Степень истинности отношений между языком и миром

Глубочайшее заблуждение считать, что язык

зеркально отображает мир, поскольку он его создает.

Лешек Колаковски

Если все истины относительны и зависят от системы

координат, … то я хочу быть определяющей системой

координат, я сам решу, что назначить истиной.

Чеслав Милош

Проблема отношения семиотической реальности к онтологической (процесс отображения мира в знаках) неизбежно выводит нас на вопрос о степени истинности отображения мира. Одно из направлений семиотического анализа – установление соответствия между тем, что «есть» в мире, и тем, насколько правильно это для нас представлено в знаках.

Семиотическая истинность – это некоторый правильный, адекватный способ выражения мира в знаках. Казалось бы: в идеале носитель знака (сама форма языкового высказывания) должен соотноситься со своим референтом однозначным образом и представлять для нас все его свойства-характеристики. В этом случае мы зафиксируем абсолютную полноту описания референта, или истинное его представление. Однако реальность практики употребления языков и создания текстов сталкивает нас с рядом проблем, заставляющих считать истинность не абсолютной категорией, а относительной.

Начнем с того, что в истории человеческой культуры одновременно существуют и развиваются несколько теорий истинности. Причина невозможности выведения некоторой абсолютной теории истинности в том, что «правильность» знака (некоторый знак х истинен в определенном языке L тогда и только тогда, когда…) обеспечивается рядом условий.

Истинность как соответствие можно устанавливать относительно:

o объекта мира, референта и ситуации его существования (корреспондентная истинность);

o правил употребления знака в некоторой системе (когерентная истинность);

o точки зрения субъекта, производящего высказывание (субъектная истинность).

1. Логику и аналитическую философию занимают вопросы соответствия знака / атомарного (неделимого) высказывания и факта действительности. Это сугубо корреспондентное понимание истинности, основанное на соответствии знака некоторому положению дел в мире. Истинность при корреспондентном понимании есть констатация условий, при которых знак оказывается правильным образом приложимым к миру. Так, у У.Куайна высказывания Ветрено, Холодно и др. рассматриваются как предложения случая (occasion sentences), истинные только в соответствующих ситуациях произнесения, когда действительно ветрено или холодно. То же в отношении высказывания Снег бел. Оно истинно (truth sentence) в том случае, если белизна снега нами наблюдается.

Во всех примерах значение знака неизбежно выводится из обозначаемой ситуации. Поскольку это существенным образом ограничивает нашу возможность «правильно» употреблять язык, корреспондентная истинность допускает и те высказывания, которые не выводятся исключительно из данной ситуации, но являются результатом обобщения всех тождественных ситуаций. Примером такого высказывания в логике является: для всех индивидов х не может быть так, чтобы они обладали качеством Р и одновременно не обладали этим качеством – (х) ~ (Рх ~ Рх).

Таким образом, корреспондентная истинность устанавливается относительно обстоятельств порождения знака. Она предполагает, что мир переводится на язык адекватным образом вне зависимости от намерений и точки зрения субъекта высказывания.

2. Основная трудность, с которой сталкивается корреспондентное понимание истинности, состоит в том, что «правильное» значение и употребление знака определяется соответствием знака некоторому действительному факту в мире. Так, (пример А.Тарского) высказывание идет снег обладает истинным значением только тогда, когда идет снег. Но поскольку ситуативные факты могут обладать различной онтологической природой, оказывается достаточно затруднительным подтвердить истинность высказываний Бог есть или Я проснулась в незнакомой мне постели и в чужом языке, похожем на русский (М.Павич).

Помимо соответствия референту в мире, истинность знака может определяться в заданных системах координат. Одну из них обозначим как контекст различного рода «грамматик» – научных теорий, грамматик языков и др., т.е. набор правил, существующих независимо от конкретного говорящего, но предопределяющих знаковую форму высказывания. Высказывание может быть истинно в рамках определенной теории даже вне ситуации непосредственного указания на какое-либо положение дел в мире. Это так называемое когерентное понимание истинности. Мерой истинности здесь также является соответствие знака и некоторого положения дел, но оно устанавливается относительно системы принятых представлений, а не относительно объекта мира. Можно говорить и о том, что когерентная истинность есть истинность для любого рода возможных текстовых миров.

Чтобы знак считался «правильным», языковое сообщество должно разделять некую конвенцию об использовании этого знака. Так, высказывание на языке любого типа должно быть построено в соответствии с грамматикой этого языка, т.е. быть истинным относительно грамматики. Аксиома о параллельных прямых, не пересекающихся ни при каких условиях, оказывается истинной в контексте геометрии Эвклида, но не Н.Лобачевского. Понятие отрицательных и мнимых величин истинно в математике, но не обладает корреспондентной истинностью, поскольку данные факты мы не можем проверить эмпирически.

При когерентном понимании истинности значение знака не зависимо от ситуации его употребления и точки зрения создателя знака. Истинность наступает внутри языкового каркаса, или определенной системы языковых выражений. В отличие от корреспондентного подхода к истинности, где принята эмпирическая проверка правильности знаков, здесь правильность проверяется аналитически – через интерпретацию знака знаком внутри системы.

3. В субъектной теории истинностипредставление о степени «правильного» соответствия знака миру определяется точкой зрения самого субъекта как создателя высказывания. Истинность здесь в большей степени связана с конкретным языковым субъектом (автором или интерпретатором), с системой его личных представлений. Мы опять говорим о том, что истинность есть соответствие, но здесь это соответствие не миру и не разделяемой обществом системе представлений, а соответствие системе взглядов самого субъекта, его возможному миру. Отсюда положение Нельсона Гудмена: «истины для различных миров различны» (Гудмен 2001: 134).

Любое высказывание может интерпретироваться как истинное или ложное в зависимости от точки зрения субъекта. При этом истинное высказывание не должно предполагать обязательной возможности эмпирического подтверждения, как это происходит при корреспондентном понимании. Примером высказывания, обладающего истинностью в системе идиостиля, или системе индивидуальных представлений и авторского способа употребления языка, является: В ответ на эти слова продавец улыбнулся на чистейшем иврите (М.Павич).

Причина существования субъективного измерения истинности в том, что текст, отображающий мир, не создается в отрыве от автора и интерпретатора: отображение происходит с точки зрения того, кто создает знаки. Именно потому в семиозисе знаков культуры сосуществуют целые множества «правильных» описаний одного и того же фрагмента мира, которые могут, по отношению друг к другу, выступать как синонимичные и/или как конфликтующие (Н.Гудмен).

Идеальный пример подобного положения дел представлен в новелле Х.Л.Борхеса «Три версии предательства Иуды». Борхес предлагает веер возможных интерпретаций, или объяснений поступка Иуды. При этом каноническая трактовка (предательство из-за алчности) также рассматривается не как абсолютная истина, а как одна из возможных интерпретаций известного факта. Борхес, предваряя свои версии, замечает: «Муж, столь отличенный Спасителем, заслуживает, чтобы мы толковали его поведение не так дурно».

Первая версия. Иуда есть некое «отражение Иисуса»: «Слово опустилось до смертного», т.е. вошло из вечности в мир, и ученик Слова также опустился до предательства, дабы подтвердить – миропорядок земной есть зеркало горнего миропорядка.

Вторая версия. Подобно тому, как аскет, ради славы Божией, умерщвляет плоть, Иуда делает то же, но со своим духом, отрекаясь от чести, демонстрируя этим грандиозное смирение.

Третья версия самая парадоксальная: Иуда есть не кто иной, как сын Божий. Этим доказывается, что Спаситель был истинным человеком, способным к противоречиям и совершению греха. Спаситель, по Борхесу, «избрал самую презренную судьбу: он стал Иудой».

Наличие уже четырех версий (включая каноническую) о том, кем же был Иуда и каковы мотивы его поступка, доказывает относительность категории истинности в человеческой истории – возможность существования нескольких истинных утверждений, которые или существуют одновременно (как истины для различных эпох, миров, субъектов), или сменяют друг друга в истории. В этом контексте в качестве истинного существует следующее положение: «Композиция, которая «неправильна» в мире Рафаэля, может быть правильной в мире Сера» (Гудмен 2001: 255). Добавим, что аксиомой о том, что не может быть никакой истины без носителя истины (Лебедев, Черняк 2001:65), подтверждается существование прагматического измерения семиозиса (см. 2.1.).

В контексте теорий истинного отображения мира можно рассмотреть философско-культурологическую работу Мишеля Фуко «Слова и вещи» (Фуко 1994). Рассматривая все потенциально возможные типы отношений знаков (слов) и вещей (проблема vox et rex), Фуко сводит их в три основных парадигмы – модели отображения, или (в его терминологии) «эпистемы». Интеллектуальную историю человечества Фуко рассматривает как процесс последовательной смены семиотического способа отображения мира. Для каждой эпистемы (с позиции нашего времени, следует заметить, что они не обязательно сменяют друг друга в истории и могут сосуществовать одновременно) характерено преобладание своего – индексального / иконического / символического типа отношений между текстом и миром, а соответственно, и свое понимание истинности.

В «эпистеме подобий» (по Фуко, до XVI в.) преобладает категория сходства. Это эпоха «сопричастности» языка и мира: знак, текст выступает как зеркало мира, где видимое на следующей ступени повторяется в высказываемом. Здесь тексты иконически воспроизводят пространство: поэт учился траве, чтобы поймать соответствие звука (слова) и цвета (А.Тарковский).

К эпистеме подобий применимокорреспондентное понимание истинности. В этом же контексте может рассматриваться и понятие мимесиса как «изображения» (representation), или как «правдоподобия». Сущность языковой игры с миром – создание его текстовых двойников. Языковой знак выполняет роль «клейма на вещах», или иконы отсутствующих вещей. К сущности этой эпистемы приложимо определение поэзии как «страстной погони за действительностью» (Ч.Милош). Знаки различных уровней (слова, типы предложений, элементы наррации) стремятся к воспроизведению объектов мира и ситуаций. Так, сюжет может повторить линейный ход жизненных обстоятельств, а точная детализация, или описание – атрибуты предметов мира.

Несмотря на то, что в эпистеме подобий текст обращен к миру, текстовые «удвоения» не являются абсолютными, зеркальными и в этом смысле истинными (ср. у Ч.Милоша: река, создающая знак-отражение облаков, страдает, поскольку отражения не могут стать самими облаками). Удваивая мир, текст все же не достигает его. Даже указывая на источники своего порождения (реальные люди и исторические события, эпизоды жизни автора, зафиксированные в его памяти), текст не дает их в зеркальном отражении, а отображает, давая фактам мира личностную трактовку (семиотический процесс отображения референта как процесс смыслопридавания).

В «классической эпистеме» (по Фуко, это период рационализма XVII – XVIII вв.) знак и отображаемый им предмет лишаются непосредственного сходства и соотносятся только через пространство априорно заданных (языком, наукой) представлений о предмете. К этой эпистеме применимокогерентное понимание истинности. Здесь знак должен воспроизводить не внешние атрибуты означаемого, а его инвариантные характеристики – повторяющиеся в мире закономерности, универсальные законы. Знак, слово силится отвлечься от явлений (А.Тарковский), чтобы выйти в область закономерностей, а текст создает не варианты я-здесь-сейчас видения, а инварианты, словно не имеющие отношения ни к я, ни к здесь, ни к сейчас.

С семиотической точки зрения, подобный тип мышления предполагает, что знак, прежде всего, становится составной частью системы знаков и существует постольку, поскольку входит в определенную систему (ср. с эпистемой подобий, где знак существует для вещи, для ее воспроизведения).

Основная задача классической эпистемы – построение всеобщей науки о порядке, «всеобщей грамматики», говорящей о системе тождеств и различий как основании нашего мира. Инструментом такой науки становятся не естественные, а формальные языки, позволяющие выводить из простых элементов все более сложные. Подобный тип мышления может обходиться без непосредственного обращения к означиваемому миру: видеть – это не обозначать вещь словом, не добиваться тождественности знака и вещи, а истолковывать в некоторой системе координат.

Даже в литературе референтом текста выступает не конкретная ситуация, а представление об идеальном положении вещей (Фуко пишет, что конкретная человеческая трагедия на весах мироздания уравновешивается продолжающейся жизнью). Этим объясняется формульность литературы классицизма – использование репертуара предлагаемых традицией приемов (устойчивых метафор, сравнений). Так создается соразмерная структура, отвечающая канонам красоты (соразмерность и ясность) и имеющая в качестве референта идеальное. «Плюсы» подобной семиотической стратегии в литературе состоят в том, что автор находится со своими читателями в общем пространстве мысли и восприятия. Референтами текстового отображения в классицизме являются мифологические сюжеты или реальные истории, обретшие черты мифа. Для автора эти пресуппозиции уже «предуготовлены» культурой. Но одновременно они прекрасно известны и читателю, который ожидает от автора не столько новой истории, сколько мастерского и профессионального способа представления уже известного.

В этой эпистеме, по Фуко, произошло «разделение слов и вещей»: отношение знака к вещи не обусловлено порядком самих вещей (на этом же основано отличие логического анализа предложения от грамматического анализа высказывания в современной грамматике). Если в эпистеме подобий язык употреблялся для описания и удвоения, то в классической эпистеме язык обрел способность создавать новую реальность.

В «эпистеме современного мира» (конец XIX в. – по настоящее время) между знаком и миром стоит пространство других знаков – «языка», «жизни», «литературы». Здесь языковые системы обнаруживают способность к практически автономному (от мира) существованию. Означивая мир, мы обращаемся совсем не к нему, а к пространству других знаков-текстов. Литература начинает высказываться исключительно о себе самой, ставя под сомнение положение о том, что язык обращается к бытию (Фуко 1994: 327).

С этой эпистемой в большей степени соотносимо субъектное представление об истинности. Между текстом и миром стоит реальность прежде (в литературе) сказанного: именно в ней создаваемый текст черпает и свои сюжеты, и способ детализации. Так, в сюжетной организации «Имени Розы» У.Эко принимают участие «сюжет жизни» (биографические моменты) Х.Борхеса и вся разработанная им система символов, структурирующих мир – «библиотека», «книга», «сад расходящихся тропок» и др. В еще большей степени связкой сюжетов и цитат является «Остров накануне», где Эко скомпоновал сюжеты о потерпевшем кораблекрушение (Д.Дэфо), о безнадежно влюбленном, о потерянных и случайно найденных рукописях, части из научных трактатов авторов XVII в. (Джовано Баттисто Марино, Анастасиуса Кирхера и др.), сюжеты живописных полотен (Вермеера, Веласкеса) и т.д. Все названия глав этого романа, еще прежде его написания, функционировали в европейской культуре как имена научных трактатов и художественных произведений: «Зверинец чудес света» (книга Томазо Гарцони), «Неслыханные необычайности» (книга французского оккультиста Ришелье Гаффареля), «Экстатический небесный маршрут» (сочинение отца Кирхера) и др. Таким образом, «Остров накануне» – это еще и зашифрованный библиотечный каталог. В заключительной главе Эко говорит, что ни он, ни его роман не испытывают «страха влияния» (anxiety of influence – тема и название знаменитого текста литературоведа и философа Харолда Блума).

В этой эпистеме истинность высказывания, текста соотносима с системой представлений самого говорящего субъекта.

Таким образом, истинность, как соответствие высказывания некоторому объекту, возникает и рассматривается всегдаотносительно некоторой системы координат. Истинность – это «вопрос соответствия тому, к чему осуществляется та или иная референция» (Гудмен 2001: 253): объекту мира или глобальному контексту, в котором происходит отображение (языку, научной парадигме, представлениям субъекта). Поскольку мы не можем устанавливать истинное соотнесение высказывания одновременно и с миром, и с языком, и с системой конвенционально принятых / субъективных представлений, постольку полный изоморфизм языка и мира оказывается невозможным.

Попробуем выразить последнее положение на формальном языке, помня о том, что семиотика есть сфера поисков точных определений.

o Культура в целом – это семиотическая система, в которой мир, или представления о нем, выполняет роль означаемого, а означающее (план выражения знака) создается посредством употребления языка. Таким образом, язык L описывает реальность R.

o Однако реальность как таковая неоднородна. Можно говорить о том, что она содержит безграничное множество дискретных областей {r₁, r₂, r₃, ... r_n}, которые становятся непосредственным предметом отображения в акте употребления языка. В свою очередь, каждая предметная область r включает в качестве своих элементов множество объектов {о₁, о₂, о₃, ...о_n}.

o Язык L как инструмент отображения также неоднороден и включает в себя множество подъязыков, или языков в языке {l₁, lя₂, lя₃, ...l_n}, соотносимых с предметными областями {r₁, r₂, r₃, ... r_n} и далее (через имена объектов) с объектами этих областей {о₁, о₂, о₃, ...о_n}.

o Можно предположить, что язык L будет соответствовать реальности R в том случае, если все эти соответствия будут одно-однозначными. Например, l_{1 →} r_{1 →} о₁ . Однако такого рода соответствия невозможны по причине нелинейного характера самой реальности. В частности, ни один объект не существует вне своих множественных свойств. Создавая в знаке имя объекта, мы не в силах в том же знаке отобразить и систему его изменяющихся во времени свойств. К тому же в семиотической практике отображения мира субъект выбирает / создает тот вариант языка, который соответствует задачам отображения и его личным устремлениям. Выбор моделирующего языка и соответствующей модели Мира зависит от субъективной перспективы и системы координат определенного пользователя языка. Отображение мира в знаках носит вероятностный характер.

Синонимом относительной истинности выступает вероятностность. Отображение мира относительно истинностно, или вероятностно. Все известные на сегодняшний день модели языка носят вероятностный характер (Налимов 1979). Например, условность знака есть реализация одной из возможных связей между означающим и означаемым. Термины философского и религиозного дискурсов Л.Колаковски рассматривает как «ошибки», «болезнь» языка, поскольку далеко не все их значения поддаются актуализации и верификации (проверке на эмпирическое соответствие). Значения таких терминов, как и значения метафор, символов обладают целым спектром возможностей интерпретации. По Колаковскому, термины esse, ego – своего рода «черная дыра», способная всасывать в себя все и ничего не выпускать на поверхность. Эти понятия не позволяют отобразить себя через сферу чувственно воспринимаемой предметности. Однако посредством знаков, имеющих вероятностный спектр значений, философ открывает двери, указывающие дорогу «из языка» (Kołakowski 1999: 196, 248).

Языковые системы в процессе отображения выявляют вероятностный и возможностный потенциал мира, одновременно расширяя и свои возможности, заложенные в структуре каждого из языков.

Промежуточные выводы

Сформулируем некоторые причины относительной истинности отношений текста и мира. Одновременно это и ответ на вопрос, почему же языки не могут стать зеркалом мира.

1. Знаковые системы и онтологическая действительность – это взаимозависимые, но различные миры. В акте речи устанавливается соответствие между «вещами» различной природы: знаками, относящимися к языку, и фактами, относящимися к действительности. Любая попытка сопоставить явления, существующие в различных плоскостях, приводит к неадекватности отображения.

2. Изначальное существование несоразмерности между языком и реальностью заставляет нас с «пониманием» относиться к правилам языковых игр – например, стилистическим формулам определенных исторических периодов. По Милошу, формульность языка, стилистические алгоритмы создают границы, в которых и писатель, и читатель чувствуют себя в относительной безопасности. Серийность воспроизведения различного рода «формул» – грамматики, словоупотребления, стилистики – обеспечивает возможность создания и восприятия различного рода возможных текстовых миров.

3. Относительно истинное языковое отображение мира обусловлено природой и способом именования. Мы, по существу, создаем знак не для вещи, а только для представления о ней. Поскольку знак всегда обращается к предмету реальной действительности через пространство априорных (задаваемых языком и пространством культуры) представлений, знак ничего в мире не отражает, он не соотносим с сущностью конкретного предмета отображения. Истинное именование, возможно, присутствовало только в адамическом языке (о возможностях создания «истинного» имени см.: Х.Л.Борхес. «Роза Парацельса»).

4. Мы не обладаем возможностью выйти из языка в мир и проверить истинность соответствия знака и референта отображения.

5. Как показывает история знаковых систем, они постоянно изменяются в сторону все большей абстрактности. Их знаки все дальше отдаляются от своих референтов, увеличивая несоответствие между объектом мира и воплощенным в знак отображением.

6. Играя со знаками и языками, мы создаем возможные текстовые миры и иную реальность – семиотическую. Человечество постоянно совершенствует языки как инструменты создания семиотической реальности: языковые системы упорядочиваются, очищаются от «шумов» (различного рода избыточностей, исключений) и др. При этом продолжает увеличиваться разрыв между языком и миром. И чем совершеннее система (формальные языки), тем меньше она способна подстраиваться под бесконечный ряд изменений, происходящих в действительности. Так, отодвигаясь и абстрагируясь от онтологической реальности, знаковые системы, как ни парадоксально, совершенствуются в своих возможностях не описывать иконически, а аналитически объяснять онтологическую реальность.

7. Все инструменты отображения мира (типы знаков и комбинаций, типы языков) обладают ограниченными (в каком-либо отношении) возможностями. Знаковые системы характеризуются принципом неполноты: ни одна система не может описать себя в своих же терминах.

8. Преимущественная линейность известных нам языков оказывается несоразмерной нелинейности отображаемого мира. Отчасти культура преодолевает эту ситуацию, создавая новые формы наррации (нелинейное повествование, сетевая литература и др.), оперируя знаками с вероятностным спектром значений, описывая мир по принципу взаимодополнительности языков и т.д.

9. Процесс отображения референта происходит в выбираемой системе координат – относительно факта мира / системы конвенциональных представлений / системы представлений языкового субъекта. Производство высказывания безотносительно некоторой системы координат невозможно. Выбор метаязыка и контекста описания отдаляет нас от «непосредственного» контакта языкового знака (текста) и мира.

10. Любая языковая система – это потенциально неограниченное число различного рода «возможностей»: семантического спектра возможных значений знака, комбинаторики знаков различных уровней, возможностей играть с языками и т.д. В этих играх продолжает расширяться семиотическая реальность.

11. Несмотря на все наши усилия по усовершенствованию языковых систем, созданию новых языков описания мира, по-прежнему существует стеклянная стена между языком и миром, и все споры о «реализме» (или истинном отображении мира) – просто хроническая болезнь нашей культуры (Ч.Милош). Мы находимся между диктатом языка (его кодом, конвенциями) и часто ложно понимаемой нами задачей некоего идеально верного, адекватного отображения мира.

12. На проблему относительной истинности отображения можно посмотреть с совершенно другой стороны. Возможно, что неустранимая неадекватность, которой отмечены отношения наших языков и мира, – это необходимая составляющая многомерной структуры, в которой мы существуем (связки семиотической и онтологической реальностей). Именно этот «зазор неадекватности» позволяет человечеству совершенствовать свои языковые системы, а следовательно, совершенствоваться и каждой личности, которая употребляет язык осознанно.

Заключение. Язык как возможность и возможности языковых

Систем

Итак, семиотика предстает как наука общего порядка, изучающая любые возможные формы коммуникации как знаковые способы зашифровки, передачи и дешифровки сообщений, т.е. как способы употребления языка как такового. Одновременно семиотика есть всеобщий метод анализа коммуникативных практик культурного пространства, позволяющий видеть единую (языковую) природу информационных процессов. Культура развивается через различного рода языковые игры, результатом которых становится возникновение текстов культуры, созданных на каком-либо из ее языков.

Семиотические исследования языка как такового связаны с возможностью определения отношений между языком и внеязыковой реальностью. На этом исследовательском поле возникают вопросы об инструментах языкового отображения (типах знаков и языков), истинности приложения языков к миру, способах создания альтернативной (семиотической) реальности и др.

Современная семиотика, по сравнению с лингвистическими исследованиями начала ХХ в., сделала огромный шаг вперед в изучении языка как инструмента отображения мира.

Сравните:

Общие задачи, касающиеся языка как такового, не исключают описания спектра возможностей каждой существующей / создаваемой языковой системы. Возможностный спектр каждого языка Ст.Лем (2005 а) связывал наличием у языковых систем двух взаимозависимых измерений – операционального и дискурсивного. Введем положения Лема в общесемиотический контекст:

o Каждый язык обладает набором субзнаков, знаков с определимой областью значений, правилами построения знаков из субзнаков, правилами комбинаторики знаков. Это так называемый операциональный аспект языка – языковой код, пространство конвенций, обеспечивающие совершение операций по производству высказываний и однозначную интерпретацию передаваемого сигнала. Операциональный аспект системы создает возможность употребления языка (игры) по правилам самого языка.

o Дискурсивный аспект, в отличие от операционального, возникает исключительно в практике употребления языка, непосредственно в языковой игре, однако его механизмы предуготованы самой системой и составляют ее потенциал. Дискурсивный аспект обеспечивает: а) возможность локализации передаваемого сообщения относительно точек времени, пространства, автора сообщения и интерпретатора; б) возможность развития у знака семантического спектра значений; а значит, и возможность употребления языка (игры) по правилам уже самого субъекта.

o Каждую языковую систему / высказывание можно рассматривать как «матрицу преобразований» нашей действительности, управляющую программу по созданию альтернативного мира (семиотической реальности). В зависимости от того, содержит ли программа пробелы и какие именно, высказывание получает определенную степень семантической прозрачности. Сообщения с невысокой степенью прозрачности допускают варианты интерпретации в пределах «прав» самого собщения и выбираемого контекста интерпретации.

Существующий у каждой языковой системы спектр возможностей в отображении / конструировании мира не исключает необходимости обозначить общие тенденции развития наших инструментов отображения.

1. Семиотическое пространство современного человека расширяется и уплотняется за счет возникновения новых формальных языков, расширения сферы абстрактно-символической коммуникации, взаимодействия языков различного типа по принципу взаимодополнительности.

2. Уменьшается роль коммуникативных практик, где используются знаки с первичной мотивированностью (интонация, жест). Если в массовой культуре по-прежнему велика роль иконических знаков (визуализация в рекламе, серийность в искусстве), то в практике обучения индексально-иконический способ познания мира активно заменяется абстрактно-символическим. Отход от «картинности», изобразительности характерен и для современного классического искусства (абстракционизм в живописи, музыке, театре).

3. Языковые системы развиваются в направлении концептуализации референта отображения. Это характерно не только для формальных языков, но и языков искусств. Здесь происходит все большее отдаление знаковых систем от «непосредственной» реальности. Одновременно уменьшается возможность эмпирической проверки истинности высказывания (верификации), но увеличивается избыточность, энтропийность сообщения.

4. Возрастает тенденция отображения мира по принципу взаимодополнительности языков, что позволяет активно использовать потенциал сразу нескольких частных семиотик.

5. Наблюдается тенденция уменьшения «национального компонента» частных семиотик. Гипертекстовый способ мышления приводит к стиранию национальных особенностей языков искусств, возрастанию доли заимствованных знаков в естественных языках и др.

Мы занимаемся семиотическим анализом для того, чтобы упорядочить мир, свести его к управляемому формату интерпретаций. Мы действуем по аналогии, перенося метафору языка на все возможные коммуникативные практики, обнаруживая, что все они сходны в структурных и функциональных механизмах. Однако, несмотря на все усилия, культура «не поддается» абсолютному (до предела) аналитическому описанию, оставаясь для нас структурой открытого типа. Эвристическая ценность семиотического описания мира не только в том, что мы получаем гипотетическую возможность взглянуть на мир «сверху» или «со стороны», как на целостный объект изучения. Семиотический подход подтверждает наше априорное убеждение в бесконечной сложности мира. За каждым созданным нами знаком (обнаруженным порядком) всегда откроется следующий знак, который будет указывать путь в неизведанное и неупорядоченное. Сама бесконечность семиозиса, возможно, и есть знак вневременной гармонии, красоты мира, которые могут быть только символизированы, но не познаны.

Вопросы и задания к практическим занятиям