Вещи, наделенные родовыми признаками, и вещи индивидуально-определенные

Для решения споров, связанных с риском случайной гибели вещи, огромное значение приобрело не лишенное философского значения разделение вещей по их «роду» и «виду». Над этим задумывались еще греческие систематики, и можно предположить, что римляне восприняли найденное греками решение.

К родовым относились вещи, которые продаются и покупаются по таким параметрам, как вес, мера, число. То же относится и к дого­ворам займа, залогу и многим другим сделкам с вещами и деньга­ми. Физическая гибель таких вещей (от пожара, утраты, кражи и др.) вполне возможна, но для права, для кредитора они не погибают, ибо восполнимы. Деньги мы даем в кредит числом и чис­лом же получаем. При этом никто не может требовать тех же самых Денег, а только в той именно сумме, которую дал (так же и с зерном, вином).

Но когда некто одалживает у соседа серебряную посуду, чтобы придать блеск семейному торжеству, он уже имеет дело с вещами индивидуально-определенными и должен возвратить не всякую посуду хотя бы и серебряную, но только ту, что взял. И если она утрачива­ется обязанным лицом, т. е. ссудополучателем, возникает вопрос о возмещении ущерба, величина которого может быть определена и по рыночной стоимости утраченной вещи, и по тому, насколько велик связанный с тем моральный ущерб (если, скажем, посуда была се­мейной реликвией).

Дальнейшая систематизация приведет к делению вещей на глав­ные и побочные: шкаф и ключ, картина и рама. Побочная (придаточ­ная) вещь следует, по общему правилу, за главной, например при продаже последней.

■

Раздел 2. ВЛАДЕНИЕ

§ 35. Общие сведения

Владением - possessio ~ называется фактическое господство лица над вещью. Исторически оно предшествует праву собственнос­ти и отличается от него настолько, что позволило римским юрис­там выработать вполне приемлемую, хотя и непривычную форму­лу: «Между собственностью и владением не существует ничего общего» - «Nikil commune habet proprietas cum possessione* (Д.41.2.12).

Когда, передвигаясь по лицу земли, кочевые скотоводческие пле­мена стали искать места для поселения, перед ними с неизбежностью стоял выбор: либо завоевать их копьем и мечом, вытеснив или под­чинив себе аборигенов-насельников, либо довольствоваться худ­шим, но незаселенным пространством. Оседание на земле было вмес­те с тем ее завладением, обращением в собственность. Во всех таких случаях завладение имело коллективный характер, и потому земля, находясь в коллективном обладании, получила название «общего поля». В Риме - агер публикус.

С течением времени, с развитием земледелия «общее поле» стало дробиться на участки, выделявшиеся по жребию, и польское «жреб» в течение многих веков значило «поле» (как и греческое (1) жребий; (2) земля, надел»).

Примечание. Не лишено интереса и то обстоятельство, что поч­ти во всех инодоевропейсхих языках, римское possessio сохраняет семантическую связь с польским posiadac, чешским sedlak (кресть­янин), немецким besitzen и т. д. Русское летописное предание о Кие, ко­торый «совокупно с родом своим» осел (сидел) на горе, возвышающей­ся над Днепром, и основал Киев, указывает на «впадение» - оседание.

Иное депо собственность. Возникнув на более поздней ступени ис­торического развития, она даже в родственных славянских языках имеет резко отличающуюся корневую основу: собственность, влас­тность, своина, майонтек и пр. Мысль одна - dominium, «господство над вещью», но терминология несовпадающая.

Происхождение владения верно объясняли и римские юристы. Па-беон (45 г. до н. э. - 10 г.), крупнейший авторитет в праве (и науке пра­ва) эпохи императора Августа, считал, что римское possessio происхо­дит от sedere - «сидеть», «оседать», что указывает на связь владения с завладением, оседанием на захваченной земле (Д. 41.2.1).

Как бы продолжав Лабеона, Нерва-сын позднее скажет: «Со­бственность на вещи происходит от естественного впадения».

По современной гипотезе посессий происходит от pods sedeo -«сижу как хозяин».

Гипотеза допустимая, но она игнорирует тот факт, что древнее римское potior значит «захватывать», «завладевать», в известной ме­ре «господствовать», но уж никак не «хозяйствовать».

Итак, владение есть господство лица над вещью, реальное, факти­ческое обладание ею. Это - объективный момент владения. Речь идет не о каком-либо временном или случайном обладании вещью, но именно о прочном и твердом намерении относиться к владельчес­кой вещи как к своей. Это последнее требование заключает в себе субъективный момент владения, связанный с надеждой сделаться с течением времени собственником вещи.

Примечание. Известный немецкий романист Зомм пишет: захват или оккупация вещи (земли) «заключается в приобретении владения бесхозной вещью, соединенном с желанием приобрести право со­бственности на эту вещь». Corpore et animo - «материально (факти­чески) и душевно» (как если бы вещь была моей), говорится в Дигес-тах (Д. 41.2.3.1).

Такая надежда была далеко не беспочвенной. При том земельном голоде, который испытывал Древний Рим, общественный интерес,

состоял в том, чтобы земля не пустовала, и поскольку она считалась в принципе общей собственностью, постольку каждому патерфами- лиас разрешалась оккупация (захват) невозделываемой земли. Даже и тогда, когда у нее некогда был собственник, почему-либо отсутствующий или утративший связь с земледелием. Законы XII таблиц (по свидетельству Цицерона) разрешали не только захват пустующего поля, но и предписывали: двухлетний срок добросовестного вла дения превращает владельца в цивильного собственника и, таким об разом, раз и навсегда отметает всякие посягательства бывшую владельческую землю (VI. 3).

То же касалось и других вещей, но с одним примечательным условием: для движимых вещей - и в том едва ли не главное юридичес кое различие между ними и недвижимостью - срок приобретательной давности сокращался до одного года.

Примечание. По общему правилу, всякий собственник вещи в то же время и ее владельцем. Если же эту вещь украдут, фактичес­кое обладание ею переходит другому лицу, в том числе тому, кто до­бросовестно ее приобрел, принимая вора за честного человека. Таким образом, собственник перестает быть владельцем, пока краденая вещь не будет найдена и возвращена.

Но вор никогда не сделается владельцем краденой вещи (хотя он обладает ею и относится к ней как к своей), ибо непременным усло­вием правомерного владения римское право считало добросовес­тность завладения. О воре этого сказать нельзя, и потому он «всегда в просрочке» исполнения...

Если законное владение вещами возникает из двух оснований (фактического господства и волевого стремления относиться к вещи как к своей), то из того следует, что с отпадением одного из компонентов прекращается и владение. Поэтому владение считают не столько правом, сколько фактом. Отсюда и упор на «фактическое владение».

В самом деле: 1) владение не передается нашим наследни­кам столь же непременно и непосредственно, как передается со­бственность; 2) иск о нарушении владения может быть предъяв­лен только к тому лицу (или лицам), которые посягнули на него, устранив добросовестного владельца силой или угрозой; 3) воз­вращение из плена не возобновляет владения столь же автоматичес­ки, как это имеет место с правом собственности; 4) право собственности защищается иском, а владение - интердиктом, т. е. преторским приказом нарушителю оставить владельца в покое и, приняв на себя бремя доказывания, добиваться восстановления своего через суд.

Утрата фактического владения вещью (прежде всего землей), не требует^! особых пояснений. Она может иметь множество причин, среди которых и самовольное оставление владения (для того, напри­мер, чтобы избежать неудобного спора), и экономическая невыгода, и возвращение вещи предшествующему владельцу (до истечения срок приобретательной давности). В последнем случае претор воз­держивался от предоставления интердикта (о восстановлении в пра­вах ) как это Сделалось рутинной практикой для случаев посягатель-ства со стороны третьих лиц.

Представление, связанное с фактическим обладанием вещью, требовало в древности «прикосновения рукой или телом». В класси­ческое время оно вытесняется, особенно когда речь идет о земле, обозрением (с какой-либо подходящей точки), вступлением на лю­бую из пядей завладеваемого участка и пр. Для правомерности вла­дения было достаточно и того, что владельческая вещь находилась близ дома, куда ее доставил владелец, как это может быть с дубовым столбом, жердью, лозой, которые употреблялись для строительства домов и сараев. В Законах XII таблиц говорится: пусть собственник не отнимает бревна или жердей, использованных другим человеком на постройку здания (VI. 7).

Из всего сказанного с необходимостью вытекает следующий пос­тулат: вещи, могущие стать предметом завладения, должны отно­ситься к числу находящихся в обороте товаров, т. е., как уже говори­лось, могущих фигурировать на рынке.

Примечание. Существует еще грань между вещами утраченными и временно подброшенными или оставленными. По одному уголовно­му делу убийца, уличенный в судебном следствии, должен был со­знаться и в том, что он вложил в кошелек убитого им человека круп­ную сумму денег и оставил его в комнате на столике у кровати для того, чтобы кошелек был присвоен приятелем убитого, который до­лжен был с часу на час явиться за обещанным ему займом.

Как только приятель показался на ближайшей улице, убийца из ближайшего автомата позвонил в полицию. Тот был, разумеется, арестован с уликой в кармане.

Судья, раздосадованный провалом версии, которую считал бес­спорной, объявил присяжным, что им придется обсудить вопрос о при-

своении находки, что при обвинительном вердикте грозило подсуди мому тюремным заключением.

Но адвокат отверг версию судьи. «По законам нашего штата, - сказал он, - находкой считается вещь утраченная. Мы же столкнулись с вещью намеренно подброшенной, причем именно тому, кто завладел ею».

Присяжные согласились с адвокатом.

Держание

Здесь уместно указать на такую форму фактического обладания вещью, когда собственник ее хорошо известен и даже извлекает свя­занные с ней выгоды.

Снимая квартиру, лицо, как представляется при внешнем зна-комстве с делом, становится ее фактическим обладателем и даже об­наруживает намерение относиться к квартире как к своей: он может ее украсить и улучшить, привезти и расставить по своему вкусу ме­бель, положить на пол ковер и т. д. Однако, как справедливо пишет И.Б. Новицкий, самим фактом платежа арендной платы наниматель «признает над собой юридическое господство собственника». Нали­чие же собственника вещи, а тем более извлекающего выгоду из предоставления вещи в аренду, исключает владение как его пред­ставляли себе римские юристы.

Намерение относиться к держательской вещи как к своей (в на­шем случае - к квартире) обнаруживает свою иллюзорность по едва ли не главному критерию, отличающему держание от владения: вла­делец вправе требовать себе защиты претора во всех случаях, когда он в ней нуждается, требовать прямо и непосредственно; держатель в тех же случаях, что и владелец, должен действовать через со­бственника (в нашем случае - домохозяина), и от последнего зави­сит, оказать защиту или воздержаться от нее.

Производное владение (натуральное). В массе случаев мы переда­ем нашу вещь «во владение», которое исключает пользование ею и не может считаться держанием*. Примеры такого рода очевидны: пере-

* Вопрос о природе держания (детенции) был неоднократно предметом спора. С. Му­ромцев в своем «Гражданском праве Древнего Рима» (1883) полагал, что держание может иметь место как при перевозке, так и при хранении чужих вещей. Мы, напро­тив, считаем, что детентор осуществляет фактическую власть над вещью без наме­рения обладать ею как собственной, без такого непременного компонента, каким яв­ляется animus - душевное (волевое) намерение относиться к доверенной вещи как к своей.

ча вещи на хранение; для перевозки морем или сушей; залог, который должник предоставляет кредитору в обеспечение займа и на который он, должник, сохраняет право собственности вплоть до наступления последствий, связанных с просрочкой платежа; сюда относят и прекарное владение.

Прекарной называлась земля, данная по свободно выражен­ной просьбе в безвозмездное и временное (до востребования) поль­зование. Соответственно преторский интердикт защищал не прека-риста, а земельного собственника. Пользуясь этим, как равно и своей реальной властью, римские латифундисты (собствен­ники крупных поместий), игнорируя безвозмездность прекария, превратили его в орудие эксплуатации и закабаления римского крестьянства.

При всем том прекарий немало способствовал переходу к ин­тенсивному землевладению, основанному на интересе земледельца, взамен экстенсивного, основанного на труде рабов и сезонных работ­ников.

Виды владения

Мы уже говорили о прямом и производном (натуральном) владе­нии. Римские юристы отличали еще владение цивильное, восходя­щее к Законам XII таблиц, от владения преторского.

Цивильное владение приобреталось оккупацией известной части общественной земли (2 югера, т. е. 1/2 гектара). По истечении двух лет «спокойного» владения владелец становился собственником, а само владение поднималось на ступень выше.

Не существует достоверных свидетельств насчет защиты владе­ния по цивильному праву. Но мы хорошо знаем, как она осуществля­лась по преторскому праву. Защита эта простиралась настолько да­леко и была настолько гарантированной, что возникла поговорка -beati possidentis («блаженны владеющие»).

Преторы предоставляли защиту не только тому, кто владел вещью лично (для себя), но и тому, кто поручал управление и даже пользование владельческой вещью постороннему лицу – держатели (производному владельцу) или управляющему. Они согласились в том, что защита должна быть оказана не только тому, кто может до­казать законность владения и тем самым свою добросовестность, но и тому, кто лишен этой возможности.

Как об этом сказано в Дигестах, преторские эдикты давали защи­ту независимо от того, «является ли владение законным или незаконным в отношении прочих лиц (не против предшествующего вла дельца), ведь любой владелец тем самым, что он является владельцем, имеет больше права, чем тот, кто не владеет (Д. 43.17.2).

Таким образом, владение есть прежде всего вопрос факта, а затем вопрос права. Последнее выступало наружу только при оспаривании владения, и притом так, что бремя представления доказательств, направленных на оспаривание прав фактического владельца, лежало на истце.

С этим мы приходим к вопросу о владении законном и незаконом, что тесно переплетается с вопросом о владении добросовестно и недобросовестном.

Владение, осуществленное по дозволению Законов XII таблиц будет и законным, и добросовестным: например, римский граждане оккупировал пустующую часть «общего поля». Такое владение отвечает еще одному важному условию: оно устанавливается впер вые и именно тем лицом, которое осуществляет владение. Как непременные признаки законного владения, первичность самостоятельность оккупации сохраняются и в классическом прав «Мы приобретаем владение через нас самих», замечает Павел (Д. 41.2.1.2). Поэтому возникло деление на владение первичное; производное.

Ситуация резко меняется в случае тайного, насильственного за владения вещью, как равно и в отсутствие и без ведома законно го владельца. По согласному мнению Ульпиана и Лабеона, всех этих случаях завладение считалось недействительным –с момента его совершения. Если же, как полагал Ульпиан, законный вла делец бездействует, никто не может мешать самовольному захватчику, и на него распространяется действие приобретательной давности.

Могло случиться, что, приняв запущенную землю за ничейную владелец совершал «ошибку в объекте». Владение было в таком случае незаконным. Но недобросовестным его назвать было нельзя, всяком случае, недобросовестность, влекущую за собой дополни тельную ответственность, следовало доказать.

Защищая добросовестного владельца, претор снабжал его формулой следующего содержания: запрещаю насильственное отчуждение владения (захват), если оно установлено не тайно, не насильственна

и не является прекарным (Д. 43.17.1). Такой интердикт называют залретителъным, ибо он требует немедленного прекращения самоуправных действий.

Интердикт выдавался без выслушивания ответчика и свидетелей, по доверию к истцу, претензию которого претор признавал правиль­ной или даже правдоподобной. Интердикт был временным актом, за­щищавшим потерпевшего до решения дела судом. Смысл интердик­та состоял в восстановлении того фактического состояния, которое существовало до обращения потерпевшего за защитой. В особенных случаях интердикт мог обязывать к бездействию (или, напротив, действию) обе стороны. Обращение в суд с оспариванием оснований интердикта было связано с риском как для истца, так и для ответчи­ка. По этой причине дело чаще всего завершалось исполнением ин­тердикта.

В тех случаях, когда к претору обращались с просьбой о восста­новлении в правах по поводу захваченного владения, интердикт, те­перь уже восстановительный (рекуператорный), заключал в себе требование немедленного «восстановления во владении того, которого ты насильственно выгнал», если владение изгнанного не было ни тайным, ни насильственным, ни прекарным.

О прекарном владении претор говорит: «Все, что ты имеешь от него (хозяина) в виде прекария (т. е. данного тебе в бессрочное поль­зование)... возврати».

§ 38. Прекращение владения

По известной сентенции Павла (Д. 41.2.8), владение утрачивает­ся при отпадении двух основополагающих элементов - материаль­ной утраты вещи и отпадения намерения относиться к владельчес­кой вещи, как к своей.

То, что может быть сочтено верным для случаев самовольного, активного или пассивного отказа от владения, может быть принято и для всех тех фактов, когда владение прекращается гибелью вещи (как это может случиться с рабом или волом) или по той причине, что владельческая вещь утрачена по вине самого владельца, забыв­шего, например, о том, где и кому он оставил вещь, где и когда он ее потерял.

Для случаев недобровольной утраты владения или утраты без ви­ны владельца сентенция Павла вряд ли годится. Запущенное поле может быть оккупировано другим лицом, и претор, как прави­ло, поможет ему сохранить владение. Но он же встанет на защи­ту владения, отнятого силой или хитростью. Скот, оставлен­ный без присмотра (но никогда - раб!) или ускользнувший через поврежденную ограду, может стать объектом чужого владе­ния, но плуг или телега, оставленные до следующего утра на обраба­тываемом поле, не подпадают под действие «нерадивости или упу­щения». В первом случае нашу нерадивость можно счесть и за отказ от владения, во втором случае это допущение неприменимо -по самой простой логике, по обыкновению, по установившейся прак­тике.

Владение прекращается смертью владельца, но с помощью прето­ра наследник может сохранить за собой владельческую вещь, если заявит о своем намерении и осуществит «захват» в той форме, какая уже имела место ранее.

Примечание. Недоступность земельного участка вследствие снежных заносов или весеннего разлива рек, вызвавших длительное отсутствие владельца, не дает оснований для захвата его владения, как равно и то, что земля, служащая для посева, остается без при­смотра в зимнее время.

Лошадь, испуганная волками и отбившаяся от табуна, будет чьим-либо владением, если она очутилась на его дворе без участия этого лица: не загонял, не приманил сеном и пр. И собственник, когда он объявится, не может самовольно взять свою лошадь, если ее новый владелец оказывает сопротивление, требуя доказательств права со­бственности, возмещения расходов, связанных с содержанием лоша­ди и пр.

Что касается чужого раба, то он никогда не теряет своего господи­на, и ему не могут быть предоставлены кров и пища, как это возможно по отношению к чужому скоту, оказавшемуся в обладании несобствен­ника. Исключение составляют случаи, когда раб выгнан за ворота (больной, старый) и тем самым приобретает свободу, когда он заблу­дился и ищет дорогу домой (не беглый).

Дикие звери не принадлежат никому, следовательно принадле­жат всем, кто ими завладеет. Даже и тогда, когда нам достался олень, раненный чужой стрелой. (Это у нас, как любил говорить профессор Генкин, дикий гусь, стоит ему только пересечь советско-турецкую гра­ницу, становился, сам того не зная, социалистической собствен­ностью).

Все-таки согласимся с Гаем, что каждый, кто без насилия приоб­ретает владение чужим имением, или потому, что оно пустует по не­брежности собственника, или потому, что собственник умрет (не ос­тавив наследников) или будет отсутствовать долгое время, поступает законно (2.51).

§ 39. Переход владения

Бесконечное число правоотношений может быть названо для ха­рактеристики перемещения владельческих вещей из одних рук в другие. Самым важным может служить переход во владение земель­ного участка, оккупированного патерфамилиас, сыну-наследнику, если на момент принятия наследства еще нет права, возникающего из приобретательной давности.

По цивильному праву наследник не может считаться владельцем, ибо не он был первым приобретателем. Дело не спасает и то, что са­мый факт завладения мог быть осуществлен наследником по поруче­нию отца. Претор, однако, и здесь пришел на помощь справедливо установленному владению, и притом так, что на наследника было пе­ренесено течение срока приобретательной давности, как если бы он был первым владельцем.

С течением времени это правило узаконивается. «Долговремен­ное владение, которое начало зачитываться умершему, продолжает­ся и для наследника» (Институции Юстиниана, кн. 2.6).

Краденые вещи не могут перейти в собственность путем давнос­ти владения, как и вещи, отнятые насилием. Как быть в том слу­чае, когда наследник по незнанию продает что-нибудь такое, что не принадлежит к наследственной массе? К примеру, вещь, дан­ная наследодателю в ссуду, не может быть предметом сделки. Здесь нет сомнений. Но столь же несомненно, что ни наследник, ни тот, кто эту вещь приобрел, не могут быть обвинены в недобросовес­тности. Ни тот, ни другой не заклеймили проданную вещь пороком воровства, и потому, по обоснованному мнению римских юристов, она может из владельческой перейти в разряд вещей собственных -по приобретательной давности. То же, повторим, относится и к ло­шади, которая отбилась от табуна и, пробежав большее расстояние, ворвалась во двор, открытый не для нее, куда ее не приманивали клочком сена, не загоняли ударами кнута, т. е. не было ни силы, ни хитрости, ни иных проявлений намерения завладеть чужой со­бственностью.

Раздел 3. Право собственности

§40. Определение

«Собственность» обозначалась римским словом «dominium, исходившим, как можно думать, от «domare» - «укрощать», «поко­рять», «приручать». Вещь, на которую существовало право собствен­ности, называлась проприетас - proprietas. Впрочем, не будет ошибкой считать проприетас синонимом доминиума.

Главное качество права собственности, несомненно, - соединение наиболее абсолютного господства лица над вещью с правом распоря­жения ею, правом определять ее судьбу (продать, обменять, зало­жить, уничтожить).

Перечисляя главные составные части права собствености как они выступают в римском праве, мы придем к следующему результату.

Право собственности есть:

1) прямое и непосредственное господство лица над вещью, связанное с правом распоряжения ею;

2) исключительное господство - как устраняющее всякое чужое воздействие на вещь, всякое чужое притязание на нее;

3) абсолютное или, лучше сказать, наиболее абсолютное господство (по сравнению со всяким другим отношением лица к вещи), предполагающее исключение ограничений, кроме тех, которые уста­
новлены законом;

4) легко приспособляемое - в том смысле, что при отпадении ограничения автоматически восполняется соответствующая степень гос­
подства;

5) правовое, т. е. не связанное обязательство с фактическим обладанием вещью (когда она, например, похищена, утеряна, отнята силой и пр.), господство, удерживаемое одним намерением, одной лишь
волей, гарантированным правом;

6) полная и непосредственная власть над вещью, с необходимостью предоставляющая собственнику право пользования и извлечения плодов, ею приносимых.

Примечание. В романистической литературе утвердилось воззре­ние на римское право собственности как на совокупность трех состав­ляющих - права пользования (ius utendi), права извлечения пло­дов (ius fruendi) и права распоряжения (ius abutendi). Известный

советский цивилист А.Венедиктов (в согласии С Ульпианом), кри­тикуя это воззрение, доказывал единство права собственнос­ти как некоей целостной сущности. Мы позволяем себе держать­ся традиции (идущей от Павла), поскольку она и содержательна, и разумна.

§ 41. Земля и борьба за землю

В своем письме к Ф. Энгельсу от 8 марта 1855 г. К. Маркс замеча­ет, что, вводя поправку на рабовладение, «внутренняя история Ри­ма» может быть целиком сведена к борьбе крупного землевладения с мелким.

Действительно, в условиях аграрной экономической структу­ры земля была основной ценностью, и потому в ходе острых полити­ческих столкновений ее делили и переделяли, давали и отнима­ли. Не касаясь древнейших постановлений, например того, которое разрешало заселение Авентинского холма неимущими (V в. до н. э.), укажем на закон Лициния-Секстия 367 г. до н. э., за­прещавший гражданам, включая патрициев, обладать наделами, пре­вышавшими 500 югеров (125 га), и выпасать на общинной земле бо­лее чем 100 голов скота; на закон Фламиния 228 г. до н. э., разрешивший раздел общественной земли в Северной Италии (в ок­рестностях Аримина) между всеми нуждающимися; закон Ливия 89 г. до н. э., которым италийские земли, оставшиеся свободными, предписывалось разделить между неимущими гражданами.

Яркой страницей в борьбе мелких землевладельцев против круп­ных была реформа знаменитого трибуна Тиберия Гракха (133 г. до н. э.), которой запрещались все дальнейшие захваты государ­ственных земель, а пределом частного земельного владения были ус­тановлены традиционные 500 югеров (с прибавлением 250 югеров на взрослого сына, но с тем, чтобы общий размер семейного надела не превышал 1000 югеров). Возникавшие при этом излишки поступали ^в государственный земельный фонд и распределялись за незначи­тельное вознаграждение между неимущими (не более 30 югеров на семью). За конфискованные земли выдавалось вознаграждение. За­кон этот вызвал сопротивление сенатской знати, среди которой бы­ло множество новоявленных крупных земельных собственников -посессоров. Она организовала убийство Тиберия и 300 его главных ^Сторонников. Реформа была провалена.

Не удалась и реформа младшего из Гракхов - Гая, хотя нельзя от рицать, что какая-то часть римского крестьянства получила небольшие земельные владения.

С редкой откровенностью пишет об этой эпохе известный римс кий историк Аппиан в своей книге «Гражданские войны»: богатые правдами и неправдами захватили всю землю, бедные сделались не способными содержать себя и детей. Тиберий вряд ли сострадал бедноте, но, дав бедным землю, он хотел получить для государства боеспособную силу.

Чтобы остановить непрекращающуюся борьбу за землю, народному собранию был навязан закон 111 г. до н. э., по которому земельные владения, каким бы ни было их происхождение, получали cтатус квиритской собственности и некоторую гарантию против принудительных отчуждений и распределений (закон Спурия Тория), самым был упразднен закон 121 г. до н. э., дозволявший земель конфискации и связанные с тем переделы земельного фонда.

Период военных диктатур прошел под знаком новых земельных переделов. При Сулле в 81 г. до н. э. огромные земельные плои были насильственно конфискованы у италийских городов, с тем чтобы поселить на них 100 000 сулланских солдат, принадлежащих к 47 легионам.

Уже в конце I в. был принят последний комициалъный закон о наделении земельными участками неимущих граждан. В течении предшествующего и последующего времени сосредоточение земельных владений в немногих руках и возникновение латифундий совершалось как экономическими, так и насильственными средства приведшими в конечном результате к обезземеливанию италийского крестьянства, возникновению и распространению колоната господствующей формы эксплуатации земледельцев.

Манципация

Непременным условием обряда было присутствие сторон, свидетелей и весодержателя с весами и медью. В период XII таблиц Рим еще не имел чеканных денег (ассов, как они стали называть и потому медь оценивалась по весу.

Приобретатель «хватал» купленную вещь (раба, вола, кусок де с проданного участка земли) и, не прерывая прикосновения к ней, го ворил заветную, от века установленную формулу, допускавшую,

впрочем, некоторые модификации, связанные со спецификой дейст­вия: «Я утверждаю, по праву квиритов, что эта вещь принадлежит мне и я купил ее за эту медь». Ударив слитком меди о весы, приобре­татель передавал медь продавцу, и на том обряд завершался.

Примечание. Квиритами римляне с древних пор называли себя (в торжественных случаях) по имени обожествленного Ромула, перво­основателя города.

Бронзовый асе, когда он стал чеканиться, весил 325 г. Законом Па-пирия 430 г. до н. э. устанавливалась его твердая покупательная спо­собность: 10 ассов - овца, 100 ассов - вол.

Будучи чисто римской процедурой, манципация была доступна од­ним лишь римским гражданам. Однако есть основания полагать, хотя это только гипотеза, что уже в раннереспубликанское время манципа­ция сделалась доступной всем или некоторым «сословиям» перегри-нов, когда их наделяли правом совершать сделки с деньгами и веща­ми не только между собой, но и с квиритами. Привилегия эта была на пользу развивающимся экономическим отношениям, само собой обра­зующим некое единство, основанное на разделении труда, не исклю­чающим совместных предприятий или акций, где сторонами правоот­ношения выступали и римляне, и перегрины.

Помимо сделок купли-продажи, манципацию стали с течени­ем времени использовать и в других целях: дарения, обмена, эманци-пации детей, усыновления и т. п. Позже процедура манципации, ее формализм смягчаются допущением представительства сторон.

При всех особенностях римской манципации следует иметь в ви­ду, что нечто подобное было присуще всем или почти всем древ­ним народам на ранней ступени деловых отношений - древним гре­кам и вавилонянам, семитам и т. д. Именно: устная форма сделки, символическая плата, совершаемая куском металла, актив­ность покупателя и традиционная пассивность продавца, наконец, пронизывающий весь этот «спектакль» символизм. Важно и то, что, утратив характер сделки как таковой, манципация стала служить фактическому переходу вещи из рук в руки, без посредствую­щих ступеней, и создавала практически неоспоримые гарантии по­купателям.

Что касается передачи денег, если дело шло о купле-продаже, то она могла быть совершена в любой форме, чему способствовала изо­бретенная еще понтификами (до Законов XII таблиц) манципация с

помощью одной монеты (mantipatio nummo ипо), символизировав шая самый факт расчетов за вещь.

Было бы ошибкой смотреть на манципацию как на результат его рода пристрастия древних к церемониям и обрядам. Она хорошо послужила делу упорядочения сделок, относящихся к купле-прода- же средств и орудий производства, и одновременно их гарантированности. В этой роли манципация выступает не как препятствующая обороту форма совершения сделок, а служит их правовому урегулированию и упрочению. Придет конец архаической экономике - наступит закат и для манципации.

Следует иметь в виду, что за традиционной формулой сторон, ос­паривающих право собственности на вещь формулой «и я утверждаю, что она принадлежит мне по праву квиритов», еще проглядывает (как говорит об аналогичной ситуации Ф. Энгельс) «ирокез».т.е.- лич­ность, далекая от того представления о частной собственности, кото­рое придет с понятием доминиума, а тем более с современными пред­ставлениями о частной собственности на вещь. И то, что два человека заявляют о своем праве на землю и раба одной и той же формулой, приводит на ум знаменитую фразу Гомера о соседях, которые, «стоя на общей меже, оба с саженьем в руках, шумно за равенство спорят».

Два слова о равенстве, связанном с общей собственностью на землю.

Делом судьи было не столько присуждение вещи в собственность, сколько определение того, кто из тяжущихся имеет на нее большее право, чье притязание, выраженное формулой «meum esse» (мое есть), нуждается в предпочтении. Это как бы завершение спора, но завершение далеко не простое, ибо проигравший иск проигрывал и дорогой заклад.

Примечание. Нередко спрашивают: почему в состав манципируе-мых вещей не входили ни средства производства (конная упряжь, серп, плуг, борона), ни оружие (щит, меч, копье)?

Ответ на этот вопрос непрост. Заметим поначалу, что римляне, как ни странно, не внесли ничего принципиально нового в технический прогресс. Их конная упряжь, например, находилась на таком низком уровне, что кони задыхались в ярме, становились на дыбы- Работу ло­шадей в массе случаев делали рабы. Коса и цеп были изобретены в средние века, как и ветряная мельница. Хлеб поэтому молотили, раз­ложив снопы на дороге и пропуская через них скот или телегу.

Плуг (соха) и серп изготовлялись ремесленниками-кузнецами, ко­торыми в Риме, как и в античной Греции, становились чаще всего ли­ца, не пригодные к воинской службе (хромцы). Орудия труда, как и ору­жие, требуя индивидуальных навыков, довольно рано перешли в личную собственность и уже по одному этому выпадали из разряда манципируемых вещей. Какая-то часть орудий делалась в самом хо­зяйстве, как это было повсюду в соответствующее время.

Объективности ради отмечу, что римляне использовали бетон и создали архитектурные шедевры, до сих пор украшающие город и всю Италию. Но это было уже в имперское время, когда манципация сде­лалась редкостью.

А рабочий скот, тот, что «ходит в ярме», - почему он res mancipi? На это нелегко ответить. Очевидно, римляне, как и другие народы древности, не избегали баранты - насильственного коллективного уго­на чужеплеменных табунов, параллельно земельным захватам. Похи­тили же они сабинянок, если верить преданию*. Сравнение не очень корректно, но вполне в духе эпохи.

Вспомним, как мотивировал свой отказ воевать с троянцами герой «Иллиады» Ахиллес, оскорбленный поступком верховного вождя ахейцев Агамемнона: «Я за себя ли пришел, чтобы троян, укротителей коней, здесь воевать? Передо мною ни в чем не повинны трояне. Муж их ни коней моих, не тельцов никогда не похитил...»

Что же касается всех прочих вещей, имевшихся в скромном и так поддерживаемом обиходе (за чем следили цензоры), то все они были вещами неманципируемыми (res пес mancipi). Соответственно с тем они переходили из рук в руки путем традиции, т. е. простой передачи, как она удерживается и до сих пор. Формальностей не требовалось, но из этого следует, что обязательства из традиции были меньшими, чем из манципации. И уж, конечно, будущее было на стороне традиции.

Манципация, хотя и дожила до времени империи, совершалась из­редка и не столько ради большей прочности сделки, сколько по быто­вым, нравственным или религиозным соображениям.