Схимонах Онуфрий (Герасимов) (1831-1912)

Схимонах Онуфрий (в миру Анания Герасимов) ро­дился 24 сентября 1831 г. в деревне Лукино Новоторжского уезда Тверской губернии в крестьянской семье.

В АФВМ найдены личные записи схимонаха Онуф­рия. Они составили дело № 36 за 1915 г. Из него мы узнаем следующее:

«Уже с юных лет, — вспоминал впоследствии ста­рец, — я ощущал тяготение к монашеской жизни, чув­ства, влекущие меня из мира. Неоднократно просился я у своих господ отпустить меня во святую обитель, но вместо этого против моей воли и желания меня жени­ли. Впрочем, недолгое время пожил я со своей женой, которая, кстати сказать, была добрая и глубоко верующая. Я упросил ее отпустить меня в монастырь. В то время крестьяне вышли на волю, барин уже не мог меня задержать, а мои односельчане-мужички по усердной просьбе моей составили мирской приговор и с миром отпустили меня Богу молиться, уволив из своего об­щества. Было это 28 мая 1863 г.

И вот, наконец-то развязавшись от всех мирских сетей и оков, с великой радостью устремился я в мо­настырь. О Валааме я уже и раньше слыхал. Туда и направил свои стопы и 10 июня вступил в святую Валаамскую обитель».

Анания Герасимов был принят в число послушников и после испытания послан на Санкт-Петербургское подворье поваром.

«Видимо, сразу, — пишет М.Янсон, — он перед отцом игуменом проявил исключительную ревность к иноческому житию, если оказали ему такое доверие. Зорко смотрели валаамские игумены за теми, кто жил на послушании в столице. Вменялось им в обязанность хранить тот же строй жизни, что и на Валааме. Счи­талось, что подворье Санкт-Петербургское — тот же Валаамский монастырь, разве в малом только виде, и избирались туда люди, твердые в правилах благоче­стивой жизни.

Отец Онуфрий двадцать восемь лет проходил рев­ностно и безвыходно свое поварское послушание... Было же помещение для кухни подвальное, тесное; там же стояла и койка для отдыха. Когда летом накалялись от солнца камни мостовой да каменные дома петер­бургские да от раскаленной плиты распространялись жар и духота в малом помещении, трудно, вероятно, становилось тогда повару. Но он все терпел, переносил благодушно, с благодарением и упованием на помощь Божию.

Во исполнение наставления о блюдении путей своих по столичному городу имел их отец Онуфрий толь­ко два. Один — для молитвы в Александро-Невскую лавру. Там изливал он скорби перед ракой святого, получал советы и руководство от лаврского старца. Возвращаясь, рассказывал, что чувствовал себя об­новленным душою и телом.

Другой путь был у него за провизией. На этом-то пути и встретило его однажды искушение, побороть которое не хватило сил у отца Онуфрия. Всю жизнь вспоминал он об этом и упрекал себя в сластолюбии. В этот час налетевшего искушения купил он лично для себя клюквы на полторы копейки... Впрочем, для сми­рения ли его самого или для того, чтобы учить смире­нию других, но оставалась у него некоторая прихотли­вость вкуса и тогда, когда старцем, уже проявлявшим прозорливость, жил он в Большом скиту и имел соб­ственного келейника. При общем отсутствии аппетита чувствовал он иногда настоятельную потребность в селедке, которую и доставлял ему монастырский доктор. Случалось, что старец разрешал себе съесть кусок селедки даже в постный день. А в скиту Всех святых не только в постные, но и в скоромные дни есть рыбу не полагалось. Вот и смутился этим келейник старца и на исповеди пожаловался своему духовни­ку на нарушителя поста и своего соблазнителя. Едва только вошел он после своей исповеди в келью старца, как тот, вздыхая и сокрушаясь, говорит ему:

— Вот, брат, какие времена-то мы переживаем, чу­жие грехи духовникам исповедуем...

Смирило это слово монаха, пал он к ногам старца и просил прощения за осуждение. Понял, что только за свои грехи даст человек ответ Господу и только их надлежит исповедовать».

По прошествии 28 лет игумен монастыря перевел старца Онуфрия в Авраамиевский скит, где валаам­ский схимонах продолжил свое послушание повара. Известно, что старец любил смотреть на печной огонь и, как говорят, «часами всматривался в самое сердце пламени».

«Все, кто знали его, — пишет валаамский биограф, — отмечали в нем присутствие истинной любви, смире­ния, нестяжательности, воздержания». Многие при­меры из жизни подвижника подтверждают эти слова. Вот один из них, свидетельствующий о его глубочайшем смирении. Должен был как-то приехать в Авраамиев­ский скит игумен на праздник. Хозяин скита приказал повару приготовить ужин с рыбой, хотя день был пост­ный. О. Онуфрий сделал, как ему благословили, и стал подавать пищу на стол. Увидел отец игумен рыбу и го­ворит: «Кто тебе благословил готовить рыбу в постный день? Становись на поклоны, самочинник». И без вся­кого прекословия стал на поклоны о. Онуфрий, и клал их, пока ужинали хозяин с игуменом.

В монашество подвижник был пострижен с именем Азарий 26 ноября 1900 г. — только тогда, когда умер­ла жена его, а 10 октября 1902 г. — в великую схиму с именем Онуфрий. К тому времени он был переведен в скит Всех святых.

«Как-то ночью о. Лонгин, келейник старца, увидел сильный свет, вроде зарева, пошел посмотреть. Свет был около кельи отца Онуфрия. Испугался о. Лон­гин, подумал, не пожар ли? Пошел туда, ближе, свет стоит кругом, а нет ни огня, ни дыма. Тогда он подо­шел к самой двери и посмотрел в щель. Видит: стоит о. Онуфрий высоко в воздухе, весь как в огне. На сле­дующий день о. Онуфрий посмотрел внимательно на о. Лонгина и велел ему молчать о том, что он видел, хотя о. Лонгин не сказал ему ни слова о виденном». Только после смерти старца поведал келейник эту историю.

В 1907 г. старец заболел, пролежал в больнице це­лый год.

«Поражал он там всех своим смирением, кро­тостью, совершенным нестяжанием, а главное — лю­бовью и детской простотой. Один вид его доставлял успокоение и радость, как свидетельствуют совре­менники.

Многие из иноков, уважая старца за святую жизнь, во время своих посещений болящего пробовали узнать внутреннее его делание, расспрашивали, как идет у него молитва, но отец Онуфрий уклонялся от разговоров на эту тему до самого кануна своей смерти.

Старец очень скучал в больнице, всей душой стре­мился назад, в свою тихую келью. Но именно с лю­бимой кельей и ожидало его новое искушение. Когда он был переведен в больницу и выяснилось, что пробу­дет он там долго, а может быть и до конца, так как было ему уже 75 лет, то живший рядом с ним иеросхимонах испросил благословение отца игумена присоединить келью старца к своей. Отец игумен благословил, иеро­схимонах начал устраиваться в присоединенном поме­щении, а старцу между тем сообщили, что келью его занял такой-то. Однако отец Онуфрий не возроптал, не ожесточился. После некоторого молчания старец сказал: “Занял, только ненадолго”. Так действительно и случилось, потому что иеросхимонах этот вскоре покинул скит и переселился в монастырь.

Наконец стало старцу лучше, и начал он усердно молить игуменского благословения для переселения в скит. Вскоре же посетил его Господь новым и труд­ным недугом. Однажды, в ночное время, выходя из кельи, наткнулся он в темноте на что-то и упал. Спустя долгое время и совсем случайно зашел к нему мона­стырский врач, и на вопрос его, как здоровье, старец ответил: “Слава Богу, хорошо, только нога болит немного”. Оказалось, однако, что нога повреждена серьезно — вывихнута в бедре и без операции ниче­го нельзя поделать. Но где уж делать операцию пре­старелому монаху? Так и остался он до смерти своей почти совершенно лишенным возможности посещать церковь. Без посторонней помощи не мог он уже вы­ходить из кельи. Но старец благодарил Господа за все и благодушно переносил болезни».

От Бога схимонах Онуфрий имел дар прозорливо­сти. «Однажды, — рассказывал один иеромонах, — иду я навестить старца и дорогою заучиваю наизусть тропарь и кондак святителя Иоанна Златоуста, а войдя и побеседовав со старцем, вдруг слышу от него:

— А что, отец, ведь иеродиакону многое нужно знать, да и наизусть приходится заучивать... Так ли?

— Много раз, — рассказывал он далее, — напо­минал мне старец о необходимости чтения житий святых. Однако все напоминания эти я оставлял по­чему-то без внимания. Но вот представлен я был к ру­коположению в иеромонахи, и на экзамене первым вопросом, который задал мне владыка, был:

— А что, отец, читаешь ли ты жития святых?

От этого вопроса ударило меня в пот. Как признать­ся, что, будучи монахом, даже иеродиаконом, я не читаю житий святых? А врать владыке — грешно... Собрался с духом, да и говорю:

— Не читаю, владыка...

Ну, поначалил меня владыка, сказал, что “надобно хоть помаленьку читать, ведь монахи мы...” Да на этом и окончился мой экзамен».

Именно в последние годы своей жизни старец Онуфрий начал делиться с учениками своим духов­ным опытом. Во время скорбей старец советовал «чи­тать молитву Иисусову, поскольку скорби происходят от праздности ума. Враг, видя праздный ум, вселяет в душу страсти и внешние скорби. Там вот положим начало — прилежать к молитве».

О том, как сам старец Онуфрий достиг высокого духовного состояния, он за несколько дней до своей смерти подробно рассказал келейнику о. Лонгину, который впоследствии вспоминал:

«Старец Онуфрий в молодые годы занимался молит­вой Иисусовой и молил Бога о благодатной молитве. Пошел он в Александро-Невскую Лавру к известному тогда затворнику за руководством и наставлениями. Затворник ему сказал: “Твори 3000 молитв Иисусовых в день”. Стал Онуфрий так делать. Скоро у него распух язык. Пошел он к старцу просить совета. Тот ему ответил: “Твори 6000 молитв”. Послушание и усер­дие ненавистны врагу — одолела Онуфрия страшная злоба, пошел опять к затворнику. “Ничего”, — ска­зал старец, ободрил его и велел читать 9000 молитв. Стал Онуфрий читать 9000 молитв — пошли по его телу пузыри, как от ожога... Опять идет к старцу. “Терпи, — говорит старец, — не ослабевай, читай теперь 12000 молитв”. Стал Онуфрий неопуститель- но читать 12000 молитв, и вот однажды, в Святую Пасху, он почувствовал, будто теплота разливается тихо в груди. С того дня радость и теплота этой бла­годатной молитвы не покидала о. Онуфрия никогда в течение 40 лет».

Старец Онуфрий вспоминал:

«Закипела в моем сердце неизъяснимая любовь ко Господу, духовная радость наполнила мою душу... И вот прошло уже тридцать семь лет, как неотходно обитает в моем сердце этот духовный огонек. Прав­да, бывали случаи, что за какое-нибудь неосторож­ное слово на некоторое малое время оставлял меня этот благодатный огонек, тогда и плакал, каялся пе­ред Господом, просил его милости — и огонек снова появлялся в моем сердце и духовно согревал меня. Этот огонек настолько тонок и духовен, что нельзя не только что-нибудь худое сделать, но он не терпит даже разговора о чем-либо суетном или тем более греховном.

Теперь без Господа я не могу жить ни единой ми­нуты: что бы я ни делал, а в моем сердце неослабно горит огонек молитвенный, и молитва, как струя, течет всегда внутри меня».

В этих строках отчетливо видна духовная связь с его учителем — схимонахом Агапием. Высота полета чувств свидетельствует о том духовном преемстве молитвенного опыта между старцем Агапием и его учеником схимонахом Онуфрием. Оба они были ве­ликими аскетами и знатоками умной молитвы на Ва­лааме.

Предсказав день своей кончины, 17 августа, после ранней литургии, спустя полчаса после причащения, схимонах Онуфрий тихо и мирно предал дух свой Богу.

Могила старца находится за алтарем скитского хра­ма. На гранитной плите высечено: «Ревностный ис­полнитель послушания. Последние годы благодушно терпел болезни и слепоту».

ПОДВИЖНИК ИЗ СТРОГОГО СКИТА