способы и формы построения осмысленных высказываний. Такая онтологическая концепция со­знания является антипсихологической и неклассичес­кой, т.к. отрицает свободу и спонтанность субъекта. Так как мысль всегда предстает в языковой форме (что можно рассматривать как еще один антипсихологиче­ский аргумент), Витгенштейн переходит к рассмотре­нию языка, который является выражением мысли (а, следовательно, и реальности). Понятие предложения, которое является центральным понятием "Л.-Ф.Т.", формулируется следующим образом: "3.1. В предло­жении мысль воспринимается чувственно восприни­маемым способом". О важности понятия предложения говорит тот факт, что сам Витгенштейн первоначально назвал свою книгу не "Л.-Ф.Т.", а "Пропозиция". Рас­смотрением предложения в качестве основной едини­цы языка Витгенштейн обязан теории Фреге, в кото­рой смыслом наделяются только целые предложения, а не отдельные слова. Если предложение выражает мысль, т.е. некоторую ситуацию, событие, положение дел, то оно является знаком-предложением. Однако в предложении заключена только форма смысла, в то время как его содержание поставляется реальностью. Таким образом, знак-предложение описывает действи­тельность и является фактом. Это определяет его вну­треннюю организацию и наличие структуры, которая не случайна, а необходима в силу своего отношения к структуре реальности. Как и Фреге, Витгенштейн убежден, что смысл выражается только фактом (пред­ложением), а отдельные слова (имена) не выражают смысла, они обладают значением. Витгенштейн пред­лагает рассматривать части предложения по аналогии с пространственными предметами (столами, стульями, книгами), взаиморасположение которых и выражает смысл высказывания. В отличие от Фреге, Витген­штейн рассматривает предложение как структуру, свойства которой отличны от свойств входящих в него элементов. Предложение — это факт, т.е. некий кон­текст, в рамках которого его элементы обретают смысл. Элементы предложения, выражающие объекты мысли, рассматриваются Витгенштейном как простей­шие и называются именами. Имя не обладает смыс­лом, но имеет значение: оно представляет объект, т.е. простейшая единица языка соответствует простейшей единице реальности. В силу жесткой связи элементов языка и реальности, предложение может быть анали­тически расчленено одним-единственным способом. Следовательно, существует возможность полного ана­лиза языка с целью приведения его в соответствие с

требованиями логики. Необходимость подобного шага связана с тем, что в обыденном языке слова употреб­ляются различными способами, которые скрывают связь имени и объекта, вызывая тем самым фундамен­тальные философские проблемы. Такой совершенный язык должен подчиняться логической грамматике или логическому синтаксису. В качестве примера Витген­штейн приводит попытки формализации, предприня­тые Расселом и Фреге, и сам присоединяется к этой линии в философии. Он сравнивает предложение с ге­ометрическими координатами, однозначно задающи­ми точку в математическом пространстве. Подобным же образом предложения как некоторые логические координаты единственно возможным способом задают определенный факт, положение дел. Так как совокуп­ность всех предложений образует язык, то и он пред­ставляет собой жесткую структуру, каждый элемент которой соответствует определенной ситуации в мире. Свойства такой структуры описываются логическим синтаксисом, задающим правила того, каким должен быть идеальный язык. Идея логического синтаксиса или идеального языка является не новой и восходит к истокам философии Нового времени. Впервые она формулируется Декартом, затем Лейбницем и рядом других философов. Для Лейбница создание "универ­сального философского исчисления"становится цент­ральной проблемой философии. Он разрабатывает де­тальную программу математизации языка, превраще­ния его в универсальный набор символов, обладаю­щих однозначной соотнесенностью с "простыми идея­ми": по Лейбницу, "если бы существовал какой-то точ­ный язык (называемый некоторыми Адамовым язы­ком) или хотя бы истинно философский род писания, при котором понятия сводились бы к некоему алфави­ту человеческих мыслей, тогда все, что выводится ра­зумом из данных, могло бы открываться посредством некоторого рода исчисления, наподобие того, как раз­решают арифметические или геометрические задачи". Позднее неясность и двусмысленность обыденного языка беспокоят Кондильяка, который видит в усовер­шенствовании языка единственную возможность об­новления философии. Он указывает, что "если наши страсти вызывают заблуждения, то это потому, что они злоупотребляют расплывчатостью принципа, ме­тафоричностью выражения и двусмысленностью тер­мина, чтобы использовать все это для выведения тех мнений, которые льстят нашим страстям... стало быть, достаточно отказаться от этого бессодержательного языка, чтобы развеять все коварство заблуждений". Совершенный язык, по мнению Кондильяка, должен быть подобен математике: "...ибо слова играют ту же роль, что знаки в геометрии, а способ их употребления

— ту же роль, что методы исчисления". Язык матема­тики, который воспринимается в качестве идеала обеспечивает четкое и однозначное соответствие зна­ков идеям и отсутствие двусмыс